Анри кивнул, прекрасно понимая, что его сын имеет в виду. Папа Иннокентий, воспользовавшись своей духовной властью, предал проклятию всё метательное оружие, в том числе боевые луки, и большинство верующих христианского мира подчинились этому запрету[5]. Результаты были плачевными и для оружейников, и для боеспособности христианских войск. Мастера, жившие за пределами Англии и Аквитании и изготавливавшие луки, арбалеты и стрелы, лишились заказов и занялись другими ремёслами. Метательное оружие практически вышло из употребления. Теперь увидеть его можно было редко, а то, что сохранил ось, было древним, изношенным, еле годившимся даже для охоты на зайцев или оленей.

Наложенный Папой запрет официально объяснялся тем, что сам Господь считает такое оружие нечестивым, нехристианским — поэтому пускать его в ход против христианских воинов было запрещено под страхом отлучения и будущего ввержения в геенну огненную. Но истинная причина, лежавшая в основе этого весьма прагматичного запрета, поддержанного и рыцарским сословием, заключалась в другом. Постоянно возраставшая мощь метательного оружия позволяла необученному простолюдину, горожанину или — страшно сказать! — крепостному выстрелить и убить отлично натренированного рыцаря в полном вооружении с такого расстояния, которое сулило убийце возможность безнаказанно скрыться.

Среди тогдашних правителей христианского мира только у юного Генриха Плантагенета, в ту пору графа Анжу, позже ставшего королём Англии Генрихом Вторым, хватило дальновидности и смелости обойти папскую буллу. Сперва он предложил использовать метательное оружие в своих владениях, якобы только для охоты и тренировки. Генрих прекрасно понимал, что арбалет — самая мощная и смертоносная боевая машина, позволяющая поражать врага на большом расстоянии, — даёт своему обладателю огромное преимущество. Будучи воином и полководцем, он вовсе не собирался отказываться от такого оружия. Позже примеру отца, само собой, последовал и его третий сын, Ричард, граф Анжу и Пуату, впоследствии ставший и герцогом Аквитании, лена его матери.

Поскольку Ричард редко подражал отцу или одобрял какие-либо его действия, это необычное обстоятельство побудило мессира Анри спросить сына:

— Но, если такого оружия всё равно очень мало, чего ради Ричард поручил тебе тренировать людей, чтобы те обучали других им пользоваться? Это кажется пустой тратой времени.

— Вовсе нет, отец. Да, арбалетов пока мало, но мы всё время мастерим новые — всё больше и больше. Их изготовление идёт хоть и недостаточно быстро, но всё равно нам понадобятся люди, которые смогут с ними обращаться. И Ричарда вдохновляет сама идея этого оружия, внушающего страх и трепет. Из всех армий франков арбалетами будут вооружены только его люди! Это даст ему преимущество над всеми его союзниками.

— Постой! Подумай, парень, о чём ты говоришь. Ты и впрямь считаешь, что у рыжебородого германца нет такого оружия?

— У Барбароссы? — Андре пожал плечами. — Может быть... Наверное, есть. Ведь, если задуматься, он — единственный человек в христианском мире, который столь же мало обращает внимания на указы Папы, как и Ричард. Но это лишь доказывает правоту Плантагенета. Вы можете представить себе преимущество, которое получат перед нами германцы, если у Ричарда не будет такого же вооружения, как у них?

— Хмм.

То, как хмыкнул мессир Анри, говорило, что он думает уже о другом.

— Итак, если отвлечься от Барбароссы, которого ты так легко отмёл... Ты говоришь, что Ричард заинтересован лишь в том, чтобы получить преимущество над своими союзниками? Здесь?

Андре моргнул.

— Прошу прощения, мессир, но... О чём вы? Что значит «здесь»? Может, я неправильно понял вопрос?

— Здесь — значит здесь, — отрезал его отец. — В христианском мире. Я спрашиваю — собирается ли Ричард применять это оружие в Святой земле?

— Ну... — Андре явно был озадачен. — Конечно, он будет его применять...

Мессир Анри с неожиданно вспыхнувшим раздражением резко оборвал сына:

— Надеюсь, так и случится! Поскольку запрет Святого престола распространяется лишь на использование метательного оружия христианами против христиан, а в Святой земле придётся сражаться отнюдь не с нашими единоверцами. Кроме того, я от многих слышал, что сами неверные вовсю использовали метательное оружие — во всяком случае, луки, — совершая набеги и истребляя франкские христианские армии, которые мы против них посылали. Молю Господа, чтобы твой герцог об этом знал. А если он не знает — хотя, призна́юсь, не могу себе такого представить, — я уж постараюсь довести это до его сведения.

Несколько дней спустя Андре уехал, чтобы вновь присоединиться к мессиру Роберу де Сабле. Юноша пообещал вернуться в конце месяца.

Следующие три недели пролетели быстро.

В последний день месяца, с утра, мессир Анри объезжал свои земли — в шлеме, со щитом, в длинной кольчуге и кольчужных поножах. Он испытывал чистое удовольствие от ощущения второй молодости — молодости, которую вернул себе за несколько месяцев упорных целеустремлённых трудов.

Теперь ему уже не приходилось, стиснув зубы, бороться с болью и усталостью ни на ристалище, ни за его пределами.

Правая рука рыцаря сжимала тяжёлое боевое копьё, на левой болтался простой, без украшений, щит, на боку, на ремне, перепоясывавшем надетую поверх кольчуги чёрную мантию, висел меч. Поверх мантии был наброшен плащ с вышитым на спине и слева на груди гербом Сен-Клеров.

В то утро Анри объехал все свои земли, проделав более пятнадцати миль. Он пребывал в приподнятом настроении и был полон воодушевления, направляя боевого коня вверх по склону последнего холма, с вершины которого открывался вид на замок и на большую дорогу, что тянулась вдоль восточной границы земель Сен-Клера с севера на юг. Мессир Анри провёл в седле уже восемь часов, но ему казалось, что он только что сел в седло. По правде говоря, за последние годы старый рыцарь давно уже не чувствовал себя так хорошо. К тому же он предвкушал встречу с Андре. Сегодня сын должен был вернуться домой после длившейся несколько недель поездки в Ангулем по поручению де Сабле.

Конь легко перенёс Сен-Клера через гребень холма, и Анри, озирая окрестности, остановил скакуна на противоположном склоне. В полумиле слева, на каменистой возвышенности, в окружении массивных буков, скрывавших извилистую речку, стоял его фамильный замок, родовая твердыня. Над голой скалистой вершиной высилась квадратная столетняя башня донжона в окружении высоких толстых зубчатых стен: за ними, в случае необходимости, могли укрыться все крестьяне Сен-Клера. Замок можно было защитить также, подняв мост над излучиной глубокой речки. Но растущие над рекой огромные буки говорили о том, что без малого сотню лет, с тех пор как были посажены эти деревья, замку никто не угрожал.

Широкая утоптанная тропа длиной в милю вела прямиком к дороге, проходившей вдоль восточной границы владений мессира Анри.

Сен-Клер повернулся в седле и взглянул назад, на юг, надеясь увидеть приближающегося Андре, но дорога была пуста. Снова посмотрев вперёд, он скользнул взглядом по северной дороге там, где она переваливала через дальний кряж... И привстал на стременах, заметив людей. Вот уж где он не ожидал никого увидеть.

Три всадника — в двоих из них можно было узнать рыцарей по щитам и шлемам с плюмажами — перевалили через кряж и спускались по склону холма, направляясь в сторону Сен-Клера. Позади рыцарей ехал третий всадник, не столь богато одетый, как первые два, — наверное, младший командир; за ним по шестеро в ряд маршировали пехотинцы. Голова колонны ещё только показалась на дороге, остальные воины находились за гребнем.

Анри понял, что незнакомцы пока не заметили его, и замер, наблюдая за их приближением.

Десятый, последний ряд воинов, сверкая наконечниками копий, перевалил через возвышенность, и сразу же вслед за пехотинцами на вершину выкатился похожий на короб экипаж. За ним последовал ещё один и ещё; по обе стороны каждого экипажа ехали пышно разодетые рыцари, щеголяющие расшитыми родовыми гербами всех цветов. За экипажами последовали три громоздкие повозки, запряжённые мулами. Все они везли немалый груз, тщательно прикрытый холстом и закреплённый верёвками.