– Нет, я жалею тебя, – и это было правдой. Точно такие же чувства она испытывала во время многочисленных болезней Франциска, когда она ухаживала за ним, и когда сам Дарнли тяжело болел корью. – Я хотела бы, чтобы ты мгновенно исцелился. Мне тяжело видеть тебя в таком состоянии.

Энтони Стэнден, красивый английский слуга Дарнли, как будто материализовался из теней в углу комнаты. Дарнли мрачно посмотрел на него.

– Принеси мне теплые полотенца, – хрипло потребовал он. – Мне нужно протереть лицо.

Стэнден вышел из комнаты.

– Тебе тяжело? – спросил он. – Но это твоя жестокость сделала меня больным. Из-за нее я стал таким, каким ты меня видишь, – он пронзил ее взглядом и медленно, выразительно провел ладонью по лысой голове. – Бог знает, почему я наказан за то, что сделал тебя богиней и не думал ни о ком, кроме тебя.

Мария отступила так далеко, насколько позволяли приличия.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду под жестоким отношением к тебе, и я никогда не хотела, чтобы ты считал меня богиней.

– Ты жестоко обошлась со мной, когда отказалась принять мое раскаяние и помириться со мной, – Дарнли попытался встать, но слабые ноги не держали его. Его колени дрожали от усилий. – Да, ты говоришь, что я покаялся, а потом снова согрешил. Но я еще молод. Разве мне не позволены юношеские заблуждения? Почему ты так много ждешь от меня? – он жалобно взглянул на нее. – Ты прощала других подданных, которые согрешили гораздо больше, – предателей вроде Мортона и лорда Джеймса. Но к ним ты отнеслась милосердно!

Он выглядел таким невинным и беспомощным! Но был полон лжи: возможно, он лгал так много, что даже не помнил свои выдумки и поэтому считал себя честным человеком.

– Как насчет слухов, дошедших до членов совета, что ты держишь наготове судно для отплытия из Шотландии? – парировала она. – А мистер Хайгейт недавно признался, что ты собираешься захватить меня и короновать принца. Уолкер, человек из Глазго, сообщил мне об этом.

– Я оторву ему уши! – закричал Дарнли. – Он лжец! Нет никакого заговора, кроме того, который готовят члены твоего совета. Да, я слышал о намерении заточить меня в тюрьму и убить, если я буду сопротивляться. Мэр Глазго рассказал мне об этом! С другой стороны, – его тон смягчился, – мне также сообщили, что ты отказалась подписать разрешение, когда его принесли тебе.

Кто-то в Крейгмиллере предал ее! Или это был шпион, а не один из пяти заговорщиков? Марию обдало холодом, и она внезапно почувствовала свою уязвимость.

– Поэтому, – мягко продолжал он, – я никогда не верил, что ты, моя единая плоть перед Богом, решишься причинить мне зло.

Его плоть… его гниющая плоть… единая плоть… но разве я могу сказать о нем то же самое? Разве я не знаю, что он хочет причинить мне зло?

Стэнден вернулся с подносом нагретых влажных полотенец. Он начал аккуратно прикладывать их к шее и лицу Дарнли, стирая корки с его гноящихся болячек. Дарнли выглядел довольным, как кошка, получившая свою долю ласки.

– Я отправляюсь в постель, – наконец сказал он Стэндену. Слуга поставил его на ноги, а потом помог доковылять до спальни. Дарнли упал на колени перед распятием и тоскливо посмотрел на него. Потом он позволил проводить себя в постель. Дрожа от усилий, он смог забраться под одеяло.

– Я больше ничего не хочу в этой жизни, кроме того, чтобы мы окончательно помирились и снова жили как муж и жена, – проговорил он после ухода Стэндена. – Если этого не случится… если бы я знал, что это никогда не случится, то больше бы не встал с этой постели!

– Я тоже этого хочу, – ответила она самым приятным и убедительным тоном, который могла подобрать. – Именно поэтому я приехала сюда. Но сначала тебе нужно избавиться от болезни, и будет лучше всего, если ты вернешься со мной в замок Крейгмиллер для лечения. Там более здоровая обстановка, чем в низменном Холируде, но достаточно близко, чтобы я могла посещать тебя. Мы организуем лечебные ванны и комнаты для процедур.

– Я не могу путешествовать.

– Я привезу носилки и буду лично сопровождать тебя.

– Ты действительно так хочешь, чтобы я выздоровел и мы воссоединились? – он казался тронутым. – Ты правда этого хочешь?

Она кивнула.

– Ну что же, мне придется убедить себя в том, что это правда. Иначе нас ожидают большие неприятности, чем ты можешь себе представить, – он вздохнул и натянул одеяло до подбородка.

– Мы оба устали, – сказала Мария, испытывая огромное облегчение от того, что встреча подошла к концу. Она повернулась, чтобы уйти.

– Нет, не уходи. Останься здесь!

– Нет, я не могу спать в покоях больного. Дворец архиепископа находится лишь в сотне ярдов отсюда. Обещаю вернуться рано утром…

Дарнли выбросил руку со скоростью атакующей змеи и схватил ее запястье.

– Нет! Ты не можешь уйти! Ты не вернешься…

– Я пообещала вернуться, – она попыталась разжать его костлявые пальцы.

– Босуэлл здесь?

Ее кровь на мгновение застыла в жилах.

– Разумеется, нет, – она наконец высвободила руку.

– Если сделать вид, что это замок Эрмитаж, а дворец архиепископа находится в Джедбурге, то я не сомневаюсь, что ты примчишься к утру, – пробормотал он. Потом его тон внезапно изменился. – О, я так счастлив видеть тебя, что едва не умираю от радости!

Мария, наконец оставшаяся одна во внутренних покоях постоянно отсутствовавшего архиепископа, встала с постели. Мэри Сетон, ее единственная служанка, – мадам Райе слишком состарилась для зимнего путешествия, – прилежно помолилась вместе с ней и ушла, пожелав госпоже спокойной ночи.

Спокойной ночи? Нет, этой ночью ей было не до сна. Вид Дарнли, низведенного до наглядного пособия по его болезни, глубоко потряс ее. Даже в этих покоях странная аура зла, окутавшая замок Глазго, тяжело ощущалась в комнате. Искренняя и благочестивая Мэри Сетон могла ее не чувствовать. Возможно, требовалось личное знакомство со злом, чтобы сознавать его присутствие.

Мария достала несколько листов бумаги, спрятанных в ее вещах. Она разгладила один лист и прижала угол подсвечником с горящей свечой. Потом взяла перо и начала писать.

Никаких приветствий. Ни даты, ни адреса. Она не может выдать ни себя, ни адресата.

«После отъезда оттуда, где я оставила свое сердце, нетрудно судить о моем состоянии с учетом того, что тело без сердца…»

Ей было так тяжело расстаться с ним и вернуться к этой трудной и отвратительной задаче! Но она была вынуждена сделать это из-за любви, из-за их общего греха…

«Но смогла бы я отказаться от этого? – спросила она себя. – Смогла бы стереть из памяти каждое объятие, забыть о каждом поцелуе? Нет. Я даже не начинала жить до встречи с ним, и уничтожить все это – значит умереть».

Босуэлл… Она представила, как он обнимает ее сейчас и наклоняет голову, чтобы поцеловать ее грудь, а она прижимается щекой к его мягким густым волосам… Ее тело жаждало обнять его, принять его в себя.

Мария с трудом уняла дрожь. Пламя свечи колебалось от холодного сквозняка, гулявшего по комнате.

Она должна написать о том, что случилось сегодня.

«В четырех милях от Глазго появился джентльмен от графа Леннокса и передал приветствия и извинения от него…»

Мария написала о своем прибытии в Глазго, о лэрдах, приветствовавших ее, и о тех, кто предпочел остаться в стороне. Она написала о реакции Дарнли на слухи о его заговоре и о встречных обвинениях в заговоре против него с целью заключения и последующего убийства. Она передала содержание разговора, касавшегося его желания примириться с ней и получить окончательное прощение. Свеча догорела, и капля воска упала на бумагу. Мария зажгла новую свечу.

«Король задал мне много вопросов о том, сделала ли я француза Париса и Гилберта Карла моими секретарями. Я гадаю, кто мог рассказать ему об этом и даже о предстоящей свадьбе Бастиана, моего французского церемониймейстера.