Морэй промолчал, не оценив чёрного юмора друга, и постарался приподнять Синклера так, чтобы тот смог усесться поудобнее. Однако сделать это оказалось непросто: левая рука тамплиера бессильно свисала, малейшее движение отдавалось в ней невыносимой болью. Кость верхней части руки — Морэй знал, что у этой кости есть название, но совершенно не помнил, какое именно, — была сломана чуть выше локтя. В конце концов ему всё же удалось усадить друга, после чего он снял с Синклера поясной ремень и примотал им раненую руку к боку, зафиксировав в таком положении, чтобы уменьшить боль.

Покончив с этим и вернувшись на прежнее место, Морэй осознал, что сверху больше не доносится ни звука, а он даже не заметил, когда всё стихло. Потом он поймал на себе пристальный взгляд Синклера.

— Расскажи мне, что ты видел, — попросил храмовник.

Синклер слушал, и его лицо становилось всё более напряжённым. Но он молчал, пока Морэй не закончил рассказывать, да и после этого долго сидел с угрюмым видом, молча покусывая губу.

— Будь они все прокляты! — вырвалось наконец у храмовника. — Они сами навлекли на себя это своей завистью и раздорами. Я нутром чуял, чем всё кончится, с того момента, как вчера они решили прервать марш к Тивериаде. Для подобного решения не было серьёзных причин, ни единого веского довода, каким мог бы подкрепить свой приказ хороший командующий. Мы уже проделали двенадцать миль по адской жаре, нам оставалось сделать меньше шести. У нас была возможность ещё до наступления ночи оказаться в полной безопасности; всё, что для этого требовалось, — продолжить марш. Останавливаться было предельно глупо!

— Этой глупостью ваш злобный и самонадеянный магистр Храма де Ридефор хотел досадить графу Триполитанскому. А Рейнальд де Шатийон поддержал де Ридефора, воспользовавшись своим влиянием на короля, и склонил Ги к тому, что король согласился с таким безумным решением.

Синклер застонал от боли и сжал сломанную руку здоровой.

— Насчёт де Шатийона спорить не буду, — произнёс он сквозь стиснутые зубы. — Это самый настоящий злобный дикарь, позорящий Храм и то, ради чего Храм существует. Но де Ридефор — человек принципов. Он считает Раймонда Триполитанского изменником нашего дела. У него имелись веские причины не доверять Раймонду.

— Может быть, но из всех наших вождей лишь граф Триполитанский выказал хоть толику здравого смысла. Это ведь он назвал безумием намерение покинуть надёжный оплот в Ла Сафури, когда Саладин двинул в поход свои орды, — и был прав.

— Так-то оно так, но раньше он вступал в союз с Саладином, а после изменил этому союзу... Во всяком случае, пытался представить всё именно в таком свете. И его союз с султаном стоил нам гибели ста тридцати храмовников и госпитальеров при Крессоне в прошлом месяце. Де Ридефор прав, что не доверяет ему.

— Только тех воинов потерял не кто иной, как де Ридефор. Это он бросил их в безумную атаку против четырнадцатитысячного конного войска, и они пали жертвой его самонадеянности и вспыльчивости. Раймонда Триполитанского там и близко не было.

— Не было, но если бы Раймонд Триполитанский не разрешил армии Саладина пройти в тот день по своей земле, при Крессоне не оказалось бы и четырнадцати тысяч всадников, с которыми столкнулся де Ридефор. Может быть, великий магистр и виноват, но главная вина лежит на графе Триполитанском.

Морэй пожал плечами.

— Возможно, ты прав. Но когда мы собирались покинуть безопасное пристанище в Ла Сафури, жену Раймонда уже осаждали в Тивериаде. И всё равно Раймонд сказал, что скорее лишится жены, чем подвергнет опасности всё наше войско. Думай, что хочешь, но, на мой взгляд, изменой тут и не пахнет.

Некоторое время Синклер молчал, потом сморщился, стиснув зубы от боли, и наконец со вздохом проговорил:

— Может, и так. Что толку теперь об этом спорить, ведь сделанного не воротишь. А сейчас нам нужно выяснить, что происходит на вершине. Ты сумеешь незаметно подсмотреть?

— Да, в скалах есть местечко, откуда можно понаблюдать. Пойду посмотрю, что там и как.

Морэй вернулся в считаные минуты, двигаясь боком, на манер краба, и пригибая голову, чтобы его не заметили сверху.

— Сарацины приближаются, — прошептал он, осторожно уложив Синклера на спину. — Спускаются вниз. Ими усеян весь склон, и, судя по всему, они направляются в нашу сторону. Через пять минут они окажутся здесь, и будет просто чудом, если нас не увидят и не вытащат отсюда. Поэтому молись, Алек. Молись, как никогда раньше не молился, но молча.

Где-то поблизости заржала лошадь, ей ответила другая. Копыта застучали по камням как будто прямо над двумя застывшими людьми, потом звук отдалился.

Целый час друзья лежали неподвижно, затаив дыхание и ожидая, что в любой миг их обнаружат и захватят в плен. Но вот все звуки стихли, и после долгого ожидания Морэй рискнул выползти из укрытия и оглядеться.

— Они уехали, — объявил он из горловины расщелины. — Похоже, наверху никого не осталось, все двинулись к Тивериаде.

— Да, туда они и отправятся первым делом. И цитадель им сдастся. Теперь, когда армия уничтожена, Тивериаде надеяться не на что. Что ещё ты видел?

— Клубы пыли движутся с хребта к лагерю Саладина, что к востоку от Тивериады. Этот лагерь будет побольше иного города. Кто спускается, я не разглядел, но пылят они здорово. Видно, движется немалая толпа.

— Может, это пленные, которых захватили ради выкупа, и их стража?

Некоторое время Лаклан Морэй сидел молча, насупившись и покусывая губу, потом пробормотал:

— Пленные, говоришь? А храмовники среди них есть, как ты думаешь?

— Возможно. Почему бы и нет?

Морэй слегка покачал головой.

— Я думал, что храмовникам запрещено сдаваться, что они обязаны сражаться до смерти. Раньше такого не бывало, чтобы они сдавались в плен: всегда — только смерть или слава. Они никогда не оставались в живых, потерпев поражение, но...

— Ты прав — «но». И всё же ты ошибаешься. Правила ордена запрещают сдаваться противнику, меньше чем в пять раз превосходящему храмовников числом, но сегодня сарацинов было куда больше. Лучше сдаться, быть выкупленным и продолжить борьбу, чем бессмысленно погибнуть в безнадёжной схватке. Однако мы не погибли, не попали в плен, и нам нужно выполнять свой долг. Мы должны найти способ вернуться в Ла Сафури, чтобы известить о случившемся, а оттуда отправиться в Иерусалим. Давай продумаем, каким путём двинемся. Если Саладин разделил своё войско на две армии, которые находятся к югу и к востоку от нас, придётся вернуться той же дорогой, какой мы сюда явились, в надежде избежать патрулей. Надежда невелика, поскольку сарацины будут прочёсывать местность в поисках уцелевших, таких как мы. Ну-ка, помоги сесть.

Но едва Морэй начал осторожно приподнимать товарища, обхватив его за талию, как Синклер стиснул зубы от боли, краска снова отхлынула от его лица, на лбу и губах выступили бисеринки пота. Испуганный Морэй не знал, что делать, и никак не мог уразуметь, почему Синклер настойчиво пытается повернуться на правый бок. Только в самый последний момент до Морэя дошло, и как раз вовремя: он едва успел отстраниться, когда Синклера вырвало.

Потом Синклер долго лежал, дрожа и пытаясь отдышаться, слабо мотая головой. Лаклан Морэй сидел рядом, ломая пальцы и гадая, что же делать, чем помочь другу.

Мало-помалу затруднённое дыхание раненого выровнялось, он распахнул глаза и посмотрел на Морэя.

— Лубки, — слабым голосом произнёс Синклер. — Нужно забрать мою руку в лубки и закрепить их, иначе я не смогу пошевелиться. Найдётся здесь что-нибудь подходящее?

— Не знаю. Схожу посмотрю.

И снова Морэй выбрался из убежища и скрылся, оставив Синклера одного. На сей раз храмовник утратил всякое ощущение времени и понятия не имел, долго ли оставался один. Но, открыв глаза, он увидел над собой участливое лицо Морэя.

— Нашёл что-нибудь?

Морэй покачал головой.

— Нет, ничего подходящего. Только несколько древков от стрел, но они слишком лёгкие и гибкие.