Уже в пути, когда экипаж выбрался из узких городских улиц на простор сельской дороги, вдруг подумал, что тоже мог бы купить цветы. Наверное, это даже было бы правильно. Вот только после Руиса вряд ли смотрелось бы так, как надо. Скорее навевало бы подозрения, что он подсмотрел у соперника, или вообще следит за ним, потому что сам ни черта не понимает в ухаживании. Как там говорила Аурелия? «Импровизация ещё никогда никого не подводила»? Повторение за Руисом вряд ли можно считать удачной импровизацией.

Оставалось только думать, что там могло произойти за два дня, а чего — не могло, и гадать, как встретит его Аурелия. Он соскучился. Безумно соскучился, хотя, видит Создатель, эти два дня никак нельзя назвать скучными. Ее не хватало — до боли, до зубовного скрежета, стоило лишь представить, что это «не хватало» может обернуться жутким «навсегда». И ведь сам сказал, что не станет ее удерживать!

Сэн Симантус, разумеется, не мог не заметить его нетерпения и мучений. Но, на удивление, на этот раз никак их не комментировал, прикрывался газетой, только несколько раз выразительно посмотрел с видом «Создатель, дай мне сил не прибить такогo попутчика».

И вот наконец экипаж остановился у крыльца тетушкиного дома. Дан выскочил, позабыв даже взять тетради из багажа, хотя и думал в пути, что надо бы отдать их сразу. Сейчас он не мог думать. Багаж никуда не денется, а ему срочно нужно убедиться, что Аурелия — тоже не делась. Никуда, и особенно — в объятия финансиста!

Их он увидел сразу, едва свернул с лестницы в коридор. Стояли у самых дверей в комнату Аурелии, будто никак не могли расстаться. Дыхание перехватило, в груди вдруг образовалась огромная сосущая пустота. Может, Дан и ушел бы. Молча. Но — на его глазах! — чертов Руис склонился к Аурелии, а она протянула ему руку. Блеснули камни, и так же ярко заблестели глаза Аурелии, когда ее запястье ладно, будто нарочно под нее сделанный, обхватил изумительно красивый браслет…

Перед глазами словно встала пелена от ярости, и Дан, рванув к ним, развернул Ρуиса за плечо и с размaху впечатал кулак в «очаровательную», черти б его драли, физиономию.

Аурелия отшатнулась, Ρуис улетел в стену, а Дан… Дан просто стоял и чувствовал себя мертвым. Окончательно и бесповоротно. Два дня, всего два дня — и она уже принимает помолвочный браслет от другого? Даже не поговорив с ним? Ну да, о чем говорить, он же сам сказал… Сам. И даже теперь считает, что так было правильно. Но потом… Отпустив, должен был завоевать снова, удержать. Не смог.

— Ты спятил? — закричала Аурелия. — Дан, ты что творишь?! Создатель. Ρуис!

Очень красноречиво. Сразу видно, о ком переживает. Ну да, настоящий жених — не навязанный. И кинулась она к нему.

Руис ощупал лицо, усмехнулся — губы, кстати, остались целыми, да и вообще на удивление целый.

— Не волнуйтесь, Тамирия. Я живой. И вменяемый. Лучше этим безумным орангутаном займитесь, а то, не дай Создатель, ещё кого покалечит. Однако признаю, я был не прав, он все же способен на яркие чувства. Доброй ночи. — И ушел. Вот так просто взял — и свалил?

Дан рассеянно потер саднящие костяшки. Нет, догонять этого «вменяемoго» он не будет. А то ведь правда покалечит. Как он мог уйти?! Бросить ту, кoторую только что назвал невестой, рядом с «безумным орангутаном»?!

— Не знаю, что на тебя нашло, — прошипела Аурелия, распахивая дверь в свою комнату, — но не собираюсь выяснять посреди коридора. Будь любезен, войди и объясни, какого черта ты устрoил!

Дан предпочел бы уйти. Что тут объяснять, она же умная, сама должна понять. Но ее явная злость, ее взгляд, в котором было что угодно, только не вина и смущение, завели до бешенства. Ладно, она выбрала, но можно же обставить все прилично!

Он вошел, плотно закрыл за собой дверь — и как силы хватило не шарахнуть?!

— Значит, все-таки финансист? А что, в вашем времени принято отказывать именно так — молча и сразу к другому?

— Отказали здесь разве что мозги у некоторых! — Аурелия развернулась, разозленная, с ярким румянцем на щеках, и ткнула его пальцем в грудь. — Что ты несешь?

Он поймал ее руку. Провел пальцами по браслету. Руис постарался, нашел или заказал действительно шедевр. Идеальные камни, чистая, сильная магия.

— Я несу? Εще скажи, что это не браслет.

— Да при чем здесь браслет?! — воскликнула она и выдернула руку.

— При помолвке! Он на моих глазах его тебе надел, а ты спрашиваешь, при чем?! Я, может, и слеп, но не настолько!

— Надел — и что? Я не понима… — она вдруг осеклась и взглянула на браслет, будто в первый раз увидела. — Ты решил, что это помолвка?! Создатель! Какой же ты… Это артефакт из кладовки. От тетушки! А ты что устроил?!

— Тебе его не тетушка надевала. Черт, Аурелия, ты что, никогда не видела ни одной помолвки? Не знаешь, как это выглядит?!

— Тетушке было недосуг со мной нянчиться! Пень безумный! А я хотела надеть! Ты видел застежку? Самой неудобно! В моем времени браслеты давно вышли из моды. Хоть помолвочные, хоть какие! У нас кольца для помолвки и брака. Кольца, ясно тебе?

Нет, ему не было ясно. Мало ли, что в ее времени кольца, если здесь — браслеты. И Руис не мог не понимать, как выглядит вся эта сцена. Но она… она, выходит, не понимала.

— Не помолвка? — все-таки переспросил Дан. Просто чтобы услышать еще раз, и хорошо бы не длинные эмоциональные восклицания, а короткое и уверенное «нет».

— Ты оглох от радости? Нет!

Нет, от радости он не оглох. От радости у него, наверное, окончательно отказали остатки разума, потому что он схватил Аурелию в объятия и начал целовать, жадно, торопясь, в губы, в щеки, в шею. Будто и впрямь обезумел. Создатель, да без всяких будто!

ГЛАВА 19

Наверное, так бывает, когда после пререканий, воплей, взаимных обвинений вдруг переходишь… вот к этому. Но с ней подобного еще не случалось. Она даже не сразу поняла, что происходит, каким образом возмущение, негодование, удивление разом переплавились в пугающе жаркое томление.

Дан целовал ее, как помешавшийся. А она только и могла, что почти висеть на нем, слегка цепляясь за плечи. Все-таки его лапищи прямо-таки самим Создателем предназначены для того, чтобы вот так хватать и держать. Аурелия могла бы и вовсе опустить руки — ничего бы не изменилось. Большая, уверенная ладонь надежно поддерживала под спину, вторая целомудренно лежала на талии, даже не пытаясь сползти ниже.

А Дан торопливо трогал губами ее губы, щеки, горячечными, быстрыми поцелуями спускался ниже, к подбородку, к шее. Она запрокинула голову, позволяя больше. Он же понимает, что вот той, второй руке, совсем не место на талии, да? И если лиф слишком высок для более откровенных поцелуев, никто не мешает его расстегнуть!

Или не понимает?! Чему, вообще, его учили в столичных, чтоб им провалиться, борделях?

Очередной жаркий поцелуй, в ямку за ухом, внезапно вырвал у нее глухой сладкий стон, и, будто этот разбивший тишину звук стал спусковым крючком, Дан вдруг подхватил ее на руки, и через несколько бесконечных мгновений Аурелия оказалась на кровати. Дан оперся коленом о край, склонился над ней и быстро, довольно ловко, надо признать, расстегивал мелкие пуговички лифа. И вслед за пальцами спускались его губы, целуя все ниже: шею, ключицы, грудь… Когда он добрался до груди, Аурелия застонала снова — наконец-то! Она боялась, этого уже никогда не случится. Обхватила его затылок, прижала крепче. Поцелуи стали бесстыдно-откровенными. И поцелуи, и лапищи, которые дорвались до груди и теперь вовсю ее исследовали, мяли, тискали, и тисканье сменялось поцелуями, уже глубокими, ничуть не робкими, Дан прихватывал губами грудь, то сосок, то нежную кожу. Потом вдруг опять прижался губами к ее губам, и в рот ворвался язык. Теперь они стонали оба, а может, ей казaлось — этот поцелуй был слишком страстным, слишком… умелым? Распаляющим. А если учесть, что егo пальцы тем временем ласкали соски… Аурелия вдруг поняла, что хочет эти руки не только там — везде. Чтобы на ней не было никаких лишних слоев. И на нем тоже. Создатель, он даже сюртук не снял. Она обхватила Дана за шею, отвечая так же жадно, зовуще, дернула ближе к себе, притираясь всем телом, и крепко сжала коленями его бедра — на что он вдруг ахнул и застонал. Дурацкое платье задралось, но хотя бы не спутывало ноги и не мешало чувствовать, как сильно он возбужден.