В Инчмахоуме. Монахи…

Монахини вокруг нее начали покидать часовню, направляясь в трапезную на ужин.

Они сидели за длинными столами на узких скамьях, выпрямив спину, и ели в молчании. На каждой стороне столов стояло по свече. На столах лежали ломти ржаного хлеба и стояли чашки с двумя блюдами: печеными яблоками и тушеным пастернаком.

Юная монашка, возможно моложе самой Марии, ясным, высоким голосом прочитала отрывок из устава Святого Бенедикта. На пятнадцатое мая по часослову приходилась тема «Каким должен быть аббат»:

«Аббат всегда должен помнить, кто он такой и ради чего он был призван. Он должен знать, что кому больше дано, с того больше и спросится».

«Как и монарх, – подумала Мария. – Но если Бог призвал меня быть королевой, то почему аббатство кажется мне гораздо больше похожим на родной дом?»

После ужина монахини вернулись в часовню для последней вечерней молитвы, перед тем как удалиться с зажженными свечами в спальню наверху. Там они лежали в общей комнате до тех пор, пока не просыпались глубокой ночью для ночной службы.

Рене прикоснулась к руке Марии и проводила ее в отдельную комнату, где ей предстояло провести ночь. Комната находилась на первом этаже и смотрела на сад, где они сидели днем.

Она была довольно хорошо обставлена: удобная кровать, письменный стол, стулья, комод и вазы с цветами. На стене висело распятие из слоновой кости, а перед ним аналой, обитый бархатом. Одним словом, комната для королевы.

– Это для наших гостей, – пояснила Рене, словно читая ее мысли. – Все гости одинаково уважаемы, все паломники равны.

Она зажгла три свечи в серебряном канделябре.

– Вчера я получила известие о… прибытии останков вашей дорогой матери. Путь будет очень медленным, и погребение состоится лишь через несколько недель.

Невысказанный вопрос.

– Увы, я не смогу присутствовать при этом. Хотя мне бы очень хотелось этого, как хочется стать одной из вас. Я должна вернуться в мир. Возможно, в мое поместье в Турени, а может быть, даже в Шотландию.

Наконец-то она произнесла это.

– Лорды приложили к сообщению письмо, адресованное вам, – сказала Рене. Она протянула письмо, но не стала дожидаться, пока Мария прочитает его. – Постарайтесь хорошо отдохнуть, мое дорогое дитя.

Перед уходом она кивком указала на распятие:

– Я хочу, чтобы вы взяли его с собой. Это старинное распятие, имеющее собственную душу. Я чувствую, что оно хочет отправиться с вами.

Мария начала было возражать, но что-то в лице тети заставило ее замолчать. Рене подошла к ней, встала на цыпочки и поцеловала в лоб, а потом вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

Мария опустилась на стул за столом и медленно вскрыла печати на письме. Ее возмущало, что они вторгаются к ней даже здесь, эти высокомерные предатели. «Слова да не возвеличится мое сердце, да будет мой взор смиренным не относятся к ним», – сердито подумала она.

Письмо оказалось длинным, с тщательно продуманными фразами и двусмысленными выражениями. Лорды явно заботились об оправдании своих поступков. Текст содержал много цитат из Писания, но общий смысл сводился к тому, что они желают ее возвращения. Они приглашали ее вернуться, и их тон был не только уважительным, но даже сердечным. Если она вернется в Шотландию, к своему народу, то они, лорды Конгрегации, будут приветствовать ее, поддерживать, признают ее правящим монархом и присягнут ей на верность.

Но не было сказано ни слова о ее религии или о том, кто на самом деле будет управлять государством. Она или лорды Конгрегации?

Письмо было подписано ее братом лордом Джеймсом Стюартом, как командором ордена Святого Андрея и по поручению других лордов.

«Как удивительна эта перемена тона, – подумала она. – Возможно, люди требуют возращения своей королевы, и лорды начинают чувствовать, что они ступили на зыбкую почву. По той или иной причине они нуждаются во мне».

Ее сердце невольно забилось быстрее. Они нуждаются в ней. Шотландия зовет ее домой.

Она посмотрела в окно на маленький сад, слабо сиявший в лунном свете. «Но мое место здесь…» Вдруг Мария словно вернулась домой и поняла, как глубоко лелеет свою веру и как хорошо находиться в обществе других людей, которые продвинулись дальше в духовных исканиях и могут учить ее.

«Там, во внешнем мире, легко считать себя духовным человеком, даже если мимолетно касаешься этих вопросов, – подумала она. – Но здесь истина раскрывается в полной мере. Я еще новичок в духовной жизни».

Она ощутила прилив энергии и брошенный вызов, который нужно было встретить с достоинством. Слово «Шотландия» звучало как призыв к бою, а письмо, лежавшее на столе, походило на латную рукавицу, брошенную к ее ногам. Подними меня, если не струсишь. Если ты можешь.

Желтая бумага, блестевшая при свете свечи, была более притягательной, чем призрачный свет в саду снаружи. Мария отвернулась от окна, взяла письмо и перечитала его еще два раза.

Наконец она преклонила колени перед распятием и подняла письмо, словно дар, предлагаемый ребенком.

– Я не знаю, что делать, – прошептала она. – Направь меня.

В комнате было совершенно тихо. Марии казалось, что она даже может слышать потрескивание горящих свечей и звук капающего воска. Если бы только Бог говорил с людьми вслух! «Но он не делает этого, – подумала она. – Все, что я слышу, – это мои собственные мысли.

Значит, мой долг вернуться в Шотландию, к тому делу, ради которого я была рождена? По какой иной причине я родилась такой, какая я есть, если не для выполнения этой задачи?

Возможно ли, что я Божий инструмент, призванный спасти эту страну, погрязшую в трясине заблуждений? Почему я осталась последней католичкой в династии Тюдоров и Стюартов? Но у меня есть ужасный пример моей кузины Марии Тюдор. Я не могу повторить ее ошибку.

Но я буду доброй и милосердной, если всегда буду руководствоваться любовью, то не вернутся ли они к истине?»

Бог не давал ответа на ее вопросы, и у нее заныли колени, пока она стояла на них, прижимаясь к холодному камню. Тишина окутывала ее плотной пеленой.

В конце концов она встала, неловко покачнувшись на затекших ногах. Мария подошла к узкой постели, откинула одеяло и легла. Когда сон подкрался к ней, она уловила последнюю ясную мысль: «Если я не поеду, то все жертвы, принесенные моей матерью, окажутся напрасными».

Проснувшись на следующее утро, она села в постели, преисполненная новой уверенностью. Она должна ехать в Шотландию.

Это было не просто решение, а некий приказ, пришедший из глубины ее существа, который ночью набрал силу и теперь приобрел вид команды. Она не осмеливалась ставить его под сомнение; казалось, он обладал собственной властью.

Когда она попрощалась с аббатством и последний раз оглянулась на него, то прошептала:

– Мама, теперь мы с тобой меняемся местами.

Мария неторопливо возвращалась в Париж. На этот раз проселочные дороги в разгар весны выглядели по-другому. Сельские дома украшали гирлянды, дети качались на веревках, привязанных к ветвям деревьев, и кричали от радости. Сады были в полном цвету; фермеры трудились на полях, и воздух наполнял запах сырой распаханной земли. Люди приветствовали ее, когда она проезжала мимо, и, несмотря ни на что, Мария чувствовала, как улучшается ее настроение от теплого воздуха и ярких весенних красок. В конце концов, ей было всего лишь восемнадцать лет.

По пути она утихомирила небольшую группу своих спутников, потому что не хотела слушать болтовню. Птичьи трели и крики играющих детей ласкали ее слух лучше любых разговоров. Они ехали друг за другом по хорошо утоптанной дороге, вдыхая густой аромат цветущих фруктовых деревьев.

Впереди появился другой отряд, приближавшийся с противоположной стороны. Несомненно, группа придворных бездельников, ищущих место для пикника, или, возможно, паломники, собиравшиеся навестить могилу полузабытого святого. Это являлось такой же неотъемлемой составляющей весны, как и птичий щебет.