– Что случилось?

Только Измагард и не думал куда-то уходить, видимо поставив себе цель докопаться до истины. Каллист, взваленный на чужую спину и подхваченный под коленки, болтался безвольно и, похоже, спал. Для кого-то вечеринка закончилась, толком и не начавшись.

– Ничего. Всё хорошо, – от столь откровенной, наглой лжи голос сорвался.

Убедить, конечно, не получилось. В некоторых вещах Измагард был до ужаса проницателен, видел людей насквозь, словно в голубые стёкла очков встроил базу данных. Сев рядом и примостив Каллиста позади, он заговорил.

– Знаешь, быть «не в порядке» – это вообще-то нормально и правильно. Не нужно врать и выдавливать улыбки. По себе знаю, заканчивается такое одинаково плохо. Все мы люди, и иногда эмоции берут вверх. Не в этом ли суть? Выпустить всё наружу. Иначе они разрушат изнутри.

– Если продолжу столько плакать, превращусь в ледяную статуй.

Измагард рассмеялся. Каллист заворочался, и Элина почувствовала, как лбом упёрся ей в спину, а рукой обхватил поперёк живота. Тогда же по телу растеклось обжигающее тепло. Оглянка? Простой жест доброй воли вывел из равновесия настолько, что перед глазами опять встала мутная пелена. Скулы уже стало сводить от усилий. Вдох-выдох.

– А я разморожу. Или хотя бы донесу до общаги. Одним больше, одним меньше, – и глубоко вздохнув, выпалил резко, будто боялся чего-то. – Я ошибся тем вечером. На балу. Из-за меня Север опоздал и подвёл, обидел тебя.

Элине казалось это таким далёким. Будто и не с ней вовсе. Будто не пару недель прошли, а годы.

– Неважно. Я и забыла уже.

– Важно, – и чего такой серьезный? Когда вообще общался с ней так? Без «фи» и «кто ты такая»? – Я не поверил ни ему, ни тебе. Повёл себя, как отец: вцепился в традиции и дела Рода, будто сам не лучший пример распутника и позора! За день до бала Лиля нашла меня и наговорила много всякого: про тебя, про расторгнутую помолвку и про огромнейшую ошибку Севериана. Поверить не лучшему другу, а какой-то лживой змее!.. Такого идиота ещё поискать нужно. Я думал, он хоть что-то чувствует к ней. Просто своеобразно любовь показывает, не всем же гореть и пылать.

– Может, так и было?

До спасения мира и планирования расправы над собственным отцом Севериан вполне мог быть более открытым и не держать Лилю на расстоянии. Осенью ведь они существовали вполне мирно и полюбовно.

Каллист невнятно засмеялся, бодаясь острыми коленками. Измагард тут же отвлёкся и повернулся к нему, хуже курицы наседки проверяя всё ли в порядке. Лишь затем одарил Элину открытым взглядом – сегодня очки куда-то подевались.

– Может. Но теперь нет. Знаешь, он всегда считал себя лучше всех нас: умным, красивым, богатым. И разве можно винить, ведь это правда? Но узнав тебя, он впервые сказал мне, что чего-то недостоин, в чём-то до ужаса плох, – и, прежде чем Элина могла бы посмеяться над такой нелепостью, добавил усмехаясь: – В тот вечер он доступным языком объяснил, где я неправ, и она тоже. Замах что надо, и удар ещё не забыл как держать.

– Вы же всегда не разлей вода, – разве не дико, как друзья могут наброситься друг на друга с кулаками, а затем вести себя, как ни в чём не бывало?

– Именно поэтому. Я, может, и не дружу с головой иногда, а этот придурок наоборот – слишком много думает и держит в себе. Прямо как ты. А потом взрывается так, что прячься всякий мимо идущий. В детстве мы постоянно дрались. Сейчас хочется верить, что повзрослели.

– Поводы серьёзнее стали.

– Тоже верно.

Казалось, всё решили, можно расходиться. Признания собраны, извинения приняты. Да только Измагард – дотошный, Измагард не дал ей улизнуть.

– Так всё же. Почему сидишь здесь, на морозе и после отбоя? Пай-девочки давно спят в теплых кроватках.

Элина не преминула закатить глаза. У всех ли пай-девочек личное дело пестрит красными штампами?

Выдохнула.

– Всё началось с бала. Призраки эти. И ранение, – мотнула плечом. – Такая беспомощная оказалась, что даже смеяться хочется.

– Тогда все такими были…

– Нет. Терций мне рассказывал. Каждый из вас пытался помогать: защищали, барьеры строили, сражались. А я…

Измагард терпеливо ждал, позволял подбирать слова и сражаться с мыслями.

– Я ведь потерянная, ты прекрасно знаешь. Мои родители – простые неключи. До самого последнего дня я и не подозревала о каких-то силах, просто думала, что жизнь – не для меня, что мир буквально пытается избавиться от ошибки в божьем замысле. Что моего места среди миллиарда людей не существует. А потом появился Севир и дал надежду. «Ты одна из нас. Ты нужна. Ты изменишься». Аделина правильно говорила о розовых очках. Так наивно и слепо поверила. Вы и не задумываетесь, каково нам. Оторванным от привычного, незыблемого и неизменного. Зачем мы здесь, если всё, что ждёт – быть второсортной заменой?

Неожиданно потянуло на откровения. То ли действительно научилась открываться, то ли завтрашнее утро встретит с сильнейшим откатом, да таким, что забудет разом человеческую речь.

– Стоило попасть сюда, и одна за другой, лавиной, вскрылись новые истины: ты потерянная, ты никому не нужна, и ты не изменишься. Меня предали. И как теперь оказалось, не один раз. На балу… я увидела души своих родителей. Они мертвы. Из-за меня. Ведь не окажись сил, не уйди мы так рано с приёма – всё было бы по-другому! А Севир… Он в тот же день заверил, что с ними всё в порядке, что их спасли, что не о чём беспокоиться. Не хотел, видите ли, производить плохое впечатление. Конечно, куда уж хуже: родители мертвы, захочешь вернуться – умрёшь, будешь ненавидеть себя слишком сильно – тоже умрёшь! Звучит крайне заманчиво.

С каждым словом будто по мелкому камушку спадала громадная ноша. Даже дышать сделалось легче. Измагард в чём-то да оказался прав. Иногда внутри копилось столь многое, что оно начинало давить, причинять физическую боль. Отдать часть этих чувств другому – не самый худший вариант.

– Полегчало? – с полуулыбкой спросил Измагард и, дождавшись слабого кивка, посерьёзнел: – Я и не знал, что твоим провожатым вызвался Ворон. Он не самый приятный человек, а если дело доходит до пояснений – и вовсе. Но вообще-то, потерянных не выдёргивают просто так, а дают время, чтобы со всеми проститься, свыкнуться с мыслью о долгих годах вдали. Мы думали, что раз ты опоздала на месяц, тебя просто решили впихнуть к нам, а не ждать ещё целый год. Но такая ложь…Он что под тысячелетие всё-таки головой поехал? Скажи ещё и в Комитет контроля не ходила?

Элина попыталась вспомнить структуру Канцелярии, но после Трёх орденов и Императора опять споткнулась. Роман Васильевич убил бы на месте. Измагард, верно расценив заминку, готов был бить себя по лбу.

– Так. Что вообще он делал? Обряд-то обязан был провести?

Здесь, наконец-то, смогла с чистой совестью кивнуть.

– Который с водой и постригами? Ага. Этим Артемий Трофимович занялся сразу. Севир не хотел ждать.

Да что такое? Тот опять смотрел долго и задумчиво. Стал бубнить что-то себе под нос, а затем вовсе воскликнул недоверчиво:

– В одиночку и ночью. Если ещё и в полную луну, то к вам и через всякий барьер просочилась бы нечисть.

– Ты серьёзно?

– Серьёзнее некуда! Что твориться-то… Если бы не извечный статус нашего зама, я подумал бы, что Нагорный на деле и не шутил. Надо поспрашивать у них там, может, выдадут чего полезного. Да и наших воротничков попинать.

– Ты и с Хранителями знаком? – где вообще у него не было связей? Казалось в каждом Ордене, и даже подле Императора его уши.

– Есть парочка должников. Один даже в перспективе будущий Мастер, – похвастался.

Не нужно было обладать большим умом, чтобы сложить два плюс два, и догадаться о ком речь.

– Ангел?

Измагард кивнул, в который раз уже удивляясь:

– Чего ещё о тебе не знаю? Деля верно говорила: тёмная лошадка. Откуда?..

– Он и Мастер провожали до Академии в тот самый первый день. И затем ещё на Осенинах. Его сложно не запомнить.