— Ты опять в своём духе. Телефоном-то воспользуйся, сходи, потом расскажешь.

Он бросил наушник на стол и пошёл на веранду. Там было пусто: бабушка где-то шлялась. Поставил чайник, достал из шкафчика чай с имбирём, который всегда так приятно бодрил, и приготовился погружаться в новогоднюю атмосферу. Её не портила даже скорая зачётная неделя, за которой обещала прийти и сессия.

Теперь ему жилось легко. До мая, когда горе обычно вырывалось изнутри и начинало его душить, было пока далеко и не было ещё понятно, позволит ли он себе такую же слабость следующей весной. Учёба давалась всё легче и легче, хоть он часто халявил и не утруждал себя посидеть над ней лишний час. С Кузьминым конфликтов больше не осталось, потому что бабушка нашла другую, кому можно пожаловаться, — эту. А с этой, по крайней мере, не заскучаешь. Если бы он всё ещё играл в шахматы, к которым в детстве пыталась приучить его бабушка, он чувствовал бы, наверное, примерно то же самое.

Его ход — а потом её.

Его — и снова её.

Его зацепившийся крючок — и её панический зигзаг.

Его осторожное дёргание — и её гневный разворот, а затем…

В этом не было совершенно ничего конструктивного и полезного для его жизни и развития, но он не мог перестать за ней наблюдать. Совсем как плохой до неловкости хоррор — невозможно оторваться.

Взгляд сам потянулся за ней, когда она прошмыгнула через веранду в туалет, закрыла дверь и зачем-то врубила воду. Говорил же не тратить зря, но она только тратить и умела, а зарабатывать даже не пыталась.

Выключив чайник, Артём подошёл к двери и стукнул. Судя по жалкому звуку, раздавшемуся оттуда, она сидела на полу перед унитазом. Фу. Главное, чтобы не залетела.

Он вернулся к столу и отхлебнул чаю. Слишком горячо. Пока это был почти кипяток, а он не демон из ада, чтобы такое пить.

Не то что некоторые.

2014-й

Тогда, уже в декабре две тысячи тринадцатого, я спустилась через дальнее крыло куда-то в подвал, где раньше никогда не бывала. В полной тишине прошла, как мне объясняли, до нужной двери и остановилась перед ней.

Конечно, он был прав, мне не помешал разговор по душам. Ну и к кому ещё мне было идти? Мама уже уверилась в том, что у меня всё в порядке, Юлька убедилась в том, что меня скоро привяжут к батарее, бабушка… это ведь не моя бабушка, о чём я по первости, падая в восторг, забывала.

Так что я ухватилась за мысль о том, что передумывать уже поздно, и постучала в дверь. У окна в перегороженном пополам кабинете сидела миниатюрная пухлая блондинка — стало быть, Соколовская.

— Как ты? — спросила она меня, и я отпрянула, не привыкшая слышать от незнакомцев такое обращение.

Соколовская считала отражение на моём лице, но продолжила говорить так же. Это уже потом я узнала, что так легче добраться до глубины, а тогда только внутренне ёжилась, отвечая на её вопросы о семье, об универе, о том, чего я хочу. Было так странно.

Ведь раньше если у меня кто-то об этом и спрашивал, то так, для вида, чтобы не молчать и не чувствовать себя неловко. А эта женщина, которой на меня, по сути, должно было быть всё равно, копала всё глубже и глубже — и так быстро. Минут через пятнадцать я даже забыла о том, что в первые секунды почувствовала к ней неприязнь.

— За что ты сейчас больше всего держишься? — спросила она меня в тот день.

— За учёбу, — ответила я, мысленно располагая у себя перед глазами что-то большое.

— Ты уделяешь ей много времени? — попыталась прояснить она.

Я кашлянула — в горле тогда почти всё время першило — и призналась хотя бы самой себе: есть то, что захватывает меня намного сильнее, а есть то, к чему я хотела бы вернуться, но не смогу… без должной подготовки уж точно.

— Уже не очень. Но всё равно надеюсь, что когда-нибудь пригодится, и стараюсь.

— А как ты видишь себе это «когда-нибудь»? Давай помечтаем.

Это «когда-нибудь» было у меня всегда. Когда-нибудь обязательно станет легче — говорила себе я. Вот пойду я в первый класс, стану самостоятельнее… Вот окончу начальную школу, среднюю, окончу школу вообще… Поступлю в универ. Встречу того, кого захочу узнать ближе и пойму, какой он замечательный. Полюблю его постепенно…

А потом он перестанет ершиться. Начнёт думать о том, что он говорит и делает, и самое главное — поверит мне. Просто поверит.

Я ведь не хотела ему зла и не думала о том, чтобы на кого-то его променять. И если бы он перестал в каждой встречной фигуре, даже в учёбе и собаках видеть угрозу ему самому и нашим отношениям, нам обязательно стало бы легче.

Когда-нибудь. И я мечтала, чтобы это случилось уже в том, уходящем две тысячи тринадцатом году.

— Знаете, за что я ещё держусь? — спросила я.

— За что?

— За надежду.

Тогда у меня не было никаких шансов. Оставалось только пройти через этот опыт — вплоть до того, что я сама, потеряв надежду, решу назвать концом. Дать ему отъесть от меня ту часть, потеря которой перевернёт всё и заставит двигаться вперёд, вести себя иначе. Потому что вести себя так, как раньше, я уже не смогу.

Может, за это мне стоило бы сказать ему спасибо?

Да ну его. Скажу спасибо себе.

Ох уж этот всепожирающий предновогодний хаос. Надо купить подарки — сказала она.

У неё впереди всего всегда было слово «надо». Оно вечно застило ей глаза, и она не видела ничего, кроме себя и того, что надо ей. Никак не могла угомониться, пока наконец этого не сделает.

Однажды, придя с работы в середине декабря, он только решил отдохнуть — суббота же, — как она в очередной раз разнуделась. Захотелось снова поднять руку, и… вдруг посреди мгновения прервалось дыхание. Она посмотрела на Артёма своими тупыми глазами, а он мысленно сосчитал до десяти, выдохнул, взял её за предплечье, и они поехали в «Мегу».

Там были толпы таких же нудливых тёток, которые теперь только и делали, что восторгались, и тех, кого они запрягли с ними ходить. Боже, да ты посмотри, какие огни — восклицали, ахая, первые. Вторые упирались взглядом в пол и покорно плелись следом или тут и там сидели на диванчиках и, уткнувшись в телефоны, ждали.

Артём не хотел им вторить и собирался быстро со всем этим покончить. Будто без подарков не было понятно, как он к кому относится. Идя мимо магазинов, он обводил взглядом каждый и спрашивал: «Сюда?»

Она секунду медлила, будто бы не зная, что хочет ответить, а потом несмело кивала. Беспокоилась почему-то. Когда первый ряд магазинов кончился, Артём остановился перед ней, выпустил из рук её предплечье и взял её за ладонь. Она тут же задышала спокойнее, залом на лбу разгладился, а губы расслабились в полуулыбке.

Вот так было лучше.

Но они так толком ничего и не придумали. Не хотелось дарить маме с бабушкой совсем уж ненужные безделушки, а всё остальное было либо слишком дорогим — тогда морщился он, — или некрасивым, так что мотала головой она.

Глупо было идти за подарками без конкретного плана. Оставалось сделать шаг назад, собрать идеи и погулять по всему центру города уже со знанием дела. А в тот день — разве что позабавиться в гипермаркете.

Сначала был садовый отдел, а потом отдел со всякими кастрюлями и поварёшками, где они, окончательно расслабившись, хорошенько повеселились. Дальше пошли товары для дома, а потом новогодние украшения — и здесь трудно было утолить её жажду блестяшек.

Пока она копалась где-то в глубине полок и лазила по ящикам, выискивая среди дешёвого хлама наименее кривые игрушки, Артём подумал, что это, как ни странно, неплохая идея для подарка.

Они… ну ладно уж, можно считать, что красивые? Их будут использовать хотя бы раз в году, причём целый месяц. Решено. Он посмотрел на то, что отложила она для себя на краю полки, и стал задумывать комплект. Таких нужно было два.

Видя, что он тоже копается в игрушках, она посмотрела на него снизу вверх, и в уголках глаз что-то блеснуло.