Что-то происходит на улице впереди, люди сидят под тентом кафе с едой и напитками, мужчина ковыряет вилкой открытый сэндвич, рядом две девушки сосут соломинки, две пожилые женщины пьют чай и беседуют, у стола их сумки на колесиках, и Айлиш презрительно проходит мимо, но после укоряет себя, люди имеют право жить своей жизнью, имеют право расслабиться. Она стоит в очереди перед воротами госпиталя под прицелом камер, репетируя речь, которую собирается сказать, подыскивая правильный тон и слова, проговаривая их про себя снова и снова, изменяя слова на ходу, представляя себя перед безликим субъектом, видите ли, произошла ошибка, моего сына перевели сюда, но ему только тринадцать, его отправили в больницу общего профиля, а должны были отправить в детскую… Ее обыскивают, забирают телефон, мол, вернут, когда будет уходить. Айлиш идет по обсаженной деревьями дорожке, и перед ней вырисовывается суровое трехэтажное здание с крыльями из красного кирпича, врачи в военной форме и гарда в штатском стоят во дворе, фельдшер захлопывает заднюю дверцу машины «скорой помощи». Внутри перед стойкой администратора небольшая очередь, шарообразная камера смотрит вниз, людей запускают внутрь через другую дверь, где на входе стоит солдат. Она показывает удостоверение личности, пытается произнести заготовленную речь, но слова звучат неправильно, слова не важны, сотрудник набирает имя Бейли, адрес и личный номер, но, когда поднимает глаза от экрана, в них все неправильно. Мне жаль, но ваш сын не зарегистрирован как пациент, возможно, вы ошиблись. Айлиш щурится, словно плохо видит его лицо, руки сжимаются в кулаки, она опирается на стойку. Но я только что из больницы Святого Иакова, мне сказали, что вчера ночью моего сына отправили сюда на операцию, я своими глазами видела документ о переводе. Да, но он не зарегистрирован как пациент, и в любом случае мы не проводим здесь операций, это крыло предназначено для того, чтобы разгрузить городские больницы. Возможно, ваш сын был арестован и содержался в крыле для военнослужащих, иногда туда доставляют задержанных из гражданских больниц. Сотрудник щелкает мышью, глаза бегают. Что за бессмыслица, моему сыну тринадцать, зачем арестовывать тринадцатилетнего подростка, был авианалет, моего сына по ошибке доставили в больницу Святого Иакова, у меня в сумке копия документов о переводе. Пожалуйста, выйдите на улицу и поверните налево, там будет охраняемая проходная и вы сможете навести справки о вашем сыне. Сотрудник смотрит на женщину, стоящую в очереди позади нее, делает знак рукой, чтобы Айлиш отошла в сторону, но ноги отказывают, ее снова просят отойти, она хочет что-то сказать, но губы не слушаются. Айлиш идет к выходу, оборачивается, невидящим взглядом смотрит на стойку администратора, что-то бормочет, выходит наружу, где стоит, глядя в небо, ощущение тяжести нарастает с каждым мигом, как будто она снова носит ребенка, это ощущение массы и бремени, которое неотделимо от ее собственных тканей и крови, ребенок, рожденный ее телом, всегда останется его частью. Она идет к крылу для военнослужащих с удостоверением в руках, ей говорят, что невоенный персонал внутрь не пускают, просят уйти, но она отказывается, второй военный выходит из будки охраны и говорит, извините, если вы здесь останетесь, вас арестуют, это не обсуждается. Она возвращается к главному входу, идет к стойке администратора, перебивает женщину, которая беседует с сотрудником. Мне жаль, говорит она, но тут вкралась какая-то ошибка, возможно, компьютерный сбой, вы должны еще раз проверить записи о госпитализации, моего сына перевели сюда в пять минут первого ночи, так записано в документе, где еще он может быть, пожалуйста, взгляните, это копия, которую мне выдали в больнице Святого Иакова. Сотрудник молча кривит рот, извиняясь перед женщиной из очереди, поднимает глаза на Айлиш, берет и читает документ. Да, говорит он, но тут не сказано, что его перевели именно в это крыло, тут говорится о госпитале Святого Брисина, и я со всей ответственностью заявляю вам, что ваш сын не числится среди сверхнормативных пациентов… Странный тихий смешок срывается с ее губ, усиливая ужас, она двумя руками опирается на стойку и смотрит на компьютер сверху вниз. Поймите, моему сыну тринадцать, вы хотите сказать, что тринадцатилетний подросток может просто так исчезнуть? Это проклятое лицо маячит перед ней, и она обрушивает кулак на стойку, и все молчат, и она не понимает, что говорит, слова, слова, и все неправильные, слова громоздятся перед холодными глазками и маленьким ртом, и сотрудник отворачивается, призывая военного полицейского, и она складывает руки на груди, не двигаясь с места, слушая приближающиеся шаги, наблюдая за пожилым уборщиком в синей робе, который пятится вдоль вестибюля, словно в ступоре, и влажная швабра описывает пересекающиеся круги, уборщик наклоняется, чтобы выставить предупреждающий желтый знак, а полицейский берет ее под руку и отводит к двери. Она стоит, глядя в небо, чувствуя подступающее безумие, задирает голову и смотрит на высокие окна, и ей кажется, будто она заглядывает в бездонную пропасть, стоит одна, и ей некуда больше идти, ей придется вернуться в больницу Святого Иакова, она вернется и исправит ошибку. Уже вечер, когда она приходит в госпиталь Святого Брисина, неподвижно стоит перед входом в крыло для военнослужащих, наблюдая, как подъезжают и отъезжают машины без номеров, внутри нарастает черная горечь, тихий голос пытается заговорить, но она не может, не хочет его слушать, фактов ты не знаешь, а остальное домыслы, гадание и ворожба, догадки часто оказываются ошибочными, да что там, почти всегда. Она попытается в третий раз взять штурмом приемное отделение, в небе тьма и свет, она стоит, глядя на здание госпиталя, словно смотрит в лицо режиму, уборщик в синей робе выходит и сует в рот незажженную сигарету, на мгновение их взгляды встречаются, он отводит глаза, зажигает сигарету, шагает к ней, и она тянется за пачкой, принимая сигарету дрожащими пальцами, рука с татуировкой, подносящая пламя к ее рту, пахнет дезинфицирующим средством. Я слышал вас там, внутри, я слышу это каждый божий день, вечно одно и то же. Он опускает голову и глубоко затягивается, затем поднимает голову и делает полный выдох. Скорее всего, вашего сына арестовали, их свозят в военное крыло для допроса, и после того, как за ними закрывается дверь, от военных ничего не добьешься, послушайте, мне придется это сказать, вам следует посмотреть в морге, это разрешено, на вашем месте я бы первым делом сходил туда, чтобы не думать, исключить вероятность. Она хмуро смотрит на уборщика. Вероятность чего? На лице уборщика страдальческое выражение, он отворачивается и уходит, и Айлиш кричит ему вслед, зачем мне туда идти, что мне там делать?

Она стоит на пороге безумия, без сна, наблюдая, как режим поглощает ее сына, день за днем возвращается в госпиталь, чтобы услышать все те же слова, во дворе пытается заговорить с врачами в военной форме и гарда в штатском, словно старая нищенка, пожалуйста, помогите найти моего сына, вы должны мне помочь, пожалуйста, он всего лишь ребенок, она больше не ощущает своего тела, скоро она станет прахом. Айлиш видит, как другие приходят и уходят, читает по лицам, она не в силах сделать то, что посоветовал ей уборщик, не в силах сделать то, что делают другие, пока некая тайная сила не отправляет ее в здание госпиталя, где она становится перед стойкой администратора и произносит слова, которые ей велели произнести, администратор звонит, двое сотрудников военной полиции коротко переговаривают у внутренней двери, и ее выводят из вестибюля в главное здание, она идет вслед за военным полицейским вдоль коридора к двери, ведущей на темную лестницу, по которой спускается в холодный мрак, затем к другой двери и приемной, где мужчина в белом халате кладет на стойку блокнот с зажимом, ее рука дрожит, когда она поднимает ручку. Она смотрит, как мужчина читает бланк, и произносит имя сына, но он говорит, боюсь, здесь внизу нет имен, только номера, когда они поступают, мы не знаем их имен, если ваш сын здесь, значит ему присвоен номер и вы должны будете сами его опознать. Ей выдают маску и перчатки, и она разглядывает свои руки, чувствуя, как внутри нее что-то оборвалось и теперь болтается и гремит, это не ее настоящее «я» следует за этим мужчиной, хранителем мертвых, ее неправильное «я» заходит вслед за ним в дверной проем. Не знаю, что я здесь делаю, говорит она, это какая-то ошибка. Мужчина не отвечает, жестом веля ей проходить вперед. Это не холодильная камера, где вокруг нержавеющая сталь, а складское помещение, где тела лежат бок о бок на бетонном полу в серых мешках на молнии, тут даже не особенно холодно и воняет дезинфицирующим средством. Тихая молитва срывается с губ, у Айлиш нет веры, чтобы ее вознести, но молитва звучит, и она шепчется с Ларри, говорит себе, что должна отсюда уйти, наблюдает за собой как будто со стороны, бестелесная, движется вперед, наклоняется к первому телу, расстегивая молнию и встречая лицо утопленника без зубов, на щеке что-то похожее на отверстие от сверла, один глаз не закрывается, она малодушно отворачивается, заламывает руки, смотрит на хранителя, словно хочет сказать, я забрела в эту страну мертвых по ошибке, но хранитель велит ей застегнуть молнию и перейти к следующему мешку. Она опускается на колени перед еще одним телом, расстегивает мешок, шепчет, это не мой сын, и так от трупа к трупу, видя, что режим оставил отметины на каждом лице, каждой шее, эти убийства пахнут антисептиком, и каждый раз губы шепчут, это не мой сын, шепчут снова и снова, это не мой сын, это не мой сын, это не мой сын, это не мой сын, и она поднимает глаза на хранителя, и тот смотрит на часы, и она расстегивает следующий мешок, не успевая взглянуть, говоря по привычке, это не мой сын, это не мой сын, это не мой сын, это не мой сын, и видит лицо Бейли, безмятежное и разбитое, кожа пахнет отбеливателем, а то, что под кожей, так искорежено, что ее тело издает жалобный вой, и она берет его голову в ладони, смотрит в лицо своего мертвого ребенка, видя ребенка живого и желая одного — умереть вместо сына, гладит щеки, покрытые пушком, волосы, еще заскорузлые от крови. Мое прекрасное дитя, что они с тобой сделали? Кожа темнеет синяками, зубы выбиты или сломаны, она расстегивает молнию и видит вырванные ногти на руках и ногах, видит отверстие от сверла на колене, следы от затушенных сигарет на торсе, она берет его руку и целует, тело отмыто так, что снаружи не видно крови, но кровь темнеет под кожей, и эту кровь невозможно отмыть. Она делает то, что велит хранитель, не слыша его слов, он помогает ей застегнуть мешок, выводит из двери, говоря тихим голосом, номер двадцать четыре, вы официально подтверждаете, что это ваш сын, миссис Стэк? Как только вы заполните форму, вашего сына перевезут в городской морг. Просто имейте в виду, миссис Стэк, здесь сказано, что он умер от сердечной недостаточности. И она отворачивается, видя перед собой только тьму, и стоит, затерянная во тьме, в месте, где нет никакого места.