Случилось это так.

После того, как основные силы франков были наголову разбиты в битве при Лектуре, я с отрядом наваррских и гасконских рыцарей ворвался в ставку Паука, где в жестокой, но короткой стычке рассеял отряд королевских шамбелланов, до последнего защищавших своего сюзерена. Сам Луи в это время все уже понял и сидел ровненько в своем шатре, дожидаясь, когда его будут брать в плен, абсолютно уверенный в том, что при этом ничего плохого с ним не случится.

Клянусь, я не собирался его убивать при первой встрече, тем более, что такой вариант развития событий был очень нежелателен для Феба по многим причинам. Я просто хотел заглянуть ему в глаза. Но когда заглянул, уже почти выветрившийся настоящий бастард опять перехватил управление телом. В общем, к тому времени, как меня от него оторвали, Паук уже стал бездыханной тушкой со свернутой как у куренка шеей.

Однако, от клейма цареубийцы все-таки удалось отвертеться. По официальной версии, король Луи помер от огорчения после осознания своего поражения в битве. Что и подтвердила специально созванная комиссия из представителей высшего дворянства и церкви. То есть, и в данном случае, с меня взятки гладки.

К чему это я? Да к тому, что русские государи, каким-то удивительным образом, отождествляют себя с европейскими правящими династиями. При том, что оные, в большинстве случаев даже не подозревают о существовании русских коллег. Помре, к примеру, какой-нить король в Европе, на Руси его обязательно поминают, как почившего брата государя всея Руси. Короновался – опять молебен во здравие и так далее. Так что, цареубийцу, с большой вероятностью, погнали бы нахрен. Но, как я говорил, предъявить мне в этом плане нечего.

Следующий сомнительный момент. Я именуюсь графом божьей милостью, при этом являясь вассалом короля Наварры. Но, с формальной стороны правители «божьей милостью», ни чьими вассалами не могут быть. Эта приставка к титулу означает, что владетели оного, ни от кого не зависят – все что у них есть, дал сам Господь, а не милость сюзерена.

Признаюсь, чуть не разосрался с Фебом вдрызг по этому поводу. Но, к счастью, все-таки нашли компромисс. Правда, пришлось поставить на уши едва ли не всех видных знатоков средневековой юриспруденции в Европе. Договор составлен таким образом, что в никоем разе не касается моих титульных привилегий, а Арманьяк остался суверенным графством, хотя и связанным с Наваррой жестким союзническим договором. Так что, и здесь ко мне не прикопаешься: формально – я ровня Ивану Васильевичу, который третий по номеру. И всем государям Европы. Царственная особа, ептыть.

А вообще, зря я беспокоюсь. С того момента как в Кремле узнали кто к ним приехал, мою личность разобрали вдоль и поперек. А если нашли бы что-либо сомнительное, ни в коем разе не допустили бы в Москву.

Так, что-то долго мы едем. Ага... вроде как приехали...

Возок замедлил движение, потом совсем остановился. Снаружи послышался пронзительных скрип закрывающихся ворот.

Когда я вышел, обнаружил, что нахожусь в маленьком дворике, окруженном высокими стенами. Каменной кладки, из белого камня. Г-м... неужто в Успенский собор привезли? И ни одной живой души вокруг. Только возница сидит на облучке.

Я еще немного поглазел по сторонам и выручил свою шкатулку секретарю. Пусть сам тащит, мне невместно. Алексей принял ношу как должное и показал на неприметные ворота в стене.

- Прошу вас следовать за мной.

Я молча потопал в указанном направлении.

Узкий извилистый коридор, едва освещенный тусклыми светильниками. Холодно, стены покрыты капельками влаги, пахнет мышами, сыростью и цвелью – обычный антураж для европейских монастырей и замков. Сплошной камень, уютом даже не пахнет.

Шли недолго. Вскоре секретарь остановился перед тесанной из толстых дубовых плах дверью с мощными засовами.

Деликатно стукнул по ней костяшками пальцев, попросил подождать, а когда вернулся, с поклоном пригласил внутрь.

В небольшой келье со сводчатым, чисто побеленным потолком, было тепло и приятно пахло ладаном. Несколько масляных ламп давали яркий живой свет. Аскетическую обстановку составляли всего несколько книжных шкафов и полок, большой стол, заваленный свитками и листами бумаги, да пара венецианских кресел возле него.

Возле узенького окна, застекленного слюдой, стоял высокий худой старик в рясе из грубого сукна, больше похожего на ряднину. Своим обликом, он напомнил мне одного из библейских старцев – такого же сурового, аскетичного и до предела, переполненного святостью.

Сделав шаг вперед, я совершил сдержанный официальный поклон и представился:

- Граф божьей милостью, Жан VI Арманьяк, великий посланник его величества короля Наварры Франциска первого этого имени.

Секретарь было взялся переводить, но митрополит жестом остановил его, неожиданно улыбнулся и показал мне на кресло.

Я облегченно выдохнул. Начало общения с церковными иерархами обычно предваряет лобызание длани, что для меня, как доброго католика, в данном случае недопустимо. А отказ может быть истолкован превратно.

Подождав, пока Геронтий сядет за стол, я тоже присел в кресло. Секретарь занял позицию за креслом митрополита и приготовился переводить.

- Как добрался, сын мой? – на изрезанном морщинами сухом лице митрополита появилось приветливое выражение. Правда, его несколько смазывал принизывающий взгляд. 

- С божьей помощью, ваше высокопреосвященство.

С титулованием не заморачивался, посчитают неправильным – поправят. Да и бог его знает, как правильно обращаться к православному митрополиту.

- Не высоко... – Геронтий досадливо нахмурился. – Просто отче, сын мой, так будет лучше.

- Как вам будет угодно, отче, – я послушно кивнул. Со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Так что тебе от меня надо, рожай быстрей. Стоп...

Неожиданно, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд сбоку с левой стороны. Аккуратно скосил глаза, но ничего кроме книжного шкафа не узрел. Не понял... смотрят, однозначно, я такое безошибочно чувствую. Исподтишка подглядывают через тайное смотровое отверстие? И кто? Неужто охрана?

- Сын мой, – продолжил митрополит. – Как нам известно, прибыв на Русь, ты со своими людьми вступился за православную обитель. Сие весьма похвально, мы по достоинству оценим сей поступок, однако, что заставило тебя рисковать своей жизнью за чуждую веру?

В вопросе чувствовался какой-то неясный подвох. Но я предполагал нечто подобное и заранее подготовил ответ.

- Я всего лишь выполнил свой долг, отче... – смиренно ответил я. – Да, я верный сын католической церкви, но при всех различиях в веровании, мы веруем в одного бога.

- Верно, – митрополит кивнул. – Но каким же образом мы можем отблагодарить тебя за сей богоугодный поступок?

- Отче... – я подпустил в голос оскорбленности.

- Похвально, сын мой похвально, – митрополит искренне улыбнулся. – Ты добрый христианин.

В этот момент со стороны шкафа послышался едва различимый женский голос. Да что за наваждение? Откуда в резиденции митрополита возьмется баба?

Сам Геронтий, несомненно, тоже слышал доносящиеся звуки, но даже бровью не повел. Впрочем, я тоже никоим образом не собирался реагировать. Пусть хоть сама Палеологиня в голос песни поет.

Ближе к концу беседы митрополит поинтересовался, не буду ли я против, если падре Эухенио тоже нанесет несколько визитов в епархию. И даже любезно прояснил, зачем ему сдался доминиканец.

- Увы... – скорбно вздохнув, сообщил Геронтий. – Несмотря на различия между нашими церквями, мы сталкиваемся с одинаковыми вызовами. А общение поможет нам их преодолевать.

Ага... как я и предполагал. Ереси, мать их ети. Прям уж натерпится перенять православным церковникам у своих коллег немного опыта. Как же мне хочется тебе отказать. Но не откажу. Дипломатия, мать ее ети.

- Не против, отче...

Разговор с митрополитом не продлился долго и был... скучным, что ли? Ненавязчивые попытки выведать, за каким хреном меня послали, несколько вопросов о Фебусе и обо мне лично, вот, пожалуй, и все. Cоздалось такое впечатление, что меня пригласили на смотрины для кого-то. Того, что шебуршал за стенкой.