— Но они же мусульмане! Как может Храм вступать в такие отношения с врагами?

— Дело в том, что на самом деле ассасины — не враги. Твоё представление о них ошибочно. Они шииты, шииты-исмаилиты, происходящие из персидских корней. Они являются смертельными врагами Саладина и всех суннитов, а вражда к нам стоит для них уже на втором месте. Сам Рашид, Старец, родом из Басры, что в Ираке. Он прибыл в Сирию в качестве дай, или имама, этой секты незадолго до убийства Раймонда Триполитанского. Возможно, убийство Раймонда было одним из первых деяний Синана с целью завоевания власти, и, коли так, он совершил ошибку, которая дорого стоила ассасинам. Вскоре после этого Синан начал переговоры с Храмом. Оба общества — и ассасины, и храмовники, — если поразмыслить и сравнить, во многом похожи друг на друга. Они закрыты для посторонних, у них в ходу тайные обряды, они исповедуют аскетизм во всех его проявлениях. Можно сказать, что и ассасины, и тамплиеры стремятся к смерти — в том смысле, что готовы с радостью умереть ради преданности высоким идеалам, которые они провозглашают. Короче говоря, ассасинам и тамплиерам нетрудно понять друг друга.

Засим последовало молчание, и, поняв, что кузен не собирается продолжать, Андре спросил:

— Получается, что ваша связь с ассасинами подорвала доверие к вам со стороны братьев.

— Да нет же, клянусь ранами Господа! Ничего подобного. Тамплиеры вообще ничего об этом не знают. Это была тайная связь, основанная наличных знакомствах... И не все такие знакомства доставляли мне большое удовольствие. Связь эта прервалась, когда я попал в плен к людям Саладина. С тех пор я не встречался со Старцем — хотя, прочитав адресованные мне приказы, ты узнаешь, что мне придётся встретиться с ним. Для чего я рассказываю всё это? Чтобы ты понял, как много и о многом я узнал... И как мало на самом деле знаю. Истина заключается в том, что, будучи в плену, я подружился с мусульманином. Он стал моим лучшим другом — возможно, самым лучшим, какой у меня когда-либо бывал. Причём как раз он и взял меня в плен... Хотя в действительности всё было гораздо сложнее, просто в двух словах об этом не расскажешь. Его зовут аль-Фарух, он эмир из личной стражи Саладина.

При виде удивления на лице кузена Алек улыбнулся.

— Это долгая история, но, мне кажется, она заслуживает внимания.

Андре огляделся.

— Похоже, ничто не мешает мне её выслушать.

На протяжении следующего часа Алек рассказывал восхищённо внимавшему Андре о битве при Хаттине, об исчезновении своего друга сэра Лаклана Морэя и о своей встрече с раненым сарацином по имени аль-Фарух. О встрече, закончившейся тем, что за знатным эмиром явился воинский отряд и Алек оказался в плену. Ещё более интересным и удивительным был рассказ Синклера о его пребывании среди сарацин, полный уважения и даже восхищения образом жизни и обычаями врагов.

— Они во многом превосходят нас, — заключил Алек. — У них есть всё, чем мы обладаем, но, сдаётся, всего этого у них больше и лучшего качества. И они явно ценят блага жизни выше, чем мы. Конечно, они живут в суровом краю и в большинстве своём проводят почти всю жизнь под сенью шатров, а не под прочной крышей. Но даже это помогает им сохранить бо́льшую чистоту. Они сворачивают шатры и отправляются в новые края, тогда как крестьяне у нас дома, построив лачугу, остаются на одном и том же месте год за годом, обрастая грязью и отбросами, деля жилище со свиньями и рогатым скотом. Когда же последователи пророка задумывают возвести роскошное здание, его как будто создают из света и воздуха, расчерченного изящными мраморными кружевами. Это полная противоположность нашим мрачным нагромождениям тяжёлых гранитных глыб с щелями вместо окон. И они чисты, Андре. Сарацины чисты в том смысле, который для нас, в христианском мире, просто непостижим. Пророк Мухаммед заповедал им заботиться о чистоте тела, совершая омовения не реже раза в неделю и непременно — перед каждым религиозным праздником. Они не видят дурного в чистоте, тогда как мы избегаем её, как чумы. Чистоплотность в христианском мире расценивается как некая разновидность греховной порочности, нечто вроде дьявольского соблазна, ведущего прямиком к блуду, прелюбодеянию и прочим плотским прегрешениям. И то сказать — вернувшись к свободе и обществу моих «цивилизованных» братьев, я проникся убеждением, что едкий, прогорклый запах грязных немытых тел и пропотевшей нестираной одежды способен отбить всякую охоту грешить с теми, кто так благоухает.

Алек умолк. Некоторое время Андре тоже молчал, обдумывая услышанное. Он удивился сам себе, вдруг сказав:

— Полностью с тобой согласен!

Таких слов он никак от себя не ожидал и после своей реплики заслужил слегка удивлённый взгляд кузена. Андре пожал плечами.

— Знаю, большинство моих товарищей-тамплиеров были бы не в восторге от такого признания, но я большой любитель купаться, хотя сейчас не выставляю напоказ эту свою привычку. Я приохотился к купаниям в Южном Провансе, когда учил арабский язык в усадьбе, принадлежащей одному из старших членов совета братства Сиона. Мои наставники, как, уверен, в своё время и твои, были мусульманами. А поскольку в нашем братстве не придерживаются христианских воззрений, никто не мешает им жить по-своему, в соответствии с заповедями Корана.

Андре улыбнулся, припомнив кое-что.

— Когда я туда прибыл, старший из моих наставников, весьма учёный муж, которого я вскоре начал глубоко чтить за мудрость, не одобрил исходивший от меня запах и заявил слугам: судя по смраду, в его покои забрёл вонючий козёл.

Как ни странно, я понял, что пахнет именно от меня, слишком сильно и не слишком приятно. После чего мусульманин терпеливо довёл до моего сознания прописную истину: поскольку я принадлежу к братству и лишь прикидываюсь христианином, здесь, в окружении своих, мне не стоит придерживаться христианских предрассудков и можно, никого не опасаясь, вести образ жизни, достойный цивилизованного человека. А это, в частности, включает в себя право безбоязненно мыться и тем самым избавлять моих новых товарищей от необходимости зажимать в моём присутствии носы.

Алек, который слушал, уперев локоть в ладонь и рассеянно почёсывая переносицу ногтем мизинца, вдруг уточнил:

— Ты сказал, что тот учитель был самым старшим из всех? Его, часом, звали не Шариф аль-Кваланиси? Понимаю, это маловероятно, но...

— Да, так его и звали. Откуда вы зна...

— Дело в том, что он был и моим учителем тоже. Там же, в Провансе, в поместье Провидения, в доме Жильбера, магистра Сент-Омера, внучатого племянника Жоффруа Сент-Омерского — одного из первых девяти основателей Храма. Сейчас аль-Кваланиси, почитай, лет семьдесят, ему было за пятьдесят, когда он меня учил. Как всё-таки тесен мир, в котором мы трудимся, ты согласен? Прости моё воодушевление, но ты затронул меня за живое, подробно описав моё собственное прошлое. И что, он приохотил тебя к ежедневному мытью?

— Ещё бы! За те полгода, что я учил арабский, я настолько привык к удовольствию регулярных купаний, что для меня стало почти невыносимым возвращение к нечистоплотности и смраду, царящим среди христиан. Трудно заново приучиться к запаху немытых тел. Мои спутники смердели так, что мне порой приходилось задерживать дыхание. В конце концов я стал сторониться их компании. Шариф аль-Кваланиси, благослови его Господь, научил меня, как поддерживать своё тело в разумной или, во всяком случае, сносной чистоте. Как вам известно, в некоторых случаях мытьё считается для христианина похвальным и даже обязательным. Прежде всего — в дни почитания некоторых важнейших святых... Но всё равно получается, что человек может помыться всего несколько раз в году. Но это ещё не всё. Некоторые моются чаще, но мало кому приходит в голову заодно постирать свою одежду. В общем, хотя мне и удавалось мыться при любой оказии, среди своих собратьев-послушников я всё равно был вынужден надевать на чистое тело грязную, пропотевшую одежду. Лишь оставшись наедине с самим собой, я мог позволить себе переодеться в чистое, благоухающее, как горный воздух, платье.