«Приятно ощущать, что ты можешь принести пользу, — подумала Мария, — внести свой вклад, а не быть то ли вечной гостьей, то ли попрошайкой».

Иисус разлил вино по чашам, последним налил себе. Густая рубиновая струя, перетекая из кувшина в чаши, искрилась, вбирая в себя свет фонарей. Иисус благословил трапезу, возблагодарил Бога, пославшего им вино, преломив подгоревшую лепешку, пустил хлеб по кругу, а когда всем роздали чечевицу и люди замерли в ожидании, предложил, чтобы кто-нибудь прочел подобающую случаю выдержку из Писания.

Первым откликнулся Фома.

— В Книге Левит Моисей наставлял нас так: «В первый день возьмите себе ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев широколиственных и верб речных, и веселитесь пред Господом, Богом вашим, семь дней… В кущах живите семь дней; всякий урожденный Израильтянин должен жить в кущах, чтобы знали роды ваши, что в кущах поселил Я сынов Израилевых, когда вывел их из земли Египетской».[360]

Иисус кивнул.

— Спасибо, Фома Сразу видно знатока Торы. Ну а что остальные?

— Есть еще Второзаконие, — сказал Нафанаил, тоже знаток Писания. — Там добавляется: «Праздник кущей совершай у себя семь дней, когда уберешь с гумна твоего и из точила твоего. И веселись в праздник твой ты, и сын твой, и дочь твоя, и раб твой, и раба твоя, и левит, и пришелец, и сирота, и вдова, которые в жилищах твоих».[361]

«Сирота — это бедная Элишеба, теперь лишившаяся отца, — подумала Мария, — А вдова — это я. Господь не забыл помянуть нас».

— Мы левиты, — напомнил Матфей, повернув голову в сторону брата.

— Единственное, что нам нужно, чтобы исполнить эту заповедь, — найти чужака, — добавил Иуда, — Может быть, это я. Я единственный из вас, кто родом не из Галилеи.

— У нас нет никаких рабов и рабынь, — поправил его Андрей.

— Есть, — сказал Иисус. — Все мы являемся ими. Слугами и служанками Господа.

— Не понимаю, — растерянно пробормотал Петр.

Иисус лишь улыбнулся в ответ.

— Ты поймешь. Все вы со временем поймете, но на пути к пониманию ты уже добился немалых успехов.

Он протянул свою чашу и попросил Петра снова наполнить ее.

Почему Иисус решил, что Петр добился успеха? Добродушное лицо жевавшего лепешку Петра выглядело удовлетворенным и смягчившимся, но никаких особых изменений в его облике Мария не замечала. Она попыталась выбросить это из головы, думать только о происходящем сейчас, когда они сидят, собравшись вместе. Тепло их кружка, ощущение близости со всеми успокаивало. Мария так нуждалась в этом, учитывая обострившееся чувство одиночества и растерянность, которую она испытывала, глядя на Иисуса. Сейчас, обводя взглядом лица единомышленников, она ощутила согревшую сердце волну любви.

После ужина все отправились прогуливаться в поля. Сгустился лиловый сумрак, детишки высыпали из шалашей, чтобы побегать и поиграть в прятки среди снопов, в то время как отроки и отроковицы явно не собирались упустить возможность позаигрывать друг с другом. Это была ночь веселья, ночь настоящего праздника.

Справа от Марии танцевала молодая женщина или девушка — волосы ее водопадом струились по спине, на лодыжках позвякивали браслеты. Увивавшийся вокруг нее молодой человек нороввил схватить ее за складки одеяния. Вместе они скрылись за одним из шалашей, и Мария больше не слышала их голосов.

Она невольно подумала об Иоиле и его могиле. Смех и догонялки — как все это преходяще и зыбко, не то что могильный камень…

— Мы должны именоваться «дщерями спасенными», я имею в виду избавление от демонов, — со смехом заявила Иоанна, взяв обеих женщин за руки и таким образом оторвав Марию от ее размышлений.

— Еще один одержимый демонами человек, мужчина, захотел присоединиться к нам после того, как Иисус исцелил его, — сказала Мария Сусанне. — Но Иисус не позволил ему. Поэтому нам повезло вдвойне — мы были исцелены, а потом начали новую жизнь вместе.

Сусанна остановилась и повернула голову сперва к Марии, а потом к Иоанне.

— Стоит ли мне остаться с вами? — спросила она— Я не знаю, что мне делать.

Мария так хорошо понимала ее!

— Сначала ты должна решить, хочешь ли ты остаться или ощущаешь призыв остаться, — сказала Иоанна— Это не обязательно одно и то же. А потом тебе надо будет спросить Иисуса.

— Мой муж, — вздохнула Сусанна, — Есть ли хоть какая-то возможность поговорить с ним или объяснить это ему?

— Ты можешь написать ему письмо, излить в нем свою душу, — предложила Мария.

— Я не умею писать.

— Я умею. И помогу тебе. Я запишу то, что ты хочешь сказать, и мы найдем гонца, который отнесет ему это послание.

«Хотя разве передашь в письме то, что тревожит душу?» — думала при этом сама Мария. — Хранит ли Сильван мои письма к Элишебе?

Мало-помалу шум и игры на полях утихли, родители зазвали домой своих утомившихся беготней детишек и закрыли хрупкие плетеные двери кущей. Спать почти под открытым небом в наспех сооруженных шалашах казалось похожим на игру. В хижине Иисуса места было предостаточно, все они смогли улечься и при этом смотреть в ночное небо со своих подстилок.

— Вспомните о наших предках в пустыне, — сказал Иисус после того, как все затихло. Его голос звучал ласково, убаюкивающе. — Они были рабами в Египте и привыкли жить в глинобитных домах с низкими потолками и в изнеможении падать на ложе в конце дня. А потом вдруг внезапно их вывели в пустыню. Там не было домов, но не было и рабства. Там не было никого, кроме Бога.

Кроме Бога… кроме Бога… Мария лежала на спине и смотрела на звезды. В пустыне было очень холодно, здесь только прохладно. Господь знал, что со временем люди забудут о своем коротком пребывании в пустыне с Моисеем. Пусть тогда они были особенно близки к Нему, Он понимал, сколь несовершенна людская память, и потому установил этот праздник. Каждый год евреям предписано возвращаться в пустыню, чтобы снова побыть наедине с Богом.

Когда Мария сомкнула очи под немеркнущим светом далеких холодных звезд, нагрянули сновидения. На сей раз они представляли собой череду меняющихся беззвучных образов — ни слов, ни других шумов она не слышала. Она увидела Магдалу, ставшую полем боя, увидела, как наполненные вооруженными людьми лодки вступают в смертельную схватку на озере — воды его краснеют от крови, а на берегу, совсем рядом с ее домом, растет гора мертвых, раздувшихся тел. Затем ее взору предстал Иерусалим, тоже охваченный битвой, а потом…

Этого не могло быть! Ужас увиденного всколыхнул ее до такой стпени, что Мария села на постели с колотившимся сердцем. Ее бросило в пот, хотя в шалаше было совсем не жарко.

Храм пылал. Он рушился, проваливался внутрь, камни разлетись в разные стороны, а по ступенькам — не по желобам, сделанным специально для стока крови жертвенных животных, — струились потоки крови. Наверняка человеческой. И все это в полной тишине! Ни крика, ни грохота падающего камня, ни лязга мечей. Она не понимала, кто с кем сражался. Кто умирал? В общей свалке невозможно было даже различить римлян.

Потом, словно опрокинутая чьей-то рукой, Мария снова упала навзничь, и ей пришлось узреть новые кошмары. Теперь огонь охватил большую часть Иерусалима, включая расположенные поблизости от храма дома первосвященников и знати. Люди разбегались, как объятый паникой скот. От стен Иерусалима не осталось ничего.

Мария перевернулась на бок, задыхаясь. Она так явственно ощущала густой, черный дым, что едва могла вздохнуть. Облака этого дыма поднимались в небо. Весь город был в огне.

К счастью, она проснулась, и вся взмокшая от пота тяжело дыша, поползла к выходу, стремясь глотнуть свежего ночного воздуха.

Снаружи, стоя на четвереньках и раскачиваясь, Мария попыталась прийти в себя. Везде, куда достигал взгляд, мирно и безмятежно почивали пальмовые шалаши.