Потом она села так, что скрипнул диван и волосы разметались по бёдрам, обхватила руками живот и легла к себе на колени, а Артём тупо смотрел ей в спину и улетал мыслями куда-то далеко. Так далеко, что весь день с самого утра вдруг показался ему мелким, глупым, не заслуживающим внимания. В одну из минут ему даже почудилось, что он стал к Мире равнодушен, но пришлось вернуть себя в колею.

— Не смотри на меня. — Мира встала и начала, торопясь, надевать футболку. — И вообще, мама уже скоро приедет.

— Раз так, — сказал он, мысленно оглянувшись назад, — я останусь, и…

— И?

— Мы познакомимся.

Она, заканчивая одеваться, взглянула на него так, будто это её добило. Ушла в кухню, поставила чайник и осталась там. Артём же встал, тоже наспех оделся и остановил взгляд на столе. Ну и бардак. Куча скетчей, застарелая баночка с серо-бурой водой из-под красок, разбросанные карандаши, конспекты и мелко исписанные, полуоборванные тетрадные листы, комья бумаги, не долетевшие до корзины в ногах…

В корзине поверх всего лежал несмятый набросок человеческого силуэта, бесплотного, чуть ли не похожего на призрак. Лицо его Мира, видимо, не успела нарисовать или, как часто бывало, отвлеклась. Она вообще нередко вела себя ветрено, но это было поправимо. Ведь правда?

Ещё с полчаса прошли в смущённой тишине и безделье, пока не послышался стук в дверь и Мира не помчалась в коридор, чтобы открыть. В квартиру, отряхивая ноги, зашла та приземистая темноволосая женщина, которая выходила из подъезда утром. В её глазах мелькнуло узнавание, и лицо расслабилось в приветливой улыбке.

— А ты…

— Артём.

— Елена… Александровна, если хочешь.

Он решил, что пока хочет, и после небольшого промедления все уселись за стол. Ели разогретую тушёную картошку с мясом и глядели друг на друга неловко, не зная, что делать, — Артём в такой ситуации был в первый раз, но пока не успел узнать, в первый раз ли были они. Разговор понемногу клеился, все узнавали друг о друге основное, то, что пока не успели узнать, и делились планами на будущее. Когда тарелки опустели, по лучшим чашкам разлили принесённый с дальней полки шкафчика чай. Хлебая почти кипяток, Артём козырнул своим программированием и заметил в глазах Елены Александровны уважение, а в ответ спросил:

— А как вы позволили ей на такую специальность поступить?

Она отодвинула голову назад, будто пытаясь понять, то ли расслышала, и рассмеялась.

— В смысле позволила?

Артём посмотрел на неё в упор, краем взгляда видя, как напряглась Мира, и она уже спокойно продолжила:

— Я, конечно, не в восторге была… И не знаю, куда она потом пойдёт со своим искусствоведением. Но это её выбор.

Мира заёрзала на сиденье и встряла в разговор, окатив Артёма осуждающим взглядом:

— Давайте сменим тему?

Так нависла досадная тишина. Пока все трое допивали свой чай, лицо Миры — такой залом на лбу совсем не подходил для восемнадцати лет — понемногу смягчалось. Она встала из-за стола первой и отошла, а Елена Александровна ещё раз посмотрела на Артёма любуясь, но с ноткой серьёзности, и нарушила молчание:

— Мне же нужно видеть, с кем общается моя дочь. Бывает сложно, но в случае чего я её в обиду не дам. И знаешь… я тебе доверяю.

Он вспомнил, что обещал себе о бабушке, и жёстко кивнул. Внутри как будто лопнула пружина, и тот день наконец дал ему расслабиться. Он измотал Артёма, но совсем не так, как было, когда тот ездил к маме, — так можно было изматываться сколько угодно. Но, казалось, таких утомительных и вместе с тем счастливых дней в его жизни больше не будет.

Они с Мирой вышли из подъезда вместе, когда уже потемнело, и ещё минут десять стояли обнявшись. Вечер вовсю остывал, и кусали комары, но теперь это было легко терпеть, потому что появился какой-то смысл.

— Я больше не буду говорить чушь, — прошептал, чувствуя, что пора оторваться от Миры, Артём.

— А я убегать, — продолжила она. — И всё у нас…

— …будет хорошо, — закончили они вместе чуть вразлад.

С тем, чтобы всё стало хорошо, смысла тянуть не было.

Когда Артём скрылся в арке, Мира повернулась к двери и набрала код двести сорок восемь. Дверь подъезда поддалась с трудом: живот болел так, что хотелось согнуться пополам. Такое в жизни было впервые. Впервые было и то, что Артём ей не поверил.

«Ты преувеличиваешь», — отрезал он, и сумасшедшая нежность, какой Мира никогда не чувствовала прежде, сменилась желанием оттолкнуть его от себя посильнее и заплакать как ребёнок. Уйти с его глаз, чтобы не наговорить лишнего и не сорваться.

«Дурёха», — бросил он и потом сразу же забыл обо всём этом, чтобы больше не принимать во внимание и не обсуждать.

«Если тебе кажется, что я хочу тебя обидеть, это значит, что ты неправильно понимаешь смысл мною сделанного и сказанного», — как бы в знак примирения выдал он. Мира попыталась вспомнить эти слова потом, когда сидела на кухне и услышала критику в свой адрес, и почти сдержалась.

«Давай решим все проблемы заранее и сразу. Повторяй за мной, — командовал Артём позже, обнимая её у подъезда. — Если мне кажется, что ты хочешь меня обидеть…»

Мира, чувствуя абсурдность ситуации, отстранялась, смотрела на него в упор и видела, что он предельно серьёзен. Серьёзен до такой степени, что в ней опять неизвестно откуда начинала разгораться сумасшедшая нежность. Еле удерживаясь от смеха, она повторяла то, что просили.

«…это значит, что ты неправильно понимаешь смысл…» — с улыбкой продолжал Артём.

Она повторяла, уже теряя смысл слов, и рассыпалась в хохоте, а он смеялся вместе с ней. Расслабившись, они снова обнимались и начинали строить планы.

Дальше следовало познакомиться с его бабушкой, а затем провести самый счастливый август на свете. Чтобы перейти ко второму пункту, нужно было без сучка и без задоринки пройти через первый, а для этого хорошо всё продумать. Произвести правильное впечатление — второго шанса ведь не дано, — как подобает одеться и обязательно взять с собой в гости приятное настроение.

Что бы ни случилось.

И никакая боль в животе не должна была этому помешать.

Именно так я это себе и представляла. Вот я уже не в первый раз вхожу в его дом, только теперь мне ещё труднее вести себя естественно. Усталость от новизны накапливается и выливается в нечеловеческую раздражительность. Я и вчера весь вечер чувствовала себя не в своей тарелке — но хорошо, что хоть это уже позади.

Осталось сделать аналогичный жест в ответ, и формальности наконец будут соблюдены. А чтобы все остались довольны, при его бабушке стоит вести себя поприличнее. Он даже попросил меня надеть то закрытое серое платье. Вот я и…

Стоп.

Я что, проспала?

Фух-х, полчетвёртого. Надо бы ещё часок поспать, а то потом стрижи заорут.

Из приоткрытого окна уже пахнет утром, а перед глазами уже не тьма — так, серость. Причудливые орнаменты на грани сна и яви ходят волнами, то собираясь в единую сумасшедшую круговерть, то рассыпаясь на мельчайшие песчинки. Да засну я теперь или нет?

Погоди-ка, а на том платье не сломана ли молния? Ох, как же сложно разлепить глаза. Щёлкнула выключателем — вообще больно стало. Да господи, где оно… Сама место хотела сэкономить, понавешала по пять вещей на одни плечики, теперь вот мучайся. Хм, точно здесь.

А, так вот оно, я ж его тогда носила в ателье зашить, чтобы было в чём в универ ходить — сентябрь на носу. Интересно, влезу? Летом всегда просто кошмар, одни отёки.

Ну вот почему, спрашивается, так сложно примерить его вчера вечером… Да, день насыщенный выдался, да, устала. Но ведь сегодня меня ждёт день не легче — и хорошо бы поспать, верно? А я уже сама себя растормошила и лезу в платье.

Влезла. Да и вполне себе неплохо сидит. Жарко, наверное, будет, но мы всё-таки договорились. Договорились… если это можно так назвать. Упёртый он до крайности. Только, наверное, потому и могу терпеть, что сама далеко не подарок.