— И снова верно. Ничего и не было. Во всяком случае, открыто. Сложилось так, что в Иерусалиме по традиции доминировала Восточная церковь, а светская власть и военные силы были сосредоточены в руках франков — или, можно сказать, Рима. В конце концов, война, которая привела франков в Иерусалим, называлась войной Папы Урбана. Но сейчас ситуация, как я уже сказал, изменилась. Отвоевав Иерусалим, Саладин в прошлом году разрешил ортодоксальной церкви вернуться в город. Он наложил на неё единственное наказание в виде необременительной подати и снова передал христианские святыни в руки священников, исполняющих греческие обряды. Иными словами, в Иерусалиме теперь властвует патриарх, а с прибытием Барбароссы и его огромного воинства, которое, несомненно, изгонит Саладина из Палестины, ситуация ещё больше обострится. Положение ортодоксальной церкви упрочится, а влияние Рима, напротив, станет ещё слабей.

Бернар замолчал, заметив, что Сен-Клер задумчиво прищурился. Но не успел рыцарь заговорить, магистр продолжил:

— Резонный вопрос: какое нам до этого дело? Какая разница — Рим или Константинополь? И ортодоксы, и католики — христиане, стало быть, с нашей точки зрения, одинаково заблудшие люди.

Сен-Клер кивнул, и Бернар громко хлопнул в ладоши.

— Нет, мессир Андре. Не так. Как только Барбаросса захватит власть в Иерусалиме — а можете не сомневаться, что император обязательно в этом преуспеет, — он первым делом возложит все обязанности существующих ныне в Святой земле духовно-рыцарских орденов — тамплиеров и госпитальеров на своих тевтонских рыцарей. Заодно он передаст тевтонам все права и владения госпитальеров и тамплиеров. Возможно, некоторых госпитальеров — не воинов, а лекарей, ухаживающих за больными и ранеными, — оставят, но храмовникам точно придётся оттуда убраться. Тогда главной силой христиан в Святой земле станет Тевтонский орден. А поскольку мы действуем в Святой земле под прикрытием Храма, то вытеснят и братство Сиона, что отсрочит достижение нашей цели на неопределённое время. Теперь вы понимаете, почему ваш кузен сейчас так для нас важен?

Сен-Клер немного подумал и откровенно признался:

— Нет, магистр.

Магистр Бернар кивнул.

— Ваше непонимание проистекает исключительно из безмерности выводов, следующих из изложенных мной предпосылок. Если мессиру Александру Сен-Клеру удалось завязать прочные дружественные отношения с шиитскими сообществами, не исключено, что это позволит нашему братству остаться на Востоке, даже если Храм будет вынужден покинуть те земли.

— Простите! — Сен-Клер умоляюще поднял руку. — То, что вы сказали, просто не укладывается в голове. Мне трудно... Нет, просто невозможно представить, что Храм могут изгнать из Святой земли. Чтобы добиться такого, Барбароссе пришлось бы начать открытую войну.

В поисках поддержки Сен-Клер обвёл взглядом собравшихся, но увидел лишь озабоченные лица.

— Храм ведь не может покорно уступить свои позиции в Святой земле и смиренно удалиться... Правда?

— Не может? То же самое сказали бы и мы всего несколько недель назад. Но вот в Марсель прибыл корабль, о котором я упоминал раньше, и привёз новости, в корне изменившие наше представление о нынешней ситуации. Человек, доставивший эти сведения, знал обстановку на Востоке не понаслышке и предъявил заслуживающие доверия письменные свидетельства других людей. И теперь мы знаем, что всё это правда.

Бернар пожевал чисто выбритую нижнюю губу, подбирая нужные слова.

— Полученные донесения окончательно убедили нас, что Ги де Лузиньян, король Иерусалима, — глупец и слабак. Ги по дурости ввязался в сражение при Хаттине, следуя тупым и сумбурным советам, которыми пичкали его магистр Храма Жерар де Ридефор и его самонадеянный приятель Рейнальд де Шатийон. Будь Ги хоть чуть-чуть посмелее, он отвернулся бы от них и принял решение сам, но на это ему не хватило духу. Безрассудство и безволие сослужили ему дурную службу, причём для него всё не закончилось Хаттином. Он попал в плен к Саладину, который хорошо с ним обращался и впоследствии освободил, взяв с Ги обещание, что тот не будет больше сражаться, а вернётся домой, во Францию. Однако стоило Ги получить свободу, как он нарушил слово, сославшись на то, что клятва, вырванная неверным под принуждением, не может ни к чему обязывать. Такой его поступок никого не удивил. Он объявил себя законным королём, но и тут дал маху, потому что в Святой земле появился новый претендент на иерусалимский престол. Ты что-нибудь знаешь о Тире?

Сен-Клер пожал плечами.

— Это город, вот и всё, что я знаю.

— Прибрежный город и великий порт. Когда-то он располагался на острове, но Александр Македонский, овладев Тиром, приказал соединить его с материком насыпной дамбой. Эта насыпная дорога существует до сих пор. Она образует перешеек, перекрытый большой защитной стеной, которая делает город почти неприступным со стороны суши. После победы при Хаттине Саладин не смог взять Тир штурмом и начал долгую осаду. В конце концов, когда положение защитников стало безнадёжным, они вступили с султаном в переговоры. Но тут в тамошнюю гавань вошёл корабль, на борту которого находился знатный искатель приключений, маркиз Конрад Монферратский. Он и его товарищи держали путь в Иерусалим и знать не знали ни о какой войне, не знали ни о Хаттине, ни о султане Саладине. Отряд Конрада собирался высадиться в Акре, но воинов вовремя предупредили, что город уже четыре дня находится в руках сарацин. Поэтому они поплыли в Тир. Узнав об осаде, Конрад принял командование на себя. Он сразу прервал переговоры о сдаче и подготовил город к длительной обороне. Саладин, поняв, что ему предстоит затяжная, выматывающая осада, а не лёгкая победа, без сожалений оставил Тир и повёл свои армии на юг, на захват Иерусалима и Аскалона. Он знал, что лежащий на отшибе Тир не представляет для него непосредственной угрозы, тогда как Иерусалим — созревший плод и нужно его сорвать. Конрад, возглавивший воинские силы Тира, сделался de facto[9] предводителем франков. И тут, нарушив клятву, данную Саладину, в Тир собственной персоной явился Ги и потребовал, чтобы его признали королём. Конрад захлопнул перед ним ворота. «Вопрос о том, кто является королём, пока неясен, — сказал он, — и должен подождать разъяснения, пока в Святую землю не прибудут армии франкских вождей». Следующей весной Ги ухитрился собрать крохотную армию и при поддержке нескольких судов повёл её штурмовать Акру, что лежала дальше по побережью.

Старый магистр умолк и, ни на кого не глядя, покачал головой.

— То была полнейшая глупость, поступок, вполне достойный Ги Лузиньяна, которого даже в его лучшие минуты никто не мог заподозрить ни в благоразумии, ни в мудрости. Мне говорили, что один только гарнизон Акры вдвое превосходил по численности всю армию Ги, и Саладин, находившийся в нескольких милях к югу, в любой момент мог вернуться и прихлопнуть короля-выскочку, как муху. Правда, у Ги не было особого выбора. Ему позарез требовалась победа, и эта дерзкая, безумная попытка захватить Акру была для него единственным шансом заявить свои права на престол. Он сделал единственное, что мог сделать, каким бы сумасбродством это ни выглядело. Может, он надеялся на чудо. В чуде он действительно нуждался. И, клянусь живым Богом Моисея, чудо свершилось. Поскольку тогда единственной вылазкой против мусульман в Святой земле была смехотворная осада, затеянная Ги, она привлекла к себе внимание. В том же году на Восток отправился флот из датских и фризских кораблей, за ним — ещё один флот, из Фландрии и Северной Франции, а потом из Германии со своим войском явился Людвиг, маркграф Тюрингии. Все они направились прямиком в Тир, к Конраду. Но, по-видимому, Конрад как-то настроил их против себя, потому что все они, кто сушей, кто морем, двинулись из Тира на юг, к осаждённой Акре. Туда же наконец направился и Саладин, чтобы атаковать крохотную армию франков. Наш осведомитель отбыл из Святой земли как раз в те дни, и самое свежее из привезённых им известий гласило: Конрад наконец снизошёл до того, чтобы присоединиться к другим франкам и оказать Ги поддержку против Саладина.