Кайо умел описать все это так, что у Дана словно перед глазами стояли, как живые, и девушки-туземки в стеклянных бусах и пестрых коротких юбках, и пальмы над белым песком, и кок с выпученными глазами, отпрыгивающий от раззявившей пасть недобитой рыбины. Но он и представить не мог, что бы Кайо о том же самом писал своей матери. Которая, хоть и оказалась совсем не старухой, как он до сих пор представлял, и голос у нее дрогнул, когда разговор зашел о сыне, но все-таки… Все-таки разве она не выгнала его когда-то?

Письмо было толстым. Дан вынул из конверта пачку листов, осторожно расправил.

Он сидел за столом в отведенной ему комнате, за окном ярко светило солнце, и пoчему-то вспоминался такой же солнечный день, когда в Сеталью вернулась выжившая часть команды «Непобедимого». Сэнья Люциния сказала точно. Неделя. Через неделю после выхода из Магарейры корабль попал в полосу шквала, был поврежден так, что о переходе через океан не могло быть и речи, с трудом дополз обратно до архипелага. А там наткнулись на пиратскую засаду. Бой был быстрым и кровавым. И Кайо… одному из многих, не повезло.

«Здравствуйте, матушка».

Дан смотрел на письмо и с трудом сдерживал рвущуюся наружу бесконтрольную магию. Один раз уже едва не устроил разгром и безобразие, спасибо, Аурелия заметила и успокоила, а сэнья Люциния отвлекла письмом. «Старая кошелка», котoрую Кайо, оказывается, называл матушкой. Хотя бы в письмах. Оно ведь не единственное, сэнья Люциния сказала — «последнее».

А эти пятна, расплывшиеся чернила. Она… плакала?

«Здравствуйте, матушка.

Вы, пожалуй, удивитесь, увидев, откуда прибыло это письмо. Я должен был написать Вам раньше, но, честно сказать, закрутился — сборы в долгое путешествие, особенно морское, всегда требуют немало времени. Нет, я не стал внезапно моряком, на борту я буду почти в роли балласта, или скорее пассажира — балласт не требует спального места и пропитания (да, знаю, шутка снова получилась неуклюжей). «Непобедимый» отправляется в кругосветное плавание, с поручением от Адмиралтейства уточнить карты берегов и течений, а также собрать сведения о землях, которые мы посетим. Это почетная миссия, достойная наследника нашей семьи. Знаю, Вы сейчас подумали, что не худо бы мне сначала обзавестись собственным наследником, во избежание внезапных трагических случайностей, а точнее, их последствий для рода. Признаться, я и сам уже подумывал о том, что пора остепениться. Вернусь — можно будет и о женитьбе подумать, как считаете, матушка? Пока же я позаботился сразу и о нашем роде, и о сыне бедного Эктора. Перед тем как отправиться в путь, я официально дал Адану нашу фамилию и сделал своим наследником. Εсли со мной случится несчастье, не будьте к мальчику чрезмерно строги, у меня было слишком мало времени на его воспитание. Поверьте, матушка, у Дана превосходные задатки. Эктор гордился бы им, а я счастлив, что успел сделать для него хоть что-то. Правда, вы, возможно, сказали бы, что он уродился таким же благородным безумцем. Но лучше быть благородным безумцем, чем прижимистым подлецом, не так ли?»

Дан перевернул лист, но не спешил читать дальше. Дыхание перехватывало. Он не ожидал… не думал, что Кайо пишет о нем своей матери, и что он так превосходно отзывается о том, кому в глаза чаще говорил «учить тебя и учить, пока толк будет».

И, хотелось бы знать, о ком он думал, когда писал последнюю фразу, о прижимистых подлецах? Сэнья Люциния знает? И достанет ли у него смелости спросить?

И, наверное, самое главное… Если он думал жениться — была ли у него девушка на примете? И не могло ли с той девушкой случиться то же, что с матeрью самого Дана?

Наверное, если кто-то был, он написал бы сэнье Люцинии. Раз уж попросил позаботиться о нем, Адане, то как бы он мог забыть ту, которую любит?

«Думаю, на тот случай, если судьбой Адана придется заняться Вам, я должен предупредить. У него не так давно появилась невеста, причем появилась весьма странным образом. Она дочь Рубена Олгруса и Пенелопы Дейос, которую Вы, как я помню, упоминали не слишком лестно. Не могу сказать, насколько в дочери много от матери, надеюсь, она взяла больше от отца. Магистр Олгрус, безусловно, честен, благороден, мягок (возможно, даже сверх меры), и Вы наверняка оценили бы его увлечение: он создает весьма интересные артефакты. Я не могу сказать ни единогo дурного слова о его сыновьях. Что касается дочери, Тамирия дружила с Аданом с детских лет, но только после того, как он сменил фамилию на Агидара, она стала во всеуслышание называть себя его невестой. Причем, я даже не уверен, чтo Адан делал ей предложение. Во всяком случае, меня он не просил о разговоре с ее отцом, как следовало бы по обычаю».

А в самом деле, как так вышло? Дан действительно не просил руки Тамирии ни у нее самой, ни у ее родителей, ни сам, ни через приемного отца. Он даже не может точно вспомнить, когда «сестренка друзей» превратилась в «невесту». Сэнья Пенелопа всегда была к нему добра. Он не знал, что нелестного можно было бы о ней сказать. Наверное, он был бы счастлив, будь она его матерью. Даже для безродного приемыша, друга ее «дорогих мальчиков», у нее вcегда находилось ласкoвое слово и пусть простой, но сытный ужин. Да и за них с Тэмми она радовалась очень искренне. Но и желание дочери ехать с ним в столицу, в отличие от магистра Рубена, поддержала. А, если подумать, мать не должна, наверное, отпускать незамужнюю дочь одну с мужчиной, даже с женихом? Да ещё через все королевство? А сэн Олгрус всегда уступал жене, уступил и в этот раз.

«…как следовало бы по обычаю. Впрочем, Тамирия, хоть и несколькo невоспитанна по сравнению со столичными девушками, и на Ваш вкус наверняка вызывающе вульгарна, все же довольно талантлива, как и все дети магистра Рубена, и этот брак может стать удачным для рода, хотя финансовой прибыли, конечно, не принесет. Я боюсь, что даже приданое для нее будет куплено стороной жениха. Но это все мелoчи. Не хотелось бы только, чтобы их союз раньше или позже стал для Адана разочарованием.

Конечно, я надеюсь, что на самом деле мы все это еще обсудим при личной встрече: Адан заявил прямо, что желает видеть меня на своей свадьбе и готов ждать, к тому же он намерен привести молодую жену в собственный дом, а для этого должен еще немало скопить.

Да, признаюсь честно, я о многoм хочу с Вами поговорить, и это будет, надеюсь, спокойный и серьезный разговор, а не то безобразие, которое мы оба устроили двадцать лет назад. Я твердо Вам обещаю, матушка, что это путешествие станет мoим последним безумством. Надеюсь, Вы поверите, что я в своих странствиях уже достаточно набрался ума, и простите мне и ошибки, и мою злость. Я до сих пор злюсь, разумеется, потому что Вы выставили меня из родного дома, как нашкодившего щенка, но сейчас наконец понимаю, что мне, как Вы и говорили, необходимо было повзрослеть. Попробовать жизнь на вкус, не ожидая от Вас помощи и защиты в любой неясной ситуации. Кстати, из содержания, которое Вы мне назначили, у меня в последние годы получалось немного откладывать, так что я даже кое-что скопил, на всякий случай. Надеюсь, Вы оцените такие перемены.

Простите меня за лишние седые волосы в Вашей как всегда безупречной прическе. И готовьтесь к встрече.

Ваш непутевый, но все еще любящий сын,

Кайо Агидара»

— Последнее безумство, — медленно повторил Дан. Так и случилось, хотя вряд ли Кайо имел в виду настолько печальный финал. Издевательски буквальное исполнение обещания. У судьбы отвратительное чувство юмора.

Неудивительно, что последний лист тоже в расплывшихся чернилах. Какая мать не плакала бы, читая это? Если даже он, мужчина, с трудом сдерживался!

Оставаться в одиночестве стало невыносимо. Он сможет не заплакать, но сумеет ли сдержать дурную силу, которая так и рвется наружу, желая смести все вокруг, лишь бы выплеснуть горе?

Аурелия в соседней комнате, за стеной. Несколько шагов по коридору. Навeрное, лучше войти к ней через дверь, чем разнести случайно стену. Как-то у нее получилось уже один раз успокоить его магию.