— Ваше высочество? — раздался за спиной удивленный возглас.

Принадлежал он, как оказалось, давешнему слуге с длинными бакенбардами. Судя по всему, он недоумевал, почему сын императора оделся сам, а не стал звать специально для этого обученных людей, а может еще по каким неведомым мне причинам. Времени выяснять не было. Переполненный мочевой пузырь требовал немедленного опорожнения, а где удобства, я не знал. Что же касается доставшейся от предшественника памяти, то действовала она крайне избирательно. Имена вспоминались, а вот другие подробности, скажем так, не сразу.

— Э, послушай, любезный… о, Кузьмич!

— Чего изволите-с!

— Глупо звучит, но не напомнишь ли мне, где тут…? — помявшись, поинтересовался я, после чего добавил. — Очень надо!

— Так вот же-с, — ничуть не смутился камердинер и, видя, что не догоняю, добавил. ­– Горшок!

Елки палки! Под кроватью и впрямь стояла ночная ваза. Судя по цвету, медная или бронзовая, с какими-то начеканенными узорами. Найдут такую через несколько веков археологи и решат, что перед ними застольная братина.

В общем, все правильно. Великий князь болел, а для страждущих подобное незазорно. Что же касается уборных, то они во дворце, конечно, были. Но не так чтобы много для такого большого помещения. Причем, одни предназначались для принца и его семьи, другими могли пользоваться и придворные. Имелись ли отдельные отхожие места для слуг, выяснять не стал. Не до того.

— Неугодно ли побриться? — торжественно осведомился слуга, как только я покончил с процедурами.

— Ты еще здесь?

Ощупав подбородок и щеки, вдруг понял, что Костя тоже пытается отрастить бакенбарды. Первым желанием было сбрить все нафиг, но потом решил не торопиться. Уверен, что мое поведение и без того вызовет много толков. Так зачем давать для них лишний повод?

— Пожалуй. Только сначала подай мне что-нибудь перекусить.

— Что? ­– не сразу понял Кузьмич.

— Жрать хочу!

— Сей секунд! — переполошился камердинер и пулей вылетел из спальни.

— И газет свежих притащи, все, какие есть, — крикнул ему вдогонку…

Уже потом выяснилось, что прежний Константин обычно завтракал несколько позже, перед началом рабочего дня. Но сегодня великий князь встал куда раньше, однако голодным его все же не оставили. Не прошло и нескольких минут, как на небольшом туалетном столике образовался кофейник, кувшинчик со сливками и целое блюдо со сладкой выпечкой.

Говоря по чести, хотелось чего-нибудь более существенного, но поскольку голод не тетка пришлось вцепиться зубами в первую же попавшуюся булочку.

— М-м-м! — простонал я, — ничего в жизни не ел вкуснее!

— Только из печи, — с достоинством отозвался Кузьмич и сделал попытку налить мне кофе и сливки.

— Не-не-не, — помотал с набитым ртом. — Черный!

— Как будет угодно! — поджал губы камердинер, искренне считавший, что знает вкусы хозяина куда лучше него самого.

В принципе, так оно и было. Просто в теле Константина оказался человек, не любящий портить вкус напитков молочными добавками. Ну и ладно.

— Где газеты?

— Помилуйте, ваше императорское высочество, — развел руками слуга. — Свежих еще не доставляли, рано еще.

— А кофе с выпечкой откуда? — внезапно пришла мне в голову мысль.

Кузьмич с отсутствующим видом посмотрел в сторону, сделав вид, что не расслышал. Ну, конечно. Слуги встают раньше господ, а есть любят то же, что и они. Все как в том английском анекдоте. Сэр, отчего наши слуги пьют наше виски? Из-за его отменного качества, сэр! Ну и ладно…

— Одеваться будете? — нарушил затянувшееся молчание камердинер.

— Давай!

С тех пор, как Константин перестал быть младенцем, единственным приличным костюмом стал для него военный мундир. Вопрос был лишь в том, какой именно следовало надеть?

Дело в том, что помимо основного места службы великий князь числился шефом Грузинского гренадерского, лейб-гвардии Финляндского, Каргопольского драгунского, Волынского уланского, Нарвского гусарского и еще нескольких иностранных полков. И все эти ментики, колеты, сюртуки и прочие вицмундиры имелись в его гардеробе.

Но главной, конечно, была форма генерал-адмирала Российского флота, буквально увешанная звездами и крестами орденов, причем как русских, так и иностранных. Андрея Первозванного, Александра Невского, бывший польский, а теперь уже имперский Белого орла, прусский Черного орла, австрийский Марии Терезии, и это, не считая наград стран поменьше, вроде Вюртемберга, Ганновера, Неаполя, Швеции и еще бог знает кого.

К счастью, в повседневной жизни Константин одевался куда скромнее. Черный с двумя рядами пуговиц сюртук. Из украшений только эполеты, а также шитые золотом высокий воротник и обшлаги рукавов. На груди аксельбант генерал-адъютанта и орден Святого Георгия 4 степени, полученный за усмирение Венгрии. Одна из немногих наград, полученных не по праву рождения, а за реальные боевые заслуги.

Нахлынувшие некстати воспоминания тут же нарисовали картину боя. Костя, которого, разумеется, никто не послал вести гренадер в атаку, находился среди гарцующих на великолепных конях штабных офицеров. Как водится, одеты все были с максимально возможной роскошью и сплошь увешаны орденами. Привлеченные этим блеском венгерские артиллеристы выдвинули вперед несколько орудий и внезапно открыли огонь.

Первые же ядра упали совсем рядом, перепугав людей и, что самое главное, лошадей. Несколько из них взвились на дыбы, сбросив своих всадников. Другие пустились вскачь, унеся прочь своих седоков. Но великому князю, как ни странно, удалось удержаться в седле и продемонстрировать полное хладнокровие. К счастью, вражескую диверсию тут же заметили их русские визави и обрушили на обнаглевшего врага целый град артиллерийских снарядов. В результате одна из пушек была разбита, а вторую гонведы поспешили вернуть в тыл. Собственно говоря, именно с тех пор Константин Николаевич старался одеваться как можно скромнее.

Пока Кузьмич помогал мне облачаться, доставили газеты. В кабинет, естественно, благо тот располагался не так уж далеко от спальни. Что любопытно, вместе с прессой там оказался какой-то тип совершенно штатской наружности. Напрягши немного помять, удалось вспомнить, что его фамилия Головнин и он, ни много ни мало, личный секретарь великого князя. То есть меня.

— Доброе утро, Александр Васильевич, — поприветствовал я его. — Не ожидал увидеть вас так рано!

— Узнав о нездоровье вашего высочества, — отвечал тот, — почел необходимым лично засвидетельствовать свое участие. Но, как вижу, благодарение господу, ваше недомогание прошло?

— Совершенно!

— Душевно рад это слышать. Значит, вы сможете присутствовать на докладе его величеству?

— Что?

— Сегодня же среда, — охотно пояснил Головнин.

— Да. Точно. Совершенно вылетело из головы…

— Несмотря на печальные обстоятельства, я все же взял на себя смелость подготовить материалы для представления государю и счастлив узнать, что не ошибся.

— Что ж, прекрасно, — пришлось изобразить чувства, которых вовсе не испытывал.

В самом деле, а что, если царь меня расколет? Я ж ничего толком не помню, вон и секретарь как-то подозрительно зыркает, подозревает чего? Вот так с бухты-барахты на прием к Николаю Первому. Лучше бы время на адаптацию было, но чего нет, того нет. Сказаться больным после того, как едва не сожрал все булки, едва не закусив фарфором и столовыми приборами, по достославной памяти графа Калиостро… Нет, придется ехать. Что называется, головой с обрыва! Главное, помалкивать и слушать. Хотя, там же мой доклад… Зачитать и ни слова от себя! Да, так вроде нормально…

Затянувшуюся паузу прервал Головнин.

— Позволено ли мне будет осведомиться, отчего ваше высочество затребовало себе газеты?

— А в чем проблема?

— Просто обычно знакомство с печатью и последующий доклад входит в мои обязанности.

— Господи боже! Александр Васильевич, вы выглядите так, как будто я отнял у вас кусок хлеба! Умоляю, не делайте такое несчастное лицо, мне уже стыдно! Но, видите ли, в чем дело. Болезнь и впрямь немного выбила меня из колеи. Но уже все в порядке, так что полагаю, мы можем вернуться к обычному распорядку.