Айлиш стоит у стола, не помня, как вышла из машины, сердце застряло где-то в горле. Разворачивается, вешает пальто, хочет снять белый шарф, но вместо этого расправляет его на шее. Затем разглядывает офис, не читает ли кто газету, дверь в кабинет Пола Фелснера закрыта, подходит Сара Хорган, Айлиш могла бы закончить ее фразы, если бы захотела. Да, увы, не смогу, в обед мне нужно кое с кем встретиться. Ищет глазами чего-то необычного, подергивания губ, молчаливого жеста солидарности. И тогда в сумке звонит телефон Марка, но Айлиш решает не отвечать, Сара Хорган смотрит на ее сумку, мобильный Айлиш лежит на столе. Это кто-то из детей, говорит она и, когда телефон звонит снова, отключает его. Обедает в одиночестве на террасе кафе, в зимнем пальто. Есть не хочется, она пьет кофе, выпуская голубоватый сигаретный дымок через нос и вспоминая, как Молли, учуяв запах, задержала ее у задней двери, словно строгая родительница. Не глупи, сказала она дочери, фальшиво смеясь и отворачиваясь. Айлиш исподлобья смотрит на экран телефона, лежащий на коленях, она пыталась набрать Марка, но телефон зазвонил сам. Она наблюдает, как серый призрак усаживается за ее столик, гибкие пальцы суют в рот зажженную сигарету, теребят газету. Она отворачивается к улице, мир вращается, погруженный в странное притворство, бледные бесстрастные лица, в основном государственные служащие возвращаются в офисы после обеда, каждый день новая международная фирма закрывается, придумывает новое оправдание, скоро город совсем опустеет. Женщина за соседним столиком отодвигает стул, неоново-розовые кроссовки под серой офисной юбкой, Айлиш вспоминает, что Бейли нужны новые ботинки, вспоминает, как ночью проснулась от сна, в котором сидела и ела из собственной туфли, красных лоферов, которые ей жмут, только она, вилка, нож и туфля. Когда Айлиш возвращается, коллеги собираются в конференц-зале. Пол Фелснер назначил стратегическое совещание на два часа, она проверяет почту — ее никто не приглашал. Она наблюдает, как люди набиваются в кабинет, как туда с газетой в руках заходит Пол Фелснер. Что-то просыпается внутри, расползается к рукам и ногам от солнечного сплетения, Айлиш пересекает комнату, чувствуя, как холодеют ладони, дверь отзывается глухим стуком, она прокашливается, заглядывает внутрь. Я не получила уведомления о совещании, я вам нужна? Жалюзи наполовину опущены, Пол Фелснер сидит, закинув руку на спинку стула, и читает газету, конференц-зал заполняется людьми, он оборачивается и смотрит на нее, словно изнутри какого-то сумрачного пространства, и Айлиш видит в его глазах себя, извивающуюся, припертую к стенке. Пол Фелснер наклоняется вперед и жестом отсылает ее прочь. Чувствуя себя бесполезной, она стоит в дверях, ей хочется сказать, это же мой клиент, вы не можете продолжать без меня, но слова не идут с губ, рука теребит шарф, и она опускает ее, чертов белый шарф, и зачем только она его надела, тень улыбки скользит по лицу Пола Фелснера. Айлиш отстраняется, давая пройти коллегам, ловит себя на том, что стоит посреди кухни с пустой чашкой в руке, женщина из отдела кадров разглагольствует о безответственных людях, оставляющих тарелки в раковине, ставит чашку в раковину и выходит.

Она передвигается по дому, слушая сына, который говорит с ней с другого конца города, останавливается у двери его спальни, уличный свет, проникший в комнату, похож на призрак зимней луны. Свет падает на кровать, делая белые простыни прозрачными, и Айлиш ложится, накрашенная и одетая, радуясь голосу сына, слыша, как бьется его разум в долгом вдохе. Газовый обогреватель с содроганием выключается, наступает тишина, в которой Марк что-то бормочет, я больше не понимаю, кто я такой, я застрял в этой комнате, и никакая это не комната, а настоящая тюрьма, мам, вот что это такое, как я могу спать, если мне уже дважды снился сон, будто меня ведут по улице в суд, и я иду сквозь толпу, и мне зачитывают обвинение в трусости и обмане, я проснулся посреди ночи, поднял жалюзи и увидел, что в доме горит свет, угадай, кто стоял в свадебном платье в дверях кухни, разглядывая квартиру, как будто она знала, что я за ней наблюдаю, мам, она меня пугает, на днях принесла ужин и не сказала ни слова, просто стояла, глядя в окно, словно меня здесь нет, а потом обернулась и говорит, все в этом мире лишь тень, я спросил, о чем это она, а она посмотрела на меня, улыбнулась и говорит, придет время, поймешь. Айлиш щиплет себя за переносицу, у нее ноет основание черепа. Открывает глаза, садится, спуская ноги на пол. Она не имеет права так с тобой разговаривать. Мам, я больше так не могу. Что значит не можешь? Мам, я скучаю по нему, скучаю по папе, я пытаюсь делать то, о чем ты меня просишь, но мне невмоготу стоять в стороне, люди, которых я знаю, они сражаются, они присоединились к повстанцам. Марк, говорит она и замолкает, ищет и не находит правильных слов. Послушай, ты все еще мой сын, ты подросток. И что это должно означать? Я не знаю, что это должно означать, но я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Айлиш слышит долгий вздох, затем тишину, как будто дождевую тьму можно услышать, дождь падает из темноты, омывая их всех, темный дождь заливает рот ее сыну.

Айлиш встает из-за стола, снимает с вешалки пальто, обматывает шею белым шарфом, говорит коллеге, что уйдет на обед пораньше. Стучится в дверь Саймона и сначала слышит рычание, затем раздраженный голос спрашивает, кто там? На Саймоне темно-синяя пижама, в прихожей горит свет, только что пробило час дня. Бросив на дочь насмешливый взгляд, Саймон удаляется на кухню. Не понимаю, что ты здесь забыла, я прекрасно справляюсь сам. Пап, я заскочила поздороваться, выкроила лишний час к обеду. Она выключает свет в прихожей и застывает на месте — в мешанину привычных запахов вплетается новый, ей кажется, это застарелый табачный дым, и она не уверена, что запах исходит от нее. Айлиш прищуривается на отца, Спенсер скулит и кружит у его ног. Пап, ты когда последний раз кормил собаку? Саймон разворачивается и смотрит на пса, челюсть собаки отвисла, в обсидиановых глазах — безжалостность волка. Что у тебя на обед, спрашивает Айлиш, наливая воду в чайник, пока Саймон суетливо роется в стопке бумаг на столе. На обед? Об обеде я еще не думал. Айлиш ловит себя на том, что тихо плачет, садится, вытирает глаза, потом смотрит на отца и улыбается. Прости, говорит она, меня затирают на работе, и я не знаю, что с этим делать, все происходит слишком быстро, это объявление в газете, и с Марком нет никакого сладу, а ты всегда знаешь, как поступить. Она поднимает лицо и замечает рассеянность во взгляде Саймона, его глаза что-то ищут, он медленно встает, словно уйдя в свои мысли, подходит к раковине, открывает кран, снова закрывает, поворачивается к ней с таким видом, словно только что заметил ее присутствие. Пап, ты вообще меня слушаешь? Что тебе от меня надо, спрашивает он. Я задала вопрос, о моей работе, о Марке. Губы Саймона дергаются, словно от удара, он трясет головой, отмахиваясь от вопроса, затем отворачивается и показывает на столешницу. Эта штука, говорит он, как вы там ее называете, она у меня никак не работает. Пап, ты говоришь о микроволновке? Айлиш встает, ставит внутрь чашку, нажимает на кнопку «Пуск», слушает жужжание. Отлично работает, не понимаю, что тебя не устраивает. Эта внезапная печаль, когда, поднимаясь по лестнице, осознаешь, что время — не горизонтальная плоскость, а вертикальное пике к земле. У его спальни она останавливается, снова застигнутая врасплох запахом несвежего табака, и видит старинную латунную пепельницу на прикроватном столике из гостиной, пепельница наполовину заполнена, рядом раскрытая сигаретная пачка. Она хватает пепельницу, пересчитывает окурки, проводит пальцем по подпалине на ковре. Вернувшись на кухню, высоко поднимает пепельницу над головой, затем ставит ее на стол. Что это такое? Какое такое? Пап, с каких это пор ты снова куришь? Ты прожег дыру в ковре, хочешь спалить весь дом? Он отводит глаза и скрещивает на груди руки. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Пап, меня тревожит твое состояние, не одно, так другое, мне придется поговорить с врачом. Видит, как в одно мгновение он съеживается, а глаза темнеют, совсем как у собаки. Я уже говорил тебе, что признаю поражение, когда буду к этому готов. У Айлиш перехватывает дыхание, она смотрит ему в лицо и чувствует, как дрожат руки. Папа, ты ведь не куришь, прошло тридцать лет, как ты в последний раз курил трубку. Она наблюдает, как он открывает и закрывает рот, смотрит в окно, словно что-то ищет снаружи. Пап, ты знаешь, какое сегодня число? Недолгое время он неподвижен, затем хитрым движением выворачивает голову, сверяясь с часами на запястье, и торжествующе поднимает глаза. Сегодня шестнадцатое. Хорошо, а месяц? Избегая смотреть на нее, Саймон обводит глазами кухню, разглядывая стену, собаку, раздраженно зыркает на дочь. Я не обязан перед тобой отчитываться. Он снова отворачивается к окну, и Айлиш смотрит в сад, вспоминая, как разодрала колено о металлический штырь и как он нес ее на руках в машину. О Марке, говорит Саймон, мы говорили о Марке и твоей работе, пока ты не отвлекла меня этой ерундой, ты должна посмотреть правде в глаза, во всей стране разворачивается вооруженное сопротивление, солдаты дезертируют и присоединяются к освободительной армии, или как там ее. Перебежчиков расстреливают на месте, количество повстанцев растет и будет расти, Марк хочет присоединиться к ним, он чувствует, это его долг, а что до твоей работы, через три месяца экономика рухнет, так что я бы не беспокоился, самое время начинать шевелиться, пока не ужесточили выезд, хватай детей и беги, в Англию, в Канаду к Айне, они напечатали в газете твой адрес, твоего сына публично опозорили и собираются арестовать. Саймон опускает глаза на свои руки и медленно качает головой. Ты не сможешь остановить ветер, ветер продует эту страну насквозь, но, пожалуйста, обо мне не беспокойся, я справлюсь, кому нужен такой старик.