Франки атаковали по узкой улице, плечом к плечу, перестроив подразделение по крайней мере в двадцать шеренг, по двадцать человек в каждой.
Когда до латников Бурбона оставалось всего полсотни метров, канониры поднесли фитили к запальным отверстиям.
Пушки хлестко рявкнули, выбросив длинные снопы огня, все окутало серым едким туманом, сквозь клубы которого до нас донеслись жуткий лязг и треск, сменившиеся истошными воплями и хрипами.
Когда дым снес ветерок, сделали залп аркебузиры, а уже после этого стало ясно, что французский отряд разом перестал существовать как боевая единица.
Убило далеко не всех, но по крайней мере треть превратилась в сплошное месиво из кусков тел и искореженного железа. Еще столько же корчилось в лужах крови на брусчатке. Оставшиеся в живых, оглашая улицу воплями ужаса, со всех ног припустили назад. Впрочем, сбежать удалось немногим: фламандские арбалетчики всегда славились своей меткостью.
Я недовольно поморщился. Нет, итог стычки вполне меня устраивал, просто… было немного больно воочию наблюдать начало заката эпохи верного клинка.
Впрочем, бой еще не закончился… Из горы трупов поднялся чудом уцелевший под картечью высокий рыцарь в вороненых доспехах. Оглянулся и, размахивая мечом, гневно заорал вслед убегающим солдатам:
— Будьте вы прокляты, трусы! Назад, скоты!!! Чума на ваши головы!!!
А когда понял, что его увещевания тщетны, рыча ругательства, бросился на нас в одиночку.
Голос показался мне странно знакомым.
— Гастон? Не стре…
Но недоговорил, потому что тренькнуло разом с десяток арбалетов, и утыканный болтами рыцарь с грохотом растянулся на брусчатке.
— Обалдели, уроды? Кто приказал?
Наемники недоуменно на меня покосились.
— Что не так, Барон? — развязно поинтересовался ближайший стрелок — молодой парень с худым, густо побитым оспой лицом.
Я шагнул к нему, приобняв за шею, притянул к себе, после чего прошипел прямо в исказившееся от испуга лицо:
— Для тебя я ваше сиятельство, щенок! А называть меня Бароном еще надо заслужить. Ты понял? Не слышу?
Стоявшие рядом с нами ветераны из компании Хорста Вермеера одобрительно закивали.
— П-понял, в-ваше с-сиятельство… — запинаясь на каждом слоге, пролепетал мертвенно побледневший парень.
— Пшел… — Диким усилием воли подавив в себе желание перерезать ему глотку, я грубо оттолкнул парня, а потом заорал остальным наемникам: — Какого черта застыли, свинские скоты? Куда полез, косое рыло? Замечу, что обдираете трофеи до конца боя, лично распну. Вперед, вперед, держать строй…
Отряд немедленно восстановил походный порядок и двинулся дальше. А я подошел к лежащему на спине рыцарю.
Встал на колено рядом и, уже зная, чье лицо увижу перед собой, поднял забрало на его бацинете.
Резкие волевые черты лица, гордый профиль, так напоминающий средневековую гравюру Шарля Ожье де Батцаде Кастельмора, графа д’Артаньяна, генерал-лейтенанта Франции, прообраза знаменитого героя романов Дюма… Да, это был виконт дю Леон, человек, с которым до сегодняшнего дня судьба сводила меня дважды. Первый раз он благородно не стал задерживать меня в замке Бюзе-Сен-Такр, после того как я перерезал там глотку Гийому де Монфокону, мстя за смерть своей мачехи и матери моего так и не родившегося ребенка, а второй раз я уже сам освободил его, после того как виконт попал ко мне в плен на галере посла от Всемирного Паука к британскому кингу.
И вот проклятая судьба свела нас в третий раз. Опять призраки… призраки прошлого…
— П-подарите мне м-милосердие… — не отрывая глаз и едва шевеля посиневшими губами, прошептал дю Леон.
Я беспомощно обернулся к Логану, словно ища у него поддержки.
Шотландец покачал головой, молча извлек из ножен мизерикорд и подал его мне.
Я немного помедлил, поднес крестообразную рукоятку к губам умирающего, а потом… потом вдруг обратил внимание, что под телом Гастона нет крови.
Так… в шлем угодила по крайней мере пара болтов, вот вмятины, но пробитий нет. Кирасу тоже здорово помяло, но просадило всего в двух местах, на две ладони правее солнечного сплетения и сбоку, чуть повыше латной юбки. Но опять же крови нет. Наконечники болтов не проникли дальше поддоспешника? Ага, у него еще и кольчуга поддета. Да он жив!!!
— Господь, я иду к тебе!!! — страдальчески прошептал виконт. — Прими меня в свои объятия…
— Братец, дай мне флягу…
— Сир, у меня вино. — Шотландец насупился. — Простите, не могу понять, зачем поливать труп отличным аликанте?
— Давай, жмот… — Я протянул руку и вырвал у Логана баклажку. — Надо так.
Рубиновая струйка пролилась на бледное лицо. Дю Леон фыркнул, слизнул алую капельку с губ и осторожно приоткрыл правый глаз.
— Испанское?
— Хватит валяться, Гастон, у меня нет времени… — Я счастливо расхохотался.
— Жан? — Виконт недоуменно уставился на меня.
— Нет, святая Мария Магдалина.
— Я так и понял, что без вас тут не обошлось… — страдальчески морщась, пробурчал дю Леон. — Это надо было умудриться — второй раз попасть в плен к одному и тому же человеку. Из чего это вы в нас выпалили?
— Не суть, Гастон. У меня совершенно нет времени объясняться. Поговорим позже. Итак, вы снова мой пленник. Слушаю.
— Вверяю себя в ваши руки… — угрюмо пробормотал виконт. — И обязуюсь не пытаться бежать, пусть порукой моим словам будет святой Георгий.
— Принимаю вашу клятву, — ответив ему, я приказал фон Штирлицу: — Капитан, выделите двух людей для охраны виконта. А с вами, Гастон, я поговорю позже…
А потом чуть ли не вприпрыжку помчался догонять строй. Настроение сразу стартовало вверх, как китайская ракета. Черт побери, это все-таки приятно, когда друзья счастливо минуют смерть.
Почти всю Рю де Пале, главную торговую улицу Ла-Рошели, мы протопали без боя, а уже когда показалась главная въездная башня, наткнулись на баррикаду, из-за которой по нам открыли сильный огонь из ручных кулеврин.
Первый залп из пушек почти ничего не дал, картечь не сработала против завала из бревен и каменных обломков. Пришлось затормозить, а пока пушкари перезаряжались на ядра, отправить в обход отряд во главе с фон Штирлицем. Стрелки атаковали франков, закидывающих нас стрелами и болтами с крыш прилегающих к баррикаде домов.
— Готово, сир… — Мой знакомый еще по рутьерским временам, бывший кондотьер из Генуи Лоренцо Бульони сам несколько раз махнул по воздуху запальником, раздувая фитиль.
— Работай…
Грянул залп, я дождался, пока ветер рассеет пороховую гарь, выглянул из-за павез, которыми меня прикрывали оруженосцы, и удовлетворенно кивнул, а потом вдруг расслышал цокот подкованных копыт по мостовой. Обернулся и увидел, как из переулка нам в тыл выскочило не менее трех десятков тяжеловооруженных французских жандармов с копьями наперевес.
Этого еще не хватало…
— Три тысячи чертей!!! Кругом, кругом! Пики, товсь! Аркебузиры, огонь!!!
И, вырвав из рук одного из кутюлье алебарду, сам встал в строй.
— Святой Георгий!!! Франция!!! Режь, убивай!!! — яростно хрипели франки, на скаку формируя тупой клин.
Разворачивать и перезаряжать пушки уже не было времени. Но спитцеры все-таки успели перестроиться. Терция мгновенно ощетинилась спицами — длинными пехотными пиками с тонкими гранеными наконечниками и разом стала похожа на громадного дикобраза.
Часто захлопали аркебузы, но уже через мгновение лавина закованных в железо громадных дестриеров с грохотом врезалась в наш строй.
Первые три ряда пикинеров жандармы прорезали, как раскаленный нож — кусок коровьего масла, после чего… завязли в тесных шеренгах.
Кряжистые фламандцы, приглушенно матерясь, заработали алебардами. Коням рубили ноги, крючьями гизарм стаскивали всадников на землю, где резали их как баранов. Возможно, если бы нас было меньше, французы могли прорваться, но сейчас им оставалось только отчаянно отбиваться и умирать.
Выбрав момент, я вонзил острие алебарды под латную юбку рыцаря в богато украшенных золотой чеканкой доспехах и толчком всего своего тела выбросил его из седла. Рыцарь выпустил свой бастард, которым остервенело рубил пикинеров, беспомощно всплеснул руками и с лязгом саданулся об булыжники мостовой.
