Дети никак не улягутся, и ей приходится на них прикрикнуть. Айлиш лежит в темноте, блуждая по тупиковым аллеям мыслей, думает, что спит, затем просыпается в темной комнате в окружении шепчущих лиц, которые ее обсуждают. Садится, проверяет в кроватке спящего сына, спускается на первый этаж и, проходя через гостиную, слышит дыхание. Она замирает, включает лампу. Марк в куртке растянулся на диване, рука свисает с края, на шее белая бандана, одежда все еще влажная от дождя. Она берет одеяло, опускается на колени, осторожно, чтобы не разбудить сына, поднимает его свисающую руку и кладет на диван. Держит его руку в своей, наблюдая за сонным лицом, расслабленными мышцами вокруг рта, какой же он еще ребенок. Когда Марк просыпается, она хмуро смотрит, как он мажет масло на хлеб, делает долгий глоток кофе, какая-то тень в его лице, он избегает ее взгляда. Я тебе не верю, говорит она, мир вокруг нас пропитан ложью, где мы окажемся, если и ты начнешь мне лгать? Я сказал тебе, где я был, у меня просто не получилось вернуться домой раньше. Он отодвигает стул, идет к своему телефону, садится, набирает сообщение. А куда девался твой рюкзак? Марк на миг отрывается от экрана и пожимает плечами. Они сказали, якобы мы напали на них с металлическими дубинками, они выстрелили мужчине в грудь и заявили, будто у него было больное сердце. Послушай, говорит она, это везение, что тебя не арестовали, теперь тебе нельзя высовываться, сегодня можешь остаться дома и поспать, но завтра ты возвращаешься в школу. Она стоит у стола и смотрит на сына, пока тот не отводит взгляд. Не мытые несколько дней волосы, сырая вонючая одежда. Тебе нужно принять душ, говорит Айлиш, а потом поднимайся наверх и постарайся уснуть. Он вздыхает, встает, возвышаясь над ней во весь рост, подбородок покрыт щетиной, и на мгновение она перестает узнавать сына. Марк разжимает ладони и отводит глаза, и, когда он говорит, Айлиш ощущает его решимость, каменное спокойствие его голоса. Мир смотрит на нас, мама, мир видел, что случилось, они расстреляли мирную демонстрацию, они выслеживали нас, все изменилось, неужели ты не видишь, что пути назад нет? Она отворачивается в поисках какой-нибудь власти над сыном, древнего кровного превосходства, смотрит в сад, где все блестит от влаги, дождь впитывается в землю. Ты не обязан в этом участвовать, говорит она, они уже забрали твоего отца, они не заберут моего сына. Сжав руки в кулаки, она оборачивается к нему, то, что слетело с ее губ, ложь, так или иначе, они заберут ее сына, даже сейчас, когда он стоит перед ней, они уже его забрали. Бейли с грохотом спускается по лестнице и заходит на кухню, кашляя с открытым ртом. Прикрой рот, велит ему Айлиш. Ух ты, говорит он, глядя на брата, когда ты вернулся? Бейли открывает холодильник, достает молоко. Мам, ребенок плачет, а я простыл, можно не пойду в школу?

Айлиш стоит и смотрит сквозь жалюзи на улицу, думая о сотрудниках службы безопасности, которые обходили толпу, снимая лица. В больших и маленьких городах по всей стране ГСНБ стучится в двери, хватая диверсантов, оккупировавших улицы, террористов, которые скрываются среди гражданского населения. Ты наблюдаешь за автомобилями, которые медленно проезжают по улице или паркуются неподалеку от дома, и за теми, кто в них сидит, и возникает чувство, будто великий сон прервался, будто всех разбудили среди ночи. Ты слышишь во сне стук в дверь и уверен, что это происходит наяву. Протестующие перегораживают дороги, устраивают поджоги на улицах, палят чучела на площадях, бьют витрины, расписывают стены лозунгами. Женщины в свадебных платьях раздают фотографии пропавших мужей. Люди с фальшивыми браслетами «Гарда Шихана» собираются группами и с битами и метательными палками нападают на протестующих. Она смотрит репортажи о блокаде в Корке, темный поток спецназовцев, грохочущее стаккато выстрелов боевыми патронами над головами демонстрантов. Пуля сбивает с ног студента, и эта запись без конца крутится в мировых новостях, замедленное падение тела, разорванного на пиксели, когда его заволакивает слезоточивым газом, и тело бросают на заднее сиденье автомобиля, который стремительно сворачивает на боковую улицу. Айлиш пересматривает репортаж снова и снова, не веря своим глазам, знакомые очертания улицы, мужчина в коричневых сандалиях с хозяйственной сумкой в руке на автобусной остановке, исторический пассаж с рекламой косметики в окнах, только в прошлом году она делала там покупки. Рассылается уведомление, что школы закрываются до тех пор, пока не будут восстановлены закон и порядок. Айлиш велят работать из дома. Молли, закутавшись в отцовский халат, хандрит, отказываясь есть что-нибудь, кроме хлопьев на завтрак, Бейли жалуется, что ему жмут ботинки. Кажется, Марк перенял от отца ту же мрачную неукротимость. Пожалуйста, останься, умоляет она, но он приходит и уходит когда заблагорассудится, возвращается домой поздно, и она не знает, что с этим делать. Этот незнакомый воздух, солдаты у банкоматов и банков, солдаты на бронетранспортерах, едущие в город. Айлиш наблюдает, как старик выходит на улицу и плюет под колеса армейского грузовика. В разговорах с коллегами из Нью-Йорка она придерживается нейтрального делового тона, беседуя с сестрой по телефону, следит за голосом и словами, расплывчатость некоторых слов, осознанная двусмысленность одной фразы по сравнению с другой. Жаль, что ты не хочешь ко мне прислушаться, говорит Айне, история — это безмолвная летопись людей, которые вовремя не поняли, что пора уносить ноги. Айлиш молчит, наблюдая, как слова сплетаются вокруг нее, пока она не заглотит наживку сестры, как обычно, вы обе кому угодно заморочите голову по телефону, всегда говорит отец, ей нет дела до того, кто их подслушивает. Тебе легко говорить, оставила отца на меня, и потом, где сейчас твой муж? Преподает математический анализ в университете, приедет домой через час, наденет тапочки и задерет ноги вверх, пока ты будешь готовить ему ужин, вот и я ни на чертов дюйм не отойду от своей двери, пока не увижу дома моего Ларри.

Она едет в супермаркет, сует монетку, чтобы взять тележку, усаживает сына на сиденье спереди и проходит мимо двух солдат на входе, затаив дыхание, мрачное величие автоматического оружия в руках юнцов не старше ее сына, подбородки, которым не нужна бритва, на лицах вызывающая невозмутимость. Запасы на полках еще не успели пополнить. Нет ни свежего хлеба, ни молока. Она покупает дрожжи, муку грубого помола, сгущенное молоко, немного консервов и детское питание. Обходит солдат на пути к выходу, прикрыв Бену лицо рукой. Едет домой вдоль канала, притормаживает у блокпоста, на дороге вооруженные полицейские с хмурыми лицами, у нее перехватывает дыхание. Ее просят открыть багажник, пока гарда с пистолетом у бедра наклоняется и смотрит на ее сына. Айлиш наблюдает за четкими перемещениями вокруг автомобиля, отъезжает от блокпоста, глядя перед собой ошалевшим взглядом, думая о дне рождения Марка, изучая деревья вдоль канала, ивы и тополя, дающие тень для прогулок, и лебеди скользят в растягивающемся свете, и так было всю ее жизнь. Айлиш ловит себя на том, что хочет, чтобы весна остановилась, день стал короче, деревья снова ослепли, цветы зарылись в землю и мир заледенел, готовясь к зиме. Приехав домой, она поднимается на второй этаж, чтобы уложить Бена, слышит приглушенный щелчок входной двери, слышит, как кто-то скользит по двору, быстрые шаги по гравию. Поднимает жалюзи, выглядывает на улицу. На другой стороне улицы Марк садится в старую «тойоту», за рулем какой-то юноша, еще один на переднем сиденье, никого из них она не видела раньше, и ни у кого из друзей Марка нет машины. Айлиш с ребенком на руках сбегает вниз по лестнице и выскакивает из дома, и тут автомобиль трогается с места, она бежит за ним по улице, размахивая руками, веля им остановиться, но, притормозив на углу, машина скрывается из виду. Айлиш стоит неподвижно, чувствуя, как мерзнут ноги, опускает глаза и видит, что на ней домашние тапочки, а Бен извивается, пытаясь вырваться из ее рук.

Глава 4

В субботу вечером они сидят за столиком ресторана. Времени хватит, чтобы поесть, расслабиться и отвезти Саймона домой до комендантского часа. Замечательно видеть рядом Молли и Бейли, Бена в детском креслице и Саймона в твиде, сидящего с краю скамьи, Марк должен быть с минуты на минуту. В соседней кабинке мужчина и женщина поглощают еду в покорном молчании, если не считать звона столовых приборов, женщина с отстраненным и разочарованным видом разглядывает содержимое своей тарелки, не переставая есть. Саймон громко сморкается в носовой платок, и Бейли, скорчив гримасу, отворачивается к Молли. Айлиш тянется к сумочке за телефоном, взгляд падает на пустой стул. Она говорит себе, что это неправда, что в каком-то смысле Ларри здесь с ними, он не мог забыть, что сегодня у Марка день рождения. Она видит, как он сидит в тюремной камере, сложив на коленях руки, пытаясь мысленно проникнуть в ее мысли, желая, чтобы ее жизнь шла своим чередом, желая ей быть сильной. Айлиш откидывается назад, прислоняясь к складкам кожзаменителя, разглядывая детей и говоря Ларри, наша помощь нужна Молли — Молли, которая теперь не встает с постели раньше полудня и не ест целыми днями. Ты наблюдаешь, как она ковыряет кожу вокруг ногтей, как из девочки спортивного сложения превращается в худышку, как все внешнее прячется внутрь и тень гложет ее душу. Саймон ворчит над меню, Молли не знает, чего ей хочется. Подходит официантка, на ходу вынимая из-за уха карандаш, кольца в ушах качаются, словно ухмыляясь. Мы подождем моего сына, говорит Айлиш, а пока закажем напитки. Мысленно она видит, как Марк подъедет на велосипеде, пристегнет его цепью к перилам, замнется, в глубине души желая оказаться где-нибудь в другом месте. Официантка возвращается, Айлиш снова пытается дозвониться, пока Саймон пожирает девушку глазами, Айлиш пытается улыбаться, делая заказ, лысый мужчина всматривается в витрину ресторана, заходит, окидывает взглядом почти пустой зал и снова выходит. Приносят еду, и Саймон с Бейли жадно набрасываются на пасту. Они поглощают пищу, словно хищники, губы и зубы в крови, они думают о телесных потребностях, о тех, что ближе всего к природе, еда, секс, насилие — разгул и освобождение. Мороженое в вазочках успевает растаять, когда в дверях появляется Марк, промокший и потрепанный ветром. Не говоря ни слова, Айлиш встает, давая ему проход. Не она, а Молли поддевает его колким замечанием, но Марк не собирается оправдываться и тянется за чесночным хлебом. У тебя руки посинели, говорит Айлиш, зажимая его ладонь между своими. Официантка приносит Марку тарелку пасты, Айлиш наблюдает за сыном, как будто хочет впитать его строгость, спокойное достоинство, с которым он держится, внутренний свет его разума, изящные мужские кисти рук. Она хочет стать одним с его кровью, смягчить ожесточенное сердце, согреть взгляд, смотрящий на мир все с бо́льшим холодом, она видит, как Марк примеривает непроницаемую отцовскую маску. Пара из соседней кабинки идет к двери, одевается, мужчина высовывается наружу, со страхом глядя в небо. Айлиш смотрит в лица сидящих за столом, просит всех наклониться и понижает голос. У меня есть новость, которая касается вас всех, вчера мы обсудили это с Марком, я решила отправить его в школу-интернат за границу, я не могу допустить, чтобы происходящее повлияло на его учебу, он слишком молод, чтобы служить. Лицо Молли начинает сморщиваться, Саймон скатывает в шарик салфетку. Это будет нашим секретом, о котором нельзя говорить никому за пределами семьи, ты меня слышишь, Бейли? Айлиш наблюдает, как Марк крутит в руках пустой стакан, кладет нож и вилку, качает головой. Я передумал, говорит он, я не хочу никуда уезжать, у меня есть право отказаться, пойти под трибунал, я такой не один, а если я перейду границу, обратного пути не будет, меня наверняка арестуют… Молли закрывает лицо руками, Бейли начинает ковыряться в столе ножом. Айлиш забирает у него нож и кладет перед собой. Но, Марк, мы же вчера обо всем договорились, я все еще твоя мать, и с этого момента ты будешь делать то, что я скажу, до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, а потом поступай как хочешь. Лицо Марка мрачнеет, он убирает руки со стола и качает головой. А может быть, я принадлежу государству, а не тебе? И я не должен никуда уезжать, если я этого не хочу. И тогда Саймон опускает кулак на стол и наклоняется к внуку. Есть одна стихотворная строчка, которую тебе не помешало бы намотать на ус, говорит он, звучит она примерно так: если хочешь умереть, тебе придется за это заплатить[2]. Марк усмехается. Что ты имеешь в виду, мам, о чем он говорит? Не отрывая глаз от Марка, Саймон откидывается назад. Это значит, сынок, что, если хочешь остаться здесь, поразмысли, чем это для тебя обернется. Марк поворачивается к матери, и ему снова десять, и на лице застыла недовольная мальчишеская гримаса. Мам, почему он со мной так разговаривает? Айлиш смотрит на отца, затем переводит взгляд на улицу, думая о том, что происходит снаружи, постепенно выходя из-под контроля, ускоряясь, набирая силу. Наблюдая сейчас за ними, ощущая, как момент ускользает, она знает, что когда-нибудь вспомнит всех такими, как сейчас, своих детей, сидящих за столом, чувствует, как колесо хаоса делает оборот. Вот вас шестеро, а вот уже пятеро, а вот и четверо. Дверь на кухню распахивается, официантка пятится, разворачивается, в руках у нее праздничный торт, пока она пересекает зал, заставляя их себе подпевать, свечи еле колышутся. Марк отводит глаза.