«В дев. Андреева». Фамилию Андреевых в Башне знали все. Как знали из уроков истории и то, что Алексея Андреева, который до мятежа фактически управлял в Башне всем, и его семью, убили во время мятежа Ровшица. Ликвидировали. Каким образом это было сделано, в учебниках не говорилось.

Она помнила, как заучивала в школе наизусть те даты и события. Машинально заучивала, не особо вникая в смысл, который стоял за словом «семья». И вот теперь смысл всплыл в неровных строчках дневника прадеда Веры, неумолимо встал перед Никой, заставляя её представлять себе то, что произошло очень давно. И не просто датами из учебника по истории Башни, а живыми людьми, когда-то живыми…

К. и Л. Андреевы, кто они такие? Ника задумалась. Вроде бы папа говорил, что у прабабушки Киры был брат. Точно, брат-близнец. Кирилл. Ника запомнила это ещё и потому, что имена показались ей забавными — Кира и Кирилл. А получается, что этого брата-близнеца Кирилла убили (ликвидировали) на глазах у сестры Киры и её детей. И сделал это (привёл приговор в исполнение) не кто иной, как её дед, Григорий Савельев.

«Он во время восстания совсем молодой был, — рассказывал ей отец. Они сидели на диване, и она, прижимаясь к его плечу, с интересом слушала. — Ему тогда всего восемнадцать стукнуло. Даже меньше, чем твоему Киру сейчас. А время, рыжик, было неспокойное. Отец не очень любил вспоминать…»

Конечно, теперь понятно почему не любил. Кто ж захочет такое вспоминать. Убивать людей семьями, на глазах их родственников, женщин и детей. Тут нечем гордиться. Такое надо забыть, потому что… как иначе?

Ника попыталась представить. Далёкий 2120 год. Башня охвачена восстанием. Апартаменты, наверняка похожие на те, в которых она сейчас живёт — просторные, с большими окнами, выходящими на террасу. Молодая женщина, высокая и черноволосая, в строгом платье стоит у окна… Почему у окна, Ника не знала, просто вдруг увидела — стоит и смотрит в небо, на кроваво-огненный шар, зависший над головой.

Статичная картина, словно сошедшая со старых литографий, пришла в движение, и вот рядом с молодой женщиной появился мужчина, похожий на неё как две капли воду, только осунувшийся, усталый, с тоской и злостью на красивом надменном лице, и с ним женщина — жена, худенькая, как подросток, перепуганная, с дрожащими губами — вцепилась в руку мужа длинными побелевшими пальцами.

Ещё минута — и кадр сменился. Высокий, худощавый военный, чуть выдвинутый вперёд подбородок, глаза-льдинки (это же Ледовской, Алексей Игнатьевич, только моложе, намного моложе) и мальчишка, растрёпанный, дерзкий, из расстёгнутого воротника рубашки выступает тонкая, совсем ещё детская шея.

— Гриша, погоди!

Выстрел.

Громко плачет девочка, маленькая, годика два, прижимает к груди растрёпанную белокурую куклу в розовом платье. Рядом бледный перепуганный мальчик…

Ника никого не знала из этих людей и никогда в своей жизни не видела — ни красавицу Киру Ставицкую, ни её высокомерного гордеца-брата и его жену, ни плачущую девочку Лену, которой суждено стать её бабушкой, ни мальчика — Толика, Анатолия, отца дяди Серёжи, смешного, нелепого, вечно смущающегося дяди Серёжи. Но то, что она их не знала, никак не мешало ей видеть всю сцену отчетливо, вплоть до повисшего кровавого солнца над головой…

В дверь постучали — наверное, принесли заказ. Ника вынырнула из своих мыслей, из того страшного и жестокого 2120 года, провела рукой по лицу, словно пытаясь стереть ужасные кадры только что увиденного немого кино, и пошла открывать.

Умытый Кир с чуть влажными, приглаженными зачем-то волосами, в рубашке, наконец-то застёгнутой аккуратно, на все пуговицы, сидел напротив Ники, уткнувшись лицом в поданный завтрак. Молчал и задумчиво водил ложкой по тарелке. Она опять вспомнила ту дурацкую сцену и внезапно подумала, как же это смешно и нелепо. Её невесть откуда взявшаяся ревность, его глупые переживания. Претензии и обиды, абсолютно детские на фоне страшных событий, описанных в старом дневнике…

А ведь они же потом как-то поженились — мысль пришла внезапно, и Ника вздрогнула. Они поженились. Её бабушка и дедушка. Родители папы. Та маленькая плачущая девочка, вцепившаяся ручонками в куклу, и молодой Гриша Савельев. Знала ли Никина бабушка об этом, или Кира, её мать, пощадила чувства дочери? Но даже, пощадив, разве могла Кира Ставицкая хоть на миг забыть об этом?

— Как же она могла, эта Кира, отдать свою дочь за него? — задумавшись, Ника произнесла свой вопрос вслух и поймала недоуменный взгляд Кира.

— Чего? — он уставился на неё, быстро заморгал ресницами.

— Ну, моя прабабушка, Кира. Которая К. Ставицкая, из дневника. Как она могла отдать свою дочь, мою бабушку, замуж за моего деда Григория. Ведь, получается, что это он, Г. Савельев, на её глазах…

Кир смотрел на неё с таким удивлением, что Ника остановилась.

— Ты что, вчера ничего не понял? Ты вообще слушал, когда мы читали?

Кир мучительно покраснел, заморгал пушистыми длинными ресницами.

— Я… Ника, я слушал, конечно. Но не очень внимательно. И Вера, она так читала… не слишком разборчиво.

— Понятно, — Ника вдруг поняла, что совсем на него не сердится. Ни за те дурацкие трусы, ни за то, что он совсем вчера ничего не слушал.

— Я только понял, что там твой дед, вроде… Он что-то тогда давно совершил…

— Ой, ну и дурак ты, Кир, — вздохнула она. — Ладно, слушай.

И неожиданно для себя начала рассказывать. Не так сухо, казённо, как было в дневнике старого Ледовского, а так, как видела это сама в своём воображении. Начиная с гордой и неприступной женщины, Киры Ставицкой, стоящей и смотрящей на солнце, и заканчивая тем, как молодой Гриша Савельев (ей он почему-то представлялся похожим одновременно и на папу и почему-то вдруг на Кирилла), ворвался в квартиру и убил…

Ника говорила вдохновенно, постоянно поясняя Киру сложные семейные связи, в которых и сама немного путалась, перемежая повествование своими мыслями и эмоциями. Кир слушал внимательно, забыв про еду, остывающую перед ним. Сочувственно кивал, иногда моргал быстро и часто, и по тонкому, как у девочки лицу, пробегала лёгкая тень от его длинных ресниц. Он снова стал похож на того, прежнего Кирилла, которому она когда-то ночью, в заброшенном и вонючем отсеке на шестьдесят девятом, рассказывала про свой мир — огромный хрустальный шар, плывущий над облаками.

— А теперь что со всем этим делать? — спросил он, когда она закончила говорить. — И как все эти события связаны с тем, что сейчас происходит? С убийством Вериного деда, с… покушением на твоего отца.

Кир, как и все остальные, избегал говорить прямо, что её отца нет в живых, так же запинался, как они все.

— Я не знаю. Но ведь должна же быть эта связь. Ведь Рябинин украл дневник — это факт. Значит там что-то такое есть. Мы просто не понимаем. И, наверное, Стёпка прав, надо передать дневник его отцу, пусть разбирается.

При упоминании Стёпки Кир вскинулся.

— Мельникову? Ну, конечно, Стёпка прав! — выпалил он. — А вдруг именно Мельников за всем этим стоит?

— С ума сошёл? — удивилась Ника.

— А почему нет? Почему Мельников не мог? Только потому, что он отец твоего обожаемого Стёпки?

Ника рассердилась. Прежний Кир, готовый рисковать ради неё всем — идти через любые КПП, вооружённую охрану, подниматься наверх, Кир, не боящийся ни деда Веры, ни её отца — тот Кир, исчез, и остался Кир сегодняшний, озабоченный глупой ревностью, страдающий от того, что ущемили его эго, и которому не было никакого дела до её переживаний. Она наклонилась к нему и тихо прошипела:

— Нет, Кир. Это ты хочешь свалить на него вину только потому, что Мельников — отец моего обожаемого Стёпки.

Лицо Кира медленно залила краска. Но сдаваться он не желал.

— Не только поэтому. Просто, сама подумай головой, за этими покушениями и убийствами явно стоит кто-то из Совета, из ближнего окружения Павла Григорьевича. Не сосед же мой дядя Вася или бригадир ремонтников Петрович всё это организовал. А Мельников как раз в Совете. Скажешь, нет?