Всё случилось так быстро, что Кир толком ничего и не понял. Странный допрос в цехе у отца закончился внезапно. Кир только-только приготовился познакомиться с теми, кого Величко, глава производственного сектора, назвал «людьми, умеющими убеждать таких упрямых остолопов», а иными словами, приготовился к тому, что его опять будут бить, как вдруг — какой-то звонок, и всё сразу же прекратилось. Величко поднялся и, раздав всем указания, направился вон из кабинета, и только тут до Кира, который всё это время бестолково глядел вслед удаляющейся грузной фигуре, дошло, куда тот идет. В больницу. Где прячутся Савельев с Литвиновым. Но… как?
Пока Кир хлопал глазами, пытаясь найти ответ на этот вопрос, его отец, быстро и тихо переговорив о чём-то со своим начальником, подошёл к нему, положил руку на плечо.
— Дуй домой, Кирилл. И без глупостей. Мама там, наверно, с ума сходит. На КПП назовёшь свою фамилию, хотя они тебя и так, скорее всего, запомнили. Всё. Иди.
Кир увидел лицо отца — близко-близко, отметил, как стали заметны морщины на лбу и возле губ, словно он разом постарел лет на десять. Кивнул.
Отец подтолкнул его к выходу и подошёл к Афанасьеву, который что-то искал в груде документов на столе. Кир уже был у самой двери, как отец снова его окликнул.
— Пожалуйста, Кирилл. Только не влезай больше ни во что, очень тебя прошу.
Кир снова кивнул и вышел. Наверно, впервые в жизни он собрался послушаться отца, хотя обычно Кир примерным поведением не отличался. Напротив, он всегда, как будто в пику отцу, старался всё сделать наоборот, по-своему, даже когда понимал, что отец в общем-то прав. Но сейчас Кирилл чувствовал жуткую усталость.
Ноги сами понесли его привычной дорогой, сначала к выходу из цеха, где его пропустили, даже не спросив фамилию, потом по лестнице наверх — лифт Кирилл ждать не стал: долго, да и толкаться здесь под носом охраны не было желания. Мучительно хотелось пить, горло словно растрескалось, и не к месту одолевал кашель, голова гудела, пытаясь переварить прыгающие бессвязные мысли. Кирилл то думал про больницу и про то, что там может происходить (при этом он даже не мог понять, что чувствует — тревогу или облегчение от того, что всё наконец-то закончилось или вскоре закончится), то о Нике, которую надо бы предупредить, но как? Пропуска у Кира нет, Сашка на учёбе, да и где сама Ника, кто знает. Может тоже учится. Времени-то почти уже обед…
Кир вспомнил, что с утра не успел позавтракать, и решил у себя на этаже сначала заскочить в столовку — может, ему повезёт, и там на раздаче стоит кто-то из знакомых, тогда, возможно, не станут придираться, что он зашёл в неурочное время и нальют ему тарелку каши или супа — почему-то женщины из столовой Кира любили, норовили положить порцию побольше, кусок пожирнее, подкармливали его.
Добравшись до своего этажа, Кир так и поступил — свернул в коридор, ведущий к столовой, но не успел сделать и пары шагов, как сзади на него накинулись, зажали рукой рот и прижали в угол. Испугаться Кир не успел — его резко крутанули, разворачивая, и прямо перед ним возникло плоское лицо Татарина. Блеснули узкие глаза под низким лбом, жирные масляные губы растянулись в широкой неприятной ухмылке.
— Тихо, Шорох! Рыпнешься, и ты — труп, — Киру под ребро ткнулось что-то твёрдое. Через ткань рубашки он почувствовал холод металла, и тут же понял, что это. Пистолет.
Дальше всё произошло так быстро, что Кир даже сейчас, сидя в тёмной маленькой комнатке, с трудом припоминал ход событий. Откуда-то из-за спины появился Костыль, подпёр его, Кира, сбоку, прошипел в ухо: «давай хиляй, петушок», и они так втроём и пошли быстрым шагом, углубляясь в лабиринт коридоров, пустынных в это время суток. Кир настолько ошалел от внезапного появления этих двоих, что и не думал сопротивляться. А когда мысли стали к нему возвращаться, то первое, о чём он подумал — это о пистолете, упирающемся ему в рёбра.
— Вы чего? Охренели? — прошептал он. — Какого чёрта вам от меня…
— Засохни, падла, — Татарин надавил пистолетом ему в бок, и охота вести беседу у Кира как-то сама собой пропала. И он, подгоняемый страхом, не посмел вырваться.
Если бы им на пути кто-то попался, то, наверно, решил бы, что это троица приятелей, которая перебрала с самогоном и теперь, слегка пошатываясь и поддерживая друг друга бредёт куда-то — то ли на поиски дальнейших приключений, то ли домой, плюхнуться на койку и отключиться. Татарин вёл его уверенно, плутал по коридорам, но Кир вырос тут, ему был знаком каждый уголок, и потому он достаточно быстро сообразил, куда его ведут, а, сообразив, почувствовал, как на него наваливается ужас — безысходный и удушающий. Северная лестница — вот конечная точка маршрута, или Северная станция, где стреляли в Савельева, и где теперь прикончат и его, Кира, как нежелательного свидетеля. Просто откуда-то этим двум отморозкам стало известно, что он всё видел, и…
На площадке лестницы, едва они миновали пустую будку КПП на пятьдесят четвёртом (она всё ещё пустовала, власти по какой-то причине даже после всего, что произошло, так и не озаботились поставить здесь охрану), и прошли через незапертые двери, Татарин с Костылём расслабились, выпустили Кира из своих цепких объятий и подтолкнули вперёд.
— Давай, Шорох, шевели копытами, — проговорил Татарин, и в спину снова упёрлось дуло пистолета.
Этот кусок металла, направленный на него, сковывал все мысли. Кир понимал, что в любую минуту Татарин может спустить курок, и тогда всё. Интересно, это больно? Или он ничего не успеет почувствовать? А потом… что потом?
Он думал про это «потом», которое представлялось чем-то вроде чёрной дыры, где нет ничего и никого, а ноги послушно бежали вниз, и в голове кто-то отстранённо и методично отсчитывал ступеньки и пролёты.
— Всё, пришли, стоять! — скомандовал Татарин и тут же, поймав Кира за шиворот, прижал лицом к шершавой и влажной стене. Кир зажмурился, приготовился к выстрелу, но выстрела не последовало. Вместо этого он услышал медленный скрип тяжёлой железной двери, в нос шибанул запах запустения. Примерно такой же он почувствовал однажды, когда его и ещё сотню с лишним человек привезли на заброшенный этаж, на тот карантин. Только там была школа, а здесь…
Его грубо проволокли по длинному, полутёмному коридору, до лифта, сразу за которым торчала пустая будка охраны с разбитыми окнами и ряд неработающих турникетов. За один из турникетов Кир зацепился рукавом, Костыль, шедший сзади, пнул его под зад, и Кир упал бы, если бы Татарин всё ещё не держал его за шиворот. Костыль заржал, и его тонкий, бабий смех покатился по огромному, пустому помещению, петляя между несущих колонн, превращаясь в гулкое эхо, которое, рассыпавшись на разные голоса, тут же принялось гулять под высоким потолком, среди металлических стропил и ржавых, явно уже неработающих труб. Это был заброшенный цех, Кир вспомнил, как отец рассказывал, что после Закона или даже до него некоторые производственные этажи закрывались. Наверно, это был один из них. На полу валялся мусор, куски пластика и металла, полусгнившие тряпки. Станков не было, лишь кое-где торчали остатки фундамента и остовы металлических рабочих столов.
Как следует оглядеться ему не дали, поволокли куда-то вглубь, используя в качестве помощи и ускорения тычки и пистолет, который по-прежнему упирался между лопатками, и спустя каких-то пару минут Кир очутился в тёмной, затхлой комнатушке, куда его затолкали пинком под зад, сопроводив нецензурной бранью и гоготом.
Ужас немного отступил, и Кир попытался сосредоточиться и подумать. Почему-то первое, что вспомнилось — это лицо отца. Усталые глаза. «Только не влезай больше ни во что, очень тебя прошу». Что ж… Не прошло и часа, как он опять влип. И, пожалуй, на это раз по-серьёзному, да так, что выбраться живым отсюда ему, похоже, вообще не светит.
В общем-то, всё было понятно. Откуда-то Татарину с Костылем стало известно, что Кир в курсе про покушение, и теперь его просто замочат. Интересно, а чего сразу не грохнули? Могли же прямо там, на этаже. Понятно, что стрелять на жилом уровне не с руки, но у них наверняка и ножи имеются — Кир отлично помнил, как ловко орудует финкой тот же Костыль. Ну ладно, положим, там они посчитали, что это опасно. Тогда что им мешало пристрелить его прямо на Северной лестнице? По ней же никто не ходит, так что вряд ли кто-то бы услышал.
