Я нуждался в помощи и утешении Бога и испытал облегчение только утром, когда настала пора идти к мессе. Быстро завершив туалет, я прошел по галерее к дворцовой часовне. Народу там было мало, по воскресеньям большинство предпочитало выспаться и посетить дневную службу.
Преклонив колени, я излил перед Господом свое смятение. Мысли сумбурно метались в голове, слова путались. На алтаре мирно мерцали свечи, своим чередом шла воскресная служба, и лишь я мучился в безответной тоске, не в силах найти успокоения.
— …и приношу Тебе нашу исполненную радости благодарность за то, что Ты снисходишь до нас, питая духовной пищей всех тех, кто должным образом приобщился к святому таинству…
Из-за церковных дверей донеслись странные звуки. Что там за суматоха? Затем раздался вопль, пронзительный и душераздирающий, как голос банши.
— Нет! Нет!
— …но только ради милосердия Твоего, сподобил насытиться Телом и Кровью Сына Твоего, Спасителя нашего Иисуса Христа. И…
— Генрих! Генрих! Генрих! — трижды выкрикнул ужасный голос мое имя, с каждым разом все слабее и тише.
Я задрожал, несмотря на то что уже принял причастие и стоял в трех шагах от алтаря.
Раздался последний зов, еле слышный.
— …ибо грешному и недостойному слуге Своему Ты ниспослал причащение истинного Тела…
Уж не пригрезилось ли мне?.. Может, только я слышал те леденящие кровь возгласы? Священник бормотал заключительные слова молитвы, и шепот верующих вторил ему.
Когда я покинул церковь, коридор был пуст.
* * *
В тот вечер Тайный совет собрался в резиденции епископа Гардинера в Саутуорке. Я оповестил их о собрании днем, получив от Фицуильяма очередные свидетельства и обвинения. Мне хотелось побыть одному, и под предлогом охоты я решил прогуляться по окрестностям Хэмптона и там отдал распоряжение призвать всех советников в Лондон на чрезвычайное совещание. Это дело надлежало хранить в строгом секрете, поэтому, не возвращаясь во дворец, я отправился к королевскому баркасу на берег Темзы. По Хэмптон-корту уже поползли слухи, и все понимали, что назревают неприятности. По моему приказу Екатерина оставалась в своих покоях.
В великолепно обставленном зале особняка Гардинера передо мной сидели за столом приглашенные члены Совета: лорд-канцлер Одли; довольный и важный Томас Говард, которого срочно вызвали в столицу; секретарь совета Уильям Питри; Брэндон, Кранмер…
Я мысленно перечислил их. Да, все здесь. Я прочистил горло.
— Господа, — начал я, — вас просили явиться сюда в столь неурочное время… — Чуть помедлив, я решительно продолжил: — Дабы обсудить определенные события, злоумышленные обвинения, выдвинутые против королевы.
Я взмахнул документами, подлинными свидетельствами осведомителей.
— Пока мы путешествовали, лорд-архиепископ и члены Совета, в наше отсутствие занимавшиеся государственными делами, — произнес я, кивнув в сторону Кранмера, Одли и Сеймура, — получили сообщение о предполагаемых злодеяниях нашей… супруги. Понимая серьезность данного положения, архиепископ счел уместным ознакомить нас с этими писаниями. Мы провели начальное расследование. И в силу скандального характера подобных обвинений нам с вами придется рассмотреть их, прежде чем передать в суд. Свидетели… обвиняемые будут говорить открыто… и во всеуслышание.
Необычное решение… Мне едва верилось, что я мог сказать такое. С тех пор как началось страшное разбирательство, я жил словно во сне, мне постоянно мерещились жуткие видения.
— Нам предстоит выяснить все подробности, — заявил я. — Первым мы выслушаем Джона Ласселса.
В зал привели пожилого мужчину крайне благообразного вида.
— Назовите ваше имя и звание.
— Я Джон Ласселс, проживающий в Лондоне.
— Род ваших занятий?
— Я понимаю вашу заинтересованность, — возмущенно выпалил он, — поэтому давайте говорить начистоту, не пытаясь ничего скрыть. Да, моя сестра Мэри служила горничной в доме герцогини Норфолк, и я спросил ее, почему она не подыщет себе службу при дворе. Все, кто знал раньше королеву, ходатайствовали о месте в ее свите. Так сделала и Джоан Балмер, которая постоянно писала сестре из Йорка, и Кэтрин Тилни, тоже ставшая королевской камеристкой. Отчего бы и Мэри не быть фрейлиной?
— Продолжайте, — сказал я, постукивая пальцами по столу.
— Сестра ответила: «Я не хочу служить такой королеве. Более того, мне жаль ее». Я спросил почему, и она ответила: «Она вышла замуж, потому что по натуре ветрена, да и поступки ее не лучше».
Я окинул взглядом советников. На их лицах застыло потрясенное выражение.
— Так что же подразумевали ее слова? Вы поинтересовались, что она имела в виду? — отрывисто спросил я.
— Да. И она рассказала, что… — он помялся, его голос вдруг затих, словно кончился завод у механической куклы, — учитель музыки, некто Мэнокс, хвастался, что давно развлекается с ней и даже знает, какая отметина есть у нее на интимном месте…
У Екатерины был маленький, похожий на лесенку шрам на верхней части бедра, след зашитой рваной ранки, полученной ею в детстве. В наших играх я любил целовать этот шрам, мои губы будто бы переходили со ступеньки на ступеньку и в конце концов припадали к входу в ее сокровенное лоно.
— …а потом герцогиня его выгнала, обнаружив, что они ласкают друг друга, запершись в гостиной, где стояли верджинелы.
Музыка… учитель музыки… Марк Смитон… Боль, казалось забытая навсегда, вновь начала раздирать мне душу.
После Ласселса вызвали Мэри Холл. Она оказалась именно такой, какой я представлял ее: высокая, строгая и невзрачная. Ничуть не колеблясь, она выложила все, что знала.
— Учителя музыки сменил другой кавалер — Фрэнсис Дерем, дальний родственник, подопечный герцога Норфолка. Он был куда как охоч до пирушек в мансарде, где спали девицы, и быстро стал их постоянным гостем.
Летний секретарь Екатерины! Кузен-пират! О Господи Иисусе, О Господи!..
— Прошу вас пояснить ваши слова, — с мучительным видом выдавил Норфолк.
Его охватил страх.
— Девицы проводили ночи в дортуаре, общей спальне. Герцогиня велела им запирать двери в восемь часов вечера. Но ее комнаты были в другом крыле, и, кроме того, она стала туговата на ухо. Как только герцогиня удалялась отдыхать, начиналась развеселая вечеринка! Каждый одолеваемый похотью жеребец графства галопом влетал в «девичью светелку». Они влезали туда через окно, приносили клубнику и вино и наслаждались с избранными дамами. О благопристойности никто не заботился — они лишь опускали пологи кроватей.
— Какая мерзость, — пробурчал Норфолк.
— Ваш родственник сэр Уильям Говард раздобыл ключ от мансарды, — сухо произнесла Мэри. — И вот Мэнокс, обидевшись, что его не пускают на языческие оргии, настрочил графине ябедническое послание. Лорд Уильям перепугался, как бы его не застукала жена. Уж он-то вовсю развлекался с одной пятнадцатилетней потаскушкой! Отругав Мэнокса и Дерема, он заявил: «Вы безголовые негодяи! Неужели вы не могли вести себя потише и просто договориться между собой?» Он сожалел, что лишился столь приятных забав.
— Достаточно! — сказал я, повелительно взмахнув рукой.
Меня не волновало, чем занимался лорд Уильям Говард. Его похождения не разобьют мне сердце.
— Вы говорили, что кто-то из домочадцев герцогини получил назначение в свите королевы?
— Да. Джоан Балмер в прежние времена была наперсницей Екатерины, а теперь ее камеристка. Кэтрин Тилни прислуживает в опочивальне. Маргарет Мортимер следит за гардеробом. Все они подсуетились насчет теплого местечка, надеясь обеспечить себе будущее.
Итак, она захватила с собой тех, кто напоминал ей о прошлой жизни… Чтобы предаваться пороку, как прежде. Но возможно, у нее не было выбора, вдруг ей угрожали…
— Эдвард Мэнокс, — произнес я.
Выступив вперед, он встал прямо передо мной. Я не ожидал увидеть такого красавца.
Повторив выдвинутые против него обвинения, я спросил:
— Что вы можете ответить на них?