— Крошки за собой на столе она кому оставила… Тоже мне хозяйка будет. Ладно с этого чего спрашивать — все они дети в таком возрасте. Но это ведь девушка…

— А с каких пор этим должны заниматься гости? — Артём высунулся из-за двери. — Уж извини меня, я не успел.

Он вышел на кухню, взял тряпку и стал собирать со стола крошки, чувствуя на себе удивлённый взгляд бабушки. Затем вытряхнул тряпку, помыл руки и, через боль пролетев в свою комнату, хлопнул дверью контрольный раз. Больше от этого дня ждать ничего не стоило.

Следом растянулся самый нудный месяц в его жизни. Бессмысленные разговоры на консультациях, вопросы в билетах, которые никогда не понадобились бы в работе после окончания универа — слишком много математики, — чужое щёлкание мышкой в компьютерном классе, тоскливый запах читального зала.

И если на окраинах города, тонувших в зелени, было хоть как-то можно дышать, то тех смельчаков, кто доезжал-таки до центра, лето душило безжалостно. Кондиционеры в корпусе включали через раз. Боль в ноге понемногу отпускала. Приходя на очередной экзамен, Артём заставал своих однокурсников распластавшимися по стене — и приваливался к ней сам.

Тем летом ему хотелось замереть, ничего не делать, никому ничего не рассказывать, забыть о том, каким выдался май, — и он забывал. Когда заходишь в экзаменационную аудиторию и берёшь билет, легко забыть обо всём, кроме вопросов, которые тебе попались, и задач, которые нужно решить. Концентрируешься на них — и во что бы то ни стало делаешь. Чтобы потом выгрузить это всё в экзаменатора, забрать у него из рук зачётку, где появилась новая строка с тремя буквами «х о р», закрыть за собой ещё одну дверь — и ещё раз забыть.

В коридоре его ждал Лёха.

— Спешишь к своей? — завёл разговор Артём.

— Утром уже проводил, на практику уехала.

— Надолго?

— Недели на три.

Значит, единственная возможность вернуть свой фотик появится ещё не скоро. Грудь начало саднить, но лучше было не подавать виду. Вместе они двинулись к курилке, жить без походов в которую Лёха никак не мог. Артём обычно оставался в корпусе и ждал, пока тот вернётся, но теперь, оказавшись на первом этаже, прошёл за железную дверь, как будто так и было надо, и спросил:

— Дашь одну?

Лёха, многозначительно взглянув, молча протянул ему сигарету с зажигалкой и уселся на кованое ограждение.

А Мира… она вроде бы не курит.

Пора.

Артём вскочил с полной уверенностью в том, что опаздывает, и только потом открыл глаза, чтобы их наполнила тьма. В соседней комнате похрапывала бабушка, за окном стрекотал сверчок, и где-то через дорогу, за пустырём, лаяли собаки.

Ему уже никуда не было нужно — ни завтра, ни послезавтра. Сессию он сдал без троек, даже все книжки — ни одна из которых так и не понадобилась, это ж факультет прикладной математики — отнёс обратно в библиотеку, а практика начиналась только через неделю. Вот теперь-то ему и будет скучно. Лёха уехал на дачу помогать. Для тренировок жарко. Фотика нет. Можно засесть за С и готовиться к практике, но когда это надоест, что тогда?

Артём привычным движением нащупал на столе у кровати телефон и разблокировал экран. Ещё два нажатия, и открылся её профиль ВК. Фото с аватарки она убрала и поставила вместо него чёрный квадрат. Что, интересно, значит этот перформанс?

Ещё два нажатия, и он в паблике гумфака.

«вчера в 11:30

Искусствоведы 1-го курса приехали на практику в чудный исторический городок Страхов. Здесь им предсто…»

К чёрту. Что там на фото?

Нет. Нет. И тут нет.

Вот. Лёхина Юлька в обнимку с этой, которая орёт у них вечно, показывают виктори пальцами — ага, сессию сдали, чего бы не порадоваться. С ними с десяток тех, кого он впервые видит, и Мира. Вполоборота на подоконнике. Солнечный свет делает чёрные волосы шоколадными… и одета она уже не в платье, в которых ходит в универ, а непривычно — в серую футболку и старые джинсы. А взгляд — страшно думать о том, что он может значить. Легко ошибиться. Ясно одно: она не там, где её сфотографировали, а где-то в другом месте и с кем-то другим.

Артём вдруг ощутил то двухсекундное прикосновение её руки к его руке тогда, накануне выставки. А потом вдруг её руку на его плече назавтра. Увидел её улыбку на следующий день и услышал болтовню, так быстро сменившуюся тишиной на веранде.

Если ничего не получится исправить, он поедет к маме с бабушкой или вообще один. Выйдя в сквер после очередного зачёта перед следующей сессией, он сядет на пустую скамейку, и не в кого будет бросить дружелюбную насмешку.

Но если ничего не получится исправить, мысли на летней практике будут только чище. Он будет думать только о языке Си.

В конце июля духота развеялась, и дожди принялись за город всерьёз и надолго. В центре даже на автобусных остановках и здесь, под козырьком у входа на гумфак, уже не осталось сухого островка. Начинало темнеть, загорались фонари в сквере через дорогу, и всё расплывалось перед глазами. Редкие прохожие стремились куда-нибудь зайти — кто-то в университетский корпус, кто-то в кофейню неподалёку, — а кто-то со вздохом облегчения садился в машину.

Артём стоял прислонившись к ещё тёплой гранитной стене у места, где все обычно парковались, и ждал. Лёха предпочёл заказать своей Юльке такси, а сам сидел у себя дома, — он же так сделать не мог.

Мира должна была его увидеть. Хотя бы на мгновение. Она не может проскользнуть мимо него взглядом на полупустой улице, и дело совсем не в фотике, который нужно ему вернуть. Уж как-нибудь вернёт, пусть даже и через третьи лица. Дело в том, что…

Что он не хочет больше один. Ни ездить к маме, ни выходить с пар, ни сидеть по вечерам в своей комнате, слушая бабушкин телевизор за стеной.

И в этот дурацкий дождь он притащился в центр с Дальней, потому что хочет быть с ней и для неё.

Она должна была увидеть его и это узнать.

За стеной ливня на перекрёстке ему привиделся автобус в бело-голубых цветах университета. Это не мог быть ничей другой автобус. Она вот-вот будет здесь, и всё решится в какую-нибудь из сторон. Чем меньше времени оставалось, тем труднее было дышать.

Артём не выдержал и сделал несколько шагов вперёд, прямо под дождь. Махина с завыванием промчалась мимо, окатив половину тротуара и заодно его джинсы грязной водой.

Вот тварь.

Только не сейчас.

Одежда совсем прилипла к телу, и кеды промокли. Теперь даже в зонте не было уже никакого смысла. Вот в каком виде он её встретит — такой грязный и жалкий.

На обочине остановился таксист и стал кого-то ждать. Пусть это за Юлькой. Хватит уже мучений на сегодняшний день. Пусть Мира увидит его, но пройдёт мимо, как будто бы ничего — даже той улыбки — не было. Тогда он отправится на остановку, уже шмыгая носом, и будет долго, как обычно все его соседи по району, ждать маршрутки до Дальней. В пути, прислонившись головой к запотевшему стеклу, он напишет Лёхе и спросит, когда подруга его Юльки вернёт фотоаппарат. Вот и всё.

Из мыслей его вытащило то, что ещё один автобус бело-голубой расцветки, теперь уже с гербом университета, остановился рядом с такси. Открылась дверь, и все стали прыгать на тротуар; ускакала в ожидающую её машину белобрысая Юлька.

А Мира никуда не спешила: сказала водителю что-то, кивнула и вышла последней. Еле-еле разложила зонт, шатким движением перепрыгнула через лужу, поправила ремень дорожной сумки на плече и остановилась взглядом на входе в корпус.

Артём сделал ещё один шаг вперёд, и она шагнула ему навстречу.

— Ну ты пиши, — как бы извиняясь сказала Юлька и понеслась к выходу из университетского автобуса.

Таша кивнула строго и снова уселась на сиденье, чтобы не толкаться вместе с остальными, а просто подождать.

А Мира призналась себе в том, что все они ей за эти двадцать дней до жути надоели. С их вечным шумом, смехом и разговорами о том, о чём вообще не было смысла разговаривать. С их домашним вином, которое они доставали из сумок всякий раз, когда руководители практики закрывались на ночь у себя.