— Зачем? — поморщился князь, которому в этот момент перевязывали руку.

— Как же, — удивился нижний чин. — Какой ни есть, а трофей! Авось там что дельное сыщется. Да те же штуцера. Я слыхал, их его императорское высочество оченно ценят!

— И то верно, — поддержал его прокопчённый до черноты пороховой гарью и все равно весело скалящий белые зубы Тыртов. — Британцы с французами еще никуда не ушли, так что винтовки могут нам еще понадобиться. А уж если мы захватим вражеский паровой катер, то без награды нас точно не оставят.

— Вот оно что, — ухмыльнулся командир. — Сереженька, станешь адмиралом, не забудь про меня многогрешного. Не оставь прозябать без протекции…

— Да ну тебя, Мишка! — насупился гардемарин. — Кто еще кому протекцию оказывать будет…

— Ладно тебе, — примирительно улыбнулся князь. — Кажется, меня сильно зацепило. Так что будь готов принять командование. А кожуховый бот нам и впрямь не помешает. Всякое ведь может статься…

Не став заканчивать свою мысль, Вадбольский отдал рулевому приказ подвести лодку как можно ближе к потенциальному трофею. Вызвавшийся добровольцем Воробьев широко перекрестился, после чего сиганул в воду и через пару минут уже подтягивался через борт дрейфующего на волнах бота.

Оказавшись на борту, матрос воровато обернулся. В ушах все еще звучало напутствие скорого на расправу лейтенанта — смотри, чтобы без мародерства! Не то…

— Как бы не так! — пробурчал моряк, наскоро обшаривая убитых французов.

Добычу трудно было назвать богатой, но несколько серебряных монет и пара вполне приличных табакерок стали его добычей. Раздумывая, где бы их припрятать, он нагнулся к машине.

— Что ты там телишься? — гаркнул на весь плес Ермаков.

— Чичас, Семен Васильевич, — начал отвечать матрос, но застыл как громом пораженный.

Из маленького закутка рядом с машиной на него смотрел ствол револьвера. Держал оружие совсем молодой человек, можно сказать, мальчик. Довольно стройный, скорее даже худощавый, с тонкими аристократическими чертами лица и длинными вьющимися волосами каштанового цвета, он с ужасом взирал на насквозь промокшего русского и пытался спустить курок.

— Ты это, барчук, брось игрушку! — искренне посоветовал ему Воробьев.

— Мерде, — выдавил из себя незнакомец, у которого никак не получалось выстрелить.

Русский матрос, разумеется, не знал по-французски ни слова. Да и не очень интересовался смыслом сказанного ему. И так понятно, что ничего хорошего. Поэтому, как только понял, что стрелять тот не станет, коротко, без замаха ударил француза под ложечку, а когда он упал, отобрал револьвер и разбил рукоятью мальчишке голову. После чего тщательно вытер свой трофей от крови.

— Это вам, ваше благородие! — преподнёс он его Тыртову, при возвращении на канонерку.

— Ух ты, Лефоше! — обрадовался гардемарин. — Ты где его взял?

— Так в трюме бота валялся. Хозяина поди убило, вот он его и обронил.

— Ну, спасибо, братец!

— Не за что, Сергей Петрович. Нам, наоборот, очень приятственно вам подарок сделать! От всей, так сказать, души!

— Вот ферт! — восхищенно воскликнул кто-то из молодых матросов, наблюдая за Воробьевым.

— А тебе, дурню, кто мешал отличиться? — усмехнулся в густые бакенбарды Ермаков. — Чем зенки пялить, лучше бы пушку чистил.

— Так ее ж разбило? — широко распахнул наивные глаза моряк.

— И что теперь чистить не надо⁈ — вызверился на бестолкового подчиненного квартирмейстер.

Дождавшись ночи, русские моряки сумели ускользнуть из ловушки, таща за собой на буксире захваченный паровик. Узнав о проявленной экипажем «Балагура» лихости, государь лично распорядился наградить князя Вадбольского орденом Святого Георгия, а принявшего после его ранения команду гардемарина Тыртова произвести в чин мичмана и пожаловал «Клюквой». Так на офицерском жаргоне именовался темляк ордена Святой Анны — первая боевая награда офицера.

Не остался без награды и Воробьев, получивший по ходатайству Сережи Тыртова крест. Еще пять по традиции нижние чины распределили между собой жребием. Кроме того, попавший в госпиталь Вадбольский на прощание распорядился выдать каждому строевому матросу и кочегару по рублю из своих личных средств.

[1] Георгиевские кавалеры освобождались от телесных наказаний.

[2] Стройников С. М. — командир фрегата «Рафаил», сдавшийся туркам.

Как и следовало ожидать, к моему приезду дела в Кронштадте если и не наладились, то, по крайней мере, перестали ухудшаться. Почувствовавшие запах жареного командиры поспешили привести свои корабли в порядок, а подчиненных — в чувство. Кроме того, доклад как обычно начали с успехов, очевидно надеясь, что до неудач может и не дойти. Вот, ей богу, странные люди! Ведь знают, что без фитиля никого не отпущу, но все равно пытаются хитрить!

Первым пунктом шел «Valorous», ставший в нашем флоте «Доблестным». Кострицыну удалось-таки закончить ремонт. К слову сказать, несмотря на военное время и мое полное содействие, это оказалось не таким уж простым делом. Стоило хоть на минуту ослабить внимание, как начинали пропадать то мастеровые, то материалы для починки.

Затем высокие чины из Адмиралтейства попытались тихой сапой заменить командира, мотивируя это тем, что новоиспеченный капитан-лейтенант не имеет достаточного опыта. А когда не получилось, стали вставлять палки в колеса с личным составом. То кочегаров, которых, к слову, постоянная нехватка, куда-нибудь переведут, то одних «залетчиков» назначат. А теперь вот попытались снять артиллерию…

— В каком смысле? — удивленно переспросил я.

— На береговые батареи, — вздохнул молодой командир. — Уж и не знаю, как и отбоярился…

— И кто у нас такой умный? Гринвальд или…

— Мофет.

— Он что себя, блин, бессмертным почувствовал⁈ — разозлился я.

Конечно, командиру Гвардейского экипажа было лестно получить себе новенький фрегат, а когда Кострицын отказался уступать место на мостике, затаил обиду. Но так хамить целому генерал-адмиралу — это перебор!

— Лисянский!

— Слушаю, ваше императорское высочество!

— Возьми перо и пиши. Его сиятельству, князю Алексею Федоровичу Орлову.

— Кому⁈ — изумился Платон Юрьевич, услышав имя шефа Отдельного корпуса жандармов.

— Слух ослаб? Так я другого адъютанта поищу….

— Никак нет.

— Любезный Алексей Федорович! Прошу простить меня за беспокойство, на которое я никогда не решился, если бы не крайняя нужда. Тебе, вероятно, хорошо известно, сколько трудностей мне пришлось преодолеть, чтобы в полной исправности встретить нашествие на наше дорогое Отечество новых завоевателей. Но в последнее время, мне кажется, что дело может быть не только в небрежении и бесхозяйственности, которое, разумеется, нельзя извинить, но хотя бы можно понять. Напротив, чем долее погружаюсь я в дела, тем более нахожу вероятным, что речь идет о злоумышлении. Ибо не могут лица, облеченные властью и доверием государя, совершать такие непростительные оплошности иначе как по наущению неприятеля.

Я, конечно, в делах жандармских по понятным причинам не сведущ, а потому прошу прислать толкового офицера с тем, чтобы он на месте разобрался в этом важнейшем государственном деле со всем возможным тщанием. И уж коли найдется изменник, так я его не помилую!

Неизменно благосклонный к тебе Константин.

— Ваше императорское высочество! — в панике выдохнул Лисянский. — Неужели вы собираетесь призвать на флот жандармов?

— А вы надеялись, я вас за саботаж в жопу целовать буду⁈ Не дождетесь! Всех, мля, на каторгу отправлю!

Разумеется, я и не думал отправлять это послание. Но готов поставить рубль против ста, что завтра его содержание достигнет нужных ушей и притормозит самых ушлых. Те же, кто не поймут… на флоте много разных вакансий. Говорят, в Сибири адмиралов не хватает!

— Ладно. Отложи пока сию эпистолу. Завтра на свежую голову перечитаю, тогда же и подпишу! Что еще?