— У меня есть сын, моя госпожа.

— Знаю. Я помню его ребёнком. Его ведь зовут... Андре?

Сен-Клер снова посмотрел королеве в глаза, в очередной раз изумившись её неиссякаемой способности запоминать такие детали.

— Да, моя госпожа, Андре.

— Теперь он стал мужчиной... И его превратили в оружие против вас. Так? Расскажите мне всё.

И тогда Анри рассказал ей всю историю — вплоть до того, как в дело вмешался Ричард, а сам он, Сен-Клер, принял решение подчиниться требованиям герцога.

Рассказ длился час, и всё это время королева сидела молча, не сводя с Анри глаз, впитывая не только каждое его слово, но и все оттенки его голоса. Когда наконец Сен-Клер умолк, Элеонора кивнула и поджала губы. Эти губы стали тоньше, привлекая внимание к впалым щекам под высокими скулами, всегда подчёркивавшими её поразительную и всё ещё не утраченную красоту. Анри ждал, видя, как смягчился её взгляд.

— Теперь понятно, почему вы выглядите таким цветущим: наверняка два последних месяца гоняли себя нещадно, чтобы вернуть утраченную молодость. Ладно, старый друг, во всяком случае, это пошло вам на пользу. И что же случилось с теми проклятыми священниками? Ричард их повесил?

— Священники предстали перед судом архиепископа Тура, их вина была бесспорно установлена. Хотя, учитывая, что мой сын являлся единственным свидетелем, дело не прошло бы так легко без вмешательства власти. Потом святая церковь отказалась от клириков и предала их светскому суду герцогства Аквитанского, чтобы их казнили.

— А вы с сыном оказались связанными с Ричардом неразрывными узами не только вассальной верности, но и благодарности.

Анри Сен-Клер заметил иронию в голосе Элеоноры, но не подал виду.

— Да, моя госпожа. Благодарностью даже больше, чем вассальной верностью, если такое возможно.

— Хмм...

Элеонор поёрзала на сиденье, отдёрнула занавеску слева и заговорила, глядя на длинные косые тени деревьев на пологом склоне холма:

— Вечереет, мой друг. Мы скоро сделаем привал, но к тому времени вам, скорее всего, будет уже поздно возвращаться домой в одиночку. Поужинаете с нами, а домой вернётесь поутру. А пока — будь что будет. Насчёт ваших обязательств, Анри... Покау меня есть только одно соображение: нет такой связи, которую нельзя разорвать, было бы желание и хватило бы сил.

Королева снова пристально посмотрела на собеседника.

— Советую вам первым делом избавиться от чувства вины, даже если оно проистекает из чувства благодарности. Я обязательно поговорю с Ричардом. Что за вздорная идея — принуждать человека отправиться в Святую землю? Впрочем, вы знаете моего сына не хуже меня, вы же сами растили его не один год. Он человек порывистый, страстный, увлекающийся, но неуправляемый и непредсказуемый для всех, кроме меня.

Мессир Анри виновато развёл руками.

— Я благодарен за заботу, моя госпожа. Но, не в обиду будь сказано, у меня нет желания уклоняться от этой обязанности. Я бы предпочёл отправиться в Святую землю вместе с сыном, а не оставаться здесь в одиночестве и волноваться за него. Кроме него, у меня никого не осталось в этом мире. Теперь, когда я на пороге старости, жизнь без него не имеет для меня никакого смысла. Может, вы считаете меня глупцом, но уж лучше быть старым глупцом рядом с сыном, чем одиноким старым отшельником, дожидающимся смерти без него.

Элеонора смерила собеседника долгим взглядом и медленно кивнула.

— Будь по-вашему, мессир Сен-Клер. Больше я не стану об этом говорить. Мы оба слишком стары и седы, чтобы ссориться из-за того, как нам предстоит умереть. Жнец всё равно отыщет нас, где бы мы ни находились...

Она пожевала верхнюю губу — Анри давно забыл об этой её привычке — и спросила:

— Вы знаете, почему Ричард так настойчиво добивался, чтобы вы вернулись на службу?

Сен-Клер покачал головой в искреннем недоумении, и королева презрительно фыркнула.

— А вам бы следовало это знать. Заметьте, я говорю о настойчивости сына в прошедшем времени. Вы знакомы с его нравом не хуже меня, а я бы вовсе не удивилась, если бы он уже забыл о том, что втянул вас в эту затею, или просто передумал. В Англии многие желают, чтобы Ричард взял с собой в поход в качестве главного военного наставника маршала Англии, Уильяма Маршалла. Но Ричард на такое не пойдёт, что меня вовсе не удивляет. Маршалл был человеком Генриха, верным и преданным старому королю, как цепной пёс. В глазах Ричарда Маршалл всегда будет олицетворять дело Генриха. По правде сказать, мне трудно упрекнуть сына за это.

Элеонора помолчала.

— Кроме того, Маршалл — англичанин, на первом месте для него интересы Англии, а до всего прочего ему мало дела. Но владения Ричарда не ограничиваются Англией, и, хотя именно Англия дала ему королевский титул, она далеко не самая огромная драгоценность его короны. По большому счёту это медвежий угол, отсталое захолустье. Хоть сына и кличут на английский лад Ричардом, а не Ришаром, он за всю свою жизнь так и не овладел толком тамошним языком.

Королева снова умолкла, тщательно обдумывая свои следующие слова.

— Вы, надо думать, слышали про Алису?

Ответ был написан на лице собеседника.

— Ну конечно, как вы могли не слышать, — продолжала Элеонора. — Нужно быть слепым и глухим, чтобы об этом не знать. Честно говоря, дело подошло к логической развязке, и всё же я ловлю себя на мысли, что мне жаль бедное создание. Хоть она и глупая гусыня, то, что с ней случилось, случилось не по её вине. Её всю жизнь использовали, а у неё никогда не хватало духа воспротивиться. Я в её годы собственными руками убила бы того, кто попытался бы обойтись со мной так, как обошлись с ней. Но Алиса — не я, и сейчас она снова на родине, во Франции, опозоренная на весь мир. Вряд ли она в ближайшее время найдёт себе другого мужа... В чём дело?

— О чём вы, моя госпожа?

— О том, что у вас на уме. У вас такой задумчивый вид. Выкладывайте, что за мысль вас посетила, и мы её обсудим.

Анри неопределённо махнул рукой.

— Всего лишь удивляюсь, моя госпожа. Удивляюсь, что вы говорите об этой особе совершенно спокойно, без горечи или злобы.

Уголки губ Элеоноры приподнялись в едва заметной улыбке.

— А с чего мне говорить о ней иначе, если я не питаю к ней недобрых чувств. Я ведь уже сказала — её всю жизнь использовали. По правде говоря, Анри, чего-чего, а горечи во мне в избытке, но это чувство не распространяется на Алису.

— Но... она украла у вас мужа.

— Украла? Украла Генриха Плантагенета?

Улыбка Элеоноры стала шире, но не стала теплее.

— Думайте, что говорите, мессир Сен-Клер. Вспомните, о каком человеке идёт речь. Не родилась ещё женщина, которая могла бы украсть Генриха Плантагенета или сделать так, чтобы он угождал ей хотя бы мгновение после того, как её оседлает. Это, к слову, относится и ко мне. Нет, Генрих всегда следовал зову своей плоти, брал и получал всё, что хотел. О, многие годы я была ему достойной парой, но стоило мне начать стареть, как он стал посматривать по сторонам. Старый козёл отличался похотью до самой смерти. Так что, друг мой, Алиса Капет не крала моего мужа. Напротив. Она была лишь одним из длинной череды сосудов, из которых он с наслаждением пил — и выбрасывал, как только его внимание привлекал следующий сосуд. Правда, Генрих приблизил к себе Алису больше, чем остальных, но не из-за неё самой, а из-за Вексена. Вексена, за который всё равно пришлось вести долгую, жестокую войну и которого он перед смертью всё-таки лишился. Но Алиса вовсе не была похитительницей, не говоря уж о том, что Генрих затащил её в постель намного позже, чем отправил меня в заточение. Он заявил, что не может оставить меня на свободе, чтобы я и дальше строила против него козни и плела интриги в сговоре со своими сыновьями. И он был прав. Теперь я это понимаю. Так за что же мне ненавидеть Алису? Винить дитя за то, что с ней случилось, так же глупо, как осуждать северный ветер за принесённый им снег. Именно её злосчастная судьба побудила Ричарда поступить так, как он поступил, едва Генрих признал его наследником. Как Ричард мог взять в жёны и сделать королевой женщину, о которой известно всему миру: будучи обручена с сыном, она много лет спала с отцом. Церковь Англии, возмущённая подобным бесстыдством, предала саму идею подобного брака анафеме и запретила Ричарду венчаться под угрозой отлучения. В данном случае Ричард не стал спорить с клириками и отослал Алису домой к её брату, Филиппу... Чего и следовало ожидать.