– Он умирает, – ответил Сенека. – Болезнь горла дошла до той стадии, когда он уже не может есть. Лежит в штабе командующего преторианской гвардии.

Сенека уходит. Уходит Бурр. Я послал в преторианские казармы лекарей, бульон для поддержания сил, лекарства и попросил принять меня. Но Бурр отказал мне запиской, в которой ссылался на то, что разговаривать он больше не может и слишком ослаб, но хочет остаться в моей памяти сильным мужчиной, каким я его когда-то знал. В этих обстоятельствах он имел право мне отказать, и я с уважением отнесся к его решению.

Я при свидетелях написал Октавии официальное письмо, где указал, что хочу развода, сделал его копию и после этого покинул Рим. По закону для развода требовалось только такое письмо. Я собирался вернуть ей приданое, но это было ничто по сравнению с сокровищем, которое появилось у меня.

Август законодательно установил строгие правила для вступления в брак и для развода. Если жена изменила – муж с ней разводится, забирает половину приданого и отправляет в ссылку на остров. Но мы могли обойтись и без таких мер. Если я, отвечая на вопросы юристов, сошлюсь на то, что она бесплодна, это сочтут достаточным.

Чтобы обрести душевный покой, я отправился в Сублаквей – мое горное пристанище. Годы назад я обставил виллу со всей роскошью и разместил там множество произведений искусства. Но теперь, когда вошел в дом, мне показалось, что вся роскошь испарилась, а в комнатах пусто, как в первые дни после строительства, когда я был еще очень молод и со мной была Акте.

Где сейчас тот юный император? Аполлоний сказал, что во мне еще осталось что-то от мальчишки, но это касалось только моих личных страстей и юношеских устремлений – они не потускнели со временем, и я ревностно их оберегал.

Я сидел за длинным черным столом и наслаждался одиночеством. Отполированный мрамор отражал мои лицо и руки. Ветер снаружи усилился, по небу мчались черные тучи. Вдруг вся комната словно вспыхнула – молния ударила в стол и расколола на две части. Меня отбросило на пол, я ничего себе не повредил, но был в таком шоке, что с трудом встал на ноги. От стола шел дым, по обе стороны широкой трещины лежали мраморные осколки.

Это был знак, боги предостерегали меня. Иначе и быть не могло. Но они меня не испугали.

Гроза быстро миновала, небо расчистилось, снова ярко светили звезды. Я вышел из дому и отправился к озерам, которые создал, построив дамбы. В темноте трудно было рассмотреть очертания их берегов, но я хорошо видел рябь на воде. Представил, что рядом со мной стоит Акте, как тогда, когда я был действительно очень молод и верил, что мне все по плечу и никто не посмеет мне противостоять. Теперь знал, что оппозиция существует, но также знал, как вести с ней борьбу и как ее низвергнуть.

В черном небе появился яркий белый след. Комета. Я ее увидел. Она зависла в небесах, хвост ее мерцал.

«Делай что хочешь. Я тебя не боюсь».

Вернувшись в Рим, я обнаружил, что по городу уже расползлись слухи о молнии в Сублаквее. А так как Сублаквей располагалась неподалеку от Тибура – родовых поместий Рубеллия Плавта, который происходил как от Тиберия, так и от Октавии, то люди увидели в этом знак свыше и посчитали, что будто бы так боги указывают на него как на следующего императора. И потом, когда в городе неожиданно упала статуя, причем указывая в том же направлении, люди решили, что это – подтверждение воли богов.

Итак, было ли это посланием богов? Я с легкостью доказал бы, насколько они несостоятельны – не сами боги, а толкования. Какими нелепыми и абсурдными они бывают! Рубеллий Плавт годами был угрозой для моего правления. В какой-то момент мать даже собиралась выйти за него и с помощью их союза лишить меня трона. Любой на моем месте еще тогда казнил бы Рубеллия, но я вместо этого отослал его подальше от Рима, в Азию, где у него были обширные поместья. Но судьбу его определили не знаки свыше, а одно из последних полученных мной недобрых известий: Рубеллий пытался убедить моего генерала Корбулона, который на тот момент воевал в Сирии с парфянами, участвовать в восстании против меня. Я отдал соответствующие приказы, их исполнили, и Плавт наконец перестал мне угрожать.

Сенаторы послушно исключили его из своих рядов, а его имя было стерто из анналов сената. Этот некогда высший орган власти теперь превратился в покорное мне существо.

Бурра не стало, и мне понадобился новый префект преторианской гвардии. Я решил вернуться к старой системе, когда должность делили два человека: они контролировали друг друга, а также распределяли между собой ответственность и обязанности, коих было немало. Префектом я назначил Фения Руфа, он заслуживал доверия и проявлял находчивость, выполняя непростую работу по организации зерновых запасов города и их распределению. А ему в пару решил поставить Тигеллина.

– Что бы на это сказал Клавдий? – широко улыбнулся тот, услышав о своем назначении. – Мое колесо закрутилось. И я рад служить спицами в твоем.

Это как раз то, что нужно: спицы, которые вращают мое колесо, а не песок, который замедляет его ход.

– Запомни это, – сказал я.

Вскоре я получил письмо от Октавии. Она подписала все бумаги для развода и согласилась на условия. Мы должны были предстать перед группой юристов с нашими заявлениями, после чего могли мирно расстаться, но прежде она хотела встретиться со мной наедине.

В последний раз я видел Октавию во время новогодних празднований, а именно третьего января, когда мы вместе стояли на Ростре и принимали клятвы. Октавия вошла в комнату, и я вдруг понял, что был женат на совершенно незнакомой женщине. Я знал ее с самого детства, но она не шла со мной по жизни, как Сенека или Бурр.

– Приветствую тебя, муж мой, – сказала она, подойдя ближе. – И называю тебя так в последний раз.

– Надеюсь, в будущем ты не перестанешь называть меня другом, – ответил я, но женой ее не назвал.

– Конечно. – Она, с грустью глянув на меня, добавила: – Хотела бы я, чтобы все сложилось иначе. Но тогда у нас не было права голоса и все решали за нас.

– Надеюсь, наше будущее подарит нам больше возможностей.

– Да, – согласилась Октавия. – Доброго дня, увидимся на слушаниях.

Больше нам было нечего друг другу сказать.

Стоя перед двумя юристами и писарем, я заявил, что Октавия бесплодна и по этой причине я желаю с ней развестись. Юристы закивали и подписали бумаги. Октавия стояла, потупив глаза, и терпеливо все это слушала, хотя могла возвысить голос и с полным правом заявить: «Любая женщина бесплодна, если муж не желает разделять с ней ложе». Но она не меньше меня хотела избавиться от наших брачных уз и поэтому молчала. Я отдал Октавии поместья Бурра, и она покинула дворец.

После этих формальностей я с радостью написал Поппее, что все прошло по плану и теперь мы свободны, вот только не принял в расчет многочисленных римлян – крайне крикливых и агрессивных сторонников Октавии. Огромная толпа маршем двинулась на дворец с требованием вернуть ее. Хорошо, что у меня был Тигеллин. Он проследил, чтобы они не прорвались во дворец, и толпа рассеялась.

– Мирный развод по обоюдному согласию не убедил людей, – доложил Тигеллин, когда все улеглось. – Они его не примут. Они истошно вопят и требуют, чтобы ты вернул ее во дворец.

– Тогда надо, чтобы Октавия сама объявила, что не желает возвращаться, – сказал я.

– Они не станут ее слушать. Люди сами решают, что есть правда, и затыкают уши. Нужно переманить их на нашу сторону.

– И как мы это сделаем?

Сенека посоветовал бы стоицизм, мать – убийство.

– Тебе придется изменить условия развода и обвинить ее в измене.

– В это никто не поверит, – рассмеялся я.

– Еще как поверят, когда узнают подробности.

И Тигеллин в общих чертах изложил свой план. Он определенно подготовил его заранее. Итак: Аникет выступит перед консилиумом и заявит, что Октавия соблазнила его, пытаясь через него подчинить себе флот и пойти против императора. По закону Августа после такого ее должны были сослать доживать свои дни на необитаемом острове в Тирренском море.