— Горе, какое горе… — Иосиф покачал головой.

Уже темнело. Никто не хотел провести здесь ночь.

— У меня есть дом в Иерусалиме, — обратился Иосиф к ученикам и матери Иисуса. — Я могу предложить вам переночевать там. Оставайтесь, пока не решите, что вам делать дальше.

Сбившись тесным кругом, осиротевшие, они сидели в большой комнате предоставленного им в пользование дома. Чужой дом, чужая усыпальница… Иосиф был очень великодушен. Но сам он с ними не остался, опасаясь своих собратьев по синедриону. И, уходя, наказал им держаться скрытно, не привлекая к себе внимания.

— Вообще-то в лицо вас не знают, но обычно, расправившись с учителем, берутся и за учеников. Так что лучше вам поберечься, — С этими словами он выскользнул за дверь, прикрывая лицо плащом.

«Ничего удивительного в том, что Петр отрекся от Иисуса, — подумала Мария. — Как и в том, что остальные разбежались. Только один из нас настоящий храбрец — Иоанн».

Иоанн и сейчас не пал духом. Он собрал людей вокруг себя, распределил по спальным местам, находя для каждого слово поддержки и утешения. Мать Иисуса он уложил на койку, Иоанну и Сусанну попросил посмотреть, не найдется ли еды, и приготовить ужин. Иоанн делал все, что положено делать хорошему командиру, когда его потерпевшие поражение, израненные и изнуренные бойцы, скрывшись от врага, устраивают привал. Но он видел вокруг себя лишь унылые лица и бессильно опущенные руки. Все были раздавлены горем.

— Нам нужен свет, — промолвил он, пересекая комнату, уже почти полностью погрузившуюся во тьму, чтобы зажечь лампы.

Пала ночь, и свет теперь давала только выползшая на небосвод почти полная луна.

— Солнце уже зашло, настала суббота. Нельзя разжигать огонь в Шаббат, — механически возразил кто-то. — О лампах надо было позаботиться до заката.

— Шаббат меня не заботит. — Эти еретические слова Иоанн изрек совершенно спокойно, — Я не намерен больше соблюдать Шаббат.

С демонстративной старательностью, не торопясь, он добыл огонь, зажег фитилек, и желтый свет разогнал мрак в комнате.

— Я хочу сказать, что вообще не намерен бездумно следовать формальным предписаниям. Иисус говорил: «Суббота для человека, а не человек для субботы». И я не верю, что Моисей действительно хотел, чтобы мы часами сидели в темноте, в то время как кто-то из наших близких при смерти, и не смели ни разжечь свет, ни даже прийти на помощь умирающему, лишь бы не нарушить запрета.

— Потому-то они и ускорили смерть распятых повстанцев, — вдруг подала голос Иоанна, — Чтобы эти бедняги умерли до заката и палачам не пришлось возиться с ними после прихода Шаббата.

Требование соблюдать Шаббат считалось непреложным, но Иисус трудился в этот день, исцелял людей, и могли ли они теперь вернуться к старому? В конце концов, отчасти из-за этого его и убили. Слишком многие люди пожелали ступить на его стезю, слишком многие стали задумываться о смысле нелепых ограничений, слишком многие порывались последовать за ним. Стальные тиски религиозных предписаний, отчетливее всего воплотившиеся в Шаббате, грозили разжаться, а это, в свою очередь, угрожало власти тех, кто с помощью их держал людей в покорности. Мириться же с угрозой своей власти они не собирались.

— Я тоже зажгу свет, — заявила Мария и, взяв у Иоанна тлеющую лучинку, поднесла к фитилю другой лампады.

Глаза их — глаза людей, дерзнувших бросить вызов вековым устоям, — встретились. Загорелся еще один светильник, мрак отступил ближе к стенам.

— Держи! — Она протянула лучинку Иоанне.

И та направилась к следующей лампе. Светильников в доме Иосифа хватало.

Один за другим ученики вставали и зажигали лампу за лампой, пока помещение не наполнилось сиянием.

Когда осиротевшие ученики захотели сомкнуть глаза и забыться, лампы потушили, что стало еще одним нарушением запретов. Шаббата. Ложились они в темноте, и каждый наедине общался с Богом.

Лежа на узкой койке рядом с матерью Иисуса, Мария, дождавшись тишины, мысленно повергла себя к стопам Господа.

Напрягшись и сжав кулаки, она послала свои неоформившиеся мысли и чувства вверх, молясь, чтобы этот посыл был принят. И в тишине ночи милосердие набросило вуаль на ее сознание, опустошив его и погрузив в сон. Ни видений, ни ответов в нем не было, но сам по себе он стал пусть временным, но избавлением от той муки, в которую превратилась для Марии действительность.

Естественный дневной свет ворвался в дом, изгоняя прятавшуюся по углам тьму. Им предстоял Шаббат — день бездействия и запретов.

«Но это осталось в прошлом, умерло вместе с Иисусом», — подумала Мария, когда, пробудившись, увидела, как прокрадывается в комнату тусклый свет.

Она мгновенно вспомнила обо всем — и о дне Шаббат, и о том, сколько дел ей сегодня предстоит. Надо купить благовония для помазания, не говоря уж о том, что нам всем нужна — или скоро понадобится — еда. Мы ведь не ели уже… Последний раз мы ели с Иисусом!

С этой мыслью горечь потери вновь обрушилась на Марию с немыслимой силой, невыносимая боль пронзила все ее естество.

«Мне не вынести этого! — мелькало в затуманенном сознании. — Я не могу! У меня нет сил!»

Несколько долгих мгновений Мария лежала неподвижно, но потом ее сознание стало воспринимать звуки — ворочались на других койках товарищи, дышала рядом с нею мать Иисуса.

После того, как я позабочусь об их самых неотложных нуждах, после того, как умащу Иисуса… это сделать необходимо… После того, как они разбредутся по домам и вернутся к своим занятиям — кто к рыбной ловле, кто к сбору пошлин… вот тогда я подумаю и о себе, и о том, что мне делать дальше. Но сейчас…

С неведомо откуда взявшейся силой Мария буквально выкинула себя с постели и почувствовала, что твердо стоит на ногах. На ближайшее будущее ей было чем заняться, следовало сделать уйму дел, и сделать их хорошо.

Мать Иисуса еще спала. Мария присмотрелась к ней и отметила, что, несмотря на все обрушившееся на нее горе, на все муки, лицо ее дышало миром. И оставалось по-своему прекрасным.

«Я всегда черпала силу из этого лика, из его спокойствия, — подумала Мария, — Но нынче все перевернулось с ног на голову, я должна придавать силу другим».

Она вышла из спальни и тихонько пробралась в главную комнату. Там оказалось много народу — откуда они все взялись? Многие спали вповалку, одна рослая фигура скорчилась в углу, с головой накрывшись плащом. Подойдя на цыпочках, Мария заглянула под плащ и застыла от изумления.

Петр!

Она едва сдержала крик. Как он попал сюда? Как нашел их?

Другая сгорбленная фигура оказалась Симоном. Третья — Фомой.

Почему они все пробрались сюда? Что такое случилось, из-за чего они вернулись?

Иоанн тоже встал и оглядывал помещение, беспокоясь о неотложных нуждах.

— Иоанн, — Мария поманила его в уголок, — как они нашли нас здесь?

— Они откуда-то узнали, где мы находимся. Пришли ночью, по одному. Не знаю, может быть, их направил к нам Иосиф. Кажется, оказавшись здесь, они испытали облегчение.

— Ну и что мы теперь будем делать? — спросила Мария, испытывая странный прилив сил и энергии.

Иоанн ненадолго задумался, а потом сказал:

— Надо подождать. Иосиф сказал, что за нами будут охотиться. Но вряд ли эта охота будет продолжительной. Главное, затаиться, стать невидимыми, и про нас забудут. В конце концов, властям незачем беспокоиться.

— Почему ты это говоришь? — Мария схватила его за руку.

— Иисуса с нами нет, — ответил Иоанн. — И другого Иисуса уже не будет никогда. Никто не может говорить, как он, исцелять, как он. Никто не может делать… ну, то, что делал он.

— Но, Иоанн, мы все трудились вместе, выполняя одну общую миссию. Иисус посылал нас повсюду, наделяя таинственной силой. Мы исцеляли людей, мы лечили их. Возьми хоть Сусанну, это же я ее исцелила. — Мария требовательно уставилась на него, ожидая ответа.