— Тогда я скажу, что думаю о вашем Горном Старце. Я считал, что он один из безупречных божьих людей, но нет. Он, конечно, ревнитель веры, но ещё и фанатик в том смысле, в каком ими были Нерон или Тиберий. Самовлюблённый, полностью убеждённый, что люди способны обрести спасение и благодать лишь с помощью его заступничества. Он делает всё, что в его силах, чтобы разжечь войну ради собственных целей и ради собственной выгоды. Он преисполнен самоуверенности, нетерпимости и ненависти. Он проповедует слепое повиновение и от имени Бога призывает убивать. Он безумен, и ему нужно обращать в безумцев других людей, чтобы они, полагая, будто служат Богу, яростно сражались во имя его амбиций. С первого взгляда я почувствовал к нему отвращение, и меня тошнит от одной мысли о том, что придётся иметь с ним дело — всё равно когда и по какому поводу. А в остальном он весьма импозантен, хотя и смахивает скорее на акулу, чем на человека.

Алек приподнял бровь.

— Да, вижу, он произвёл на тебя впечатление. Интересно, какие мысли пробудил в нём ты.

Андре безуспешно попытался скрыть быструю ухмылку.

— Я верю в первое впечатление, кузен, оно редко меня обманывает. А что он думает обо мне, мне всё равно. Но о чём вы с ним говорили?

Несколько мгновений Алек молчал, словно размышляя, не поспорить ли с Андре о Старце, потом пожал плечами и очень недовольно произнёс:

— О многом, в том числе о том, о чём мне не хотелось бы говорить. Первым делом выяснилось, что я впутался в историю, о которой даже не подозревал. Я не сделал того, что сделал бы на моём месте любой дурак: не проверил, насколько моё понимание ситуации соответствует действительности, прежде чем ринуться действовать. Я сам поставил себя в дурацкое положение, не зная того, что следовало бы знать. И, как всегда бывает в подобных случаях, я разъярился на собственную ошибку как раз тогда, когда никак нельзя было поддаваться чувствам. Проклятье! Я всё ещё в бешенстве, хотя, честно говоря, мне некого винить, кроме себя самого.

— А что стряслось? Никак не пойму, о чём вы.

— О Конраде и тамплиерах. О де Монферрате и о де Ридефоре. Во имя стоящих передо мною целей я старался не объединять их в разговоре, тем более что ныне один из них мёртв. Но как только я изложил дело, Синан пришёл в ярость — я понял, что где-то дал маху. Конечно, скоро он просветил меня на сей счёт, причём услышанное оказалось для меня полной неожиданностью. И не важно, что во время описываемых событий я был в плену: в первую очередь я занимаюсь тем, что добываю нужные сведения, и такие ошибки просто недопустимы.

— Я по-прежнему не понимаю, о чём речь.

— Знаю, что не понимаешь... Просто не хочу обсуждать это сейчас. Мне хочется есть, и я чую запах жареной козлятины. Пойдём найдём что-нибудь перекусить и местечко, где можно будет присесть, пообедать и поговорить с глазу на глаз. Тогда я и расскажу о своём промахе.

Вскоре, подкрепившись жареной козлятиной со свежим хлебом и умывшись холодной водой из ближайшего ручья, два франка устроились у еле тлеющего костра. Разворошив угли и подбросив в огонь щепок, они возродили пламя к жизни. Никто не обращал на них внимания, и в конце концов Алек выпрямился, стряхнул с одежды крошки и заговорил:

— Я установил, что за несколько месяцев до того, как меня освободили из плена, Конрад смертельно поссорился с Рашидом. Рашид до сих пор в таком гневе, что при нём вообще не упоминают Конрада. Назвав имя Конрада Монферратского, я выставил себя дураком. Как выяснилось, один из кораблей Синана, битком набитый сокровищами, в начале этого года вошёл в гавань Тира, чтобы укрыться от яростного шторма. Мне говорили, что есть соглашения, оговаривающие подобные ситуации, и что право искать убежище в гавани считается среди моряков столь же священным, как право искать убежище в церкви. Однако в силу каких-то обстоятельств Конрад пренебрёг обычаем. Незадолго до этого он пренебрёг также обращённым ко всем рыцарям и воинам Святой земли призывом Ричарда Английского взяться за оружие. Надо признать, мы не уделили тогда его поступку должного внимания. Решили, будто всё дело в том, что Конрад — немец, родич Барбароссы, и, хотя провозглашён графом Тира, ещё не утвердился в новой роли. Тамплиеры покинули Тир задолго до истории с судном, приняли участие в затеянной Лузиньяном осаде Акры и захватили с собой военную казну, лишив тем самым Конрада самого существенного и надёжного источника средств.

Алек немного помолчал, глядя в костёр.

— Со временем Конрад добился расположения Филиппа Французского, — снова заговорил он. — Это обошлось ему недёшево, но он знал о неладах между королями Англии и Франции и искал возможность обратить эти разногласия себе на пользу. Но главное — Конрад в то время был на грани разорения, а арабский корабль, укрывшийся в его гавани, оказался доверху набит ценными товарами. Не устояв перед искушением, Монферрат убил капитана и захватил судно. Разумеется, когда Рашид аль-Дин узнал о случившемся, он послал гонцов к Конраду и уведомил, что он, шиитский владыка, требует вернуть корабль вместе с грузом и командой на основании исконного тезиса «Враг моего врага — мой друг». Конрад, однако, отослал гонцов обратно с резким отказом. Излишне говорить, что никакого возмещения убытков Синан не получил. Для ассасинов это было огромной потерей, им пришлось изрядно потрудиться, чтобы не просочились слухи об этой беде, на потеху Саладину. К тому времени, как меня освободи ли, историю о захваченном корабле уже начали забывать за свежими событиями. Но всё равно мне следовало о ней знать! Увы, я поленился и не стал глубоко копать перед тем, как перейти к делу.

— Но как вы могли узнать, где именно следует копать?

— Да там, где следует копать перед любым делом. Я должен был расспросить здешних братьев Сиона, тех немногих, что имеют отношение к подобным вещам. Тогда я наверняка всё бы узнал о захваченном корабле.

— Но, если я верно понял, пострадала лишь ваша гордость, а дело не пострадало. Или я ошибаюсь?

— О, ничуть. Конрад уже покойник, просто он ещё не знает об этом. Всякий, ставший смертельным врагом Рашида аль-Дина, обречён. О Конраде вынесена фетва[16], он приговорён к смерти, исполнители приговора уже назначены. Всё, что им осталось, — выбрать время и способ убийства.

— Тогда ваш долг исполнен. Вы добились цели, практически пальцем не шевельнув. В нашей жизни такое случается редко.

— Да, — промолвил Синклер, склонив голову набок и пристально глядя на кузена. — Полагаю, так оно и есть. Не считая того, что мы, к сожалению, никак не можем повлиять на время приведения приговора в исполнение. Эти детали полученных от совета приказов мы с тобой ещё не обсуждали. Что ты почувствовал, когда ознакомился с данными мне указаниями? Хочешь что-нибудь сказать? Есть ли в депешах нечто такое, чего ты предпочёл бы не делать?

— Ну... — протянул Андре. — Должен признаться, поначалу меня ужаснуло то, о чём вас могут просить, а наш высший совет может планировать... устранение человека. Нет, лучше называть вещи своими именами — убийство. Я стал монахом и рыцарем вовсе не для выполнения подобных задач. Но потом я поразмыслил... Поверьте, кузен, я размышлял очень долго — и понял, что на всё можно смотреть с разных точек зрения. Разумеется, такие мысли посетили меня задолго до того, как я учуял запах Рашида аль-Дина. Я уразумел, что на кону стоит нечто гораздо большее, нежели жизнь одного человека. Опасность угрожает самому существованию христианства в Святой земле... И даже если силы Ричарда одолеют орды Саладина и утвердят христианство, дело кончится ожесточённым раздором между Римской и Византийской церквями из-за господства на Востоке. Точно таким же раздором, какой существует между шиитами и суннитами, спорящими, кто из них исповедует истинный ислам. Конечно, я не христианин, поэтому мог бы об этом и не беспокоиться. Однако нельзя забывать, что наше древнее братство нуждается в прикрытии, и таким прикрытием для него служит Римская церковь, и в первую очередь орден Храма. Без Храма мы не сможем продолжать свои святые труды. Я же, как верный брат, постигающий предание, верю в важность этих трудов и поклялся делать всё, что в моих силах, дабы способствовать их успешному завершению. Чтобы тысячелетняя завеса была сорвана и люди узрели наконец истинный путь к Царству Божию, открытый в Иерусалиме Иисусом и его сподвижниками, я готов иметь дело даже с ассасинами... С любым, кто может содействовать достижению наших целей.