В чём дело?

Чёрт. Значит, она стоит прямо за калиткой и уже его видела. Такое Артём испытывал только в детстве, когда в автомате с игрушками трофей вдруг выпадал из щипцов, несмотря на все попытки донести его до конца. Пальцы умоляюще забарабанили по экрану:

я потом всё объясню

найди где присесть, а я пока разберусь и потом к тебе выйду

на остановку, наверное

обещаю

только жди

Теперь дело было за ней, а уж он постарается всё уладить как можно быстрее.

— Ты здесь чего? — Артём уставился на соседа, открыв дверь.

— Не тыкай. — Тот шагнул ближе. — Разговор есть.

— У меня без твоих разговоров дел полно.

Дальше между ними легло молчание. Кузьмин стоял на крыльце и смотрел прямо в глаза Артёму. Тот закатил глаза и выдохнул:

— Да ну ладно, ладно. Пять минут…

— Как только я за порог… — Кузьмин просунул руку в дверную щель, открыл дверь и втолкнул Артёма на веранду. — Так ты сразу за своё берёшься.

— За что я брался-то, старый?! — ошалело выпалил Артём, чувствуя на себе взгляд в упор, и продолжил уже мягче: — Меньше в вещах моих лазить нужно, вот что я объяснял и баб Оле, и твоей Вале.

— Вещи-вещами. — Сосед закачал головой. — Нужны нам твои вещи. Никто их у тебя не отымет.

— Уж постарайтесь, — Артём скрестил руки на груди.

— А бабушку беречь надо. Иначе то кто у тебя на свете останется?..

— Да вы разве.

— И правда что. Тоже мне цуцик.

Кузьмин вздохнул всё так же горько, но уже примирительно, и стал поправлять сбившийся коврик у двери.

— Девчонка твоя?

— М… — нужное слово застряло в горле, прежде чем Артём успел решить, правдиво оно или нет.

— Ну да бог с вами. Пойду я, — сказал сосед и напоследок, уже почти за дверью, добавил: — Смотри мне только… и тут тоже.

Только хлопок двери заставил Артёма понять, что разговор окончен. Это было что-то новенькое. Неужели приход Миры заставил Кузьмина вести себя по-другому? Может, тогда и бабушка с ней уймётся, и они все заживут в идиллии, о которой он мечтал с детства, но так никогда и не видел?

Может-то может — сейчас всё это зависело от его действий. Артём разблокировал телефон и не увидел в диалоге с Мирой ничего нового, хотя то, что он отправил, было прочитано.

Мир, — начал он и остановился, увидев, что она прочитала сообщение сразу.

Тоже с открытым диалогом сидит, — усмехнулся Артём. — Твоя, значит, девчонка, спрашивает старый. Вот тебе и ответ.

Мир

я всё уладил

приходи

чайник же ставлю, да?

ты тут?

Сообщения сразу становились прочитанными, но оставались без ответа. Секунды шли, собираясь в минуты, но ничего не менялось. Поменять всё мог только он сам. Артём нашёл контакт на втором месте в избранном и нажал кнопку вызова. После двух гудков Мира взяла трубку, но продолжала молчать, а на фоне был слышен шум двигателя.

Вот так, значит? Артём сбросил вызов и молча сел в кресло на веранде. Просто сидел и ничего не делал до тех пор, пока не вернулась, разрешив свои дела, бабушка.

Тогда за окном были уже сумерки, а Артём всё так и не включил свет на веранде. Бабушка поймала его выражение лица, ещё разуваясь на входе, и в ту же секунду смутилась и дрогнула. Он подошёл к ней, чувствуя, как дрожит подбородок, и обнял, а она, такая тёплая и мягкая, но слабеющая от старости, обняла его в ответ. Артём пообещал, что больше не даст её в обиду даже себе самому.

Затем они долго сидели за столом, пока невесть откуда не полетели мотыльки. Ели бутерброды из булки с вареньем, запивая их кто чаем, а кто молоком, вспоминали его детство. Подбородок всё ещё дрожал, и Артём старался не показывать этого, а бабушка делала вид, что не замечает, но, наверное, всё понимала. Наевшись, он принёс из своей комнаты фотоальбом, а она — из своей. Тем вечером у него появилась пара новых фотографий мамы, которых он раньше не замечал или не хотел замечать.

Тем вечером он почти забыл, что хотел бы делить воспоминания не только с бабушкой.

Проснулся он так же рано, как обычно в последние дни и просыпался. В руке лежал телефон, и пара уже ставших привычными движений показали: Мира повторила свой перформанс — на аватарке вместо фотки с практики стоял чёрный квадрат. Не помня себя, Артём оделся и без завтрака вышел на улицу.

Дальняя только начинала раскачиваться, и когда он садился на маршрутку, работать локтями не пришлось. Потому и сам он толком пришёл в себя лишь тогда, когда пересел в центре города на пустой пятидесятый. В Сориново почти никто не ехал, кроме рабочих местного завода, — зачем это надо было кому-то в августе в восемь утра?

И всё-таки он сегодня был здесь. Сидел на той же самой трубе, откуда хорошо просматривался подъезд, наблюдал за теми, кто оттуда выходит, и в каждом старался различить знакомые черты. Через полчаса вышла бледная, приземистая темноволосая женщина — похожая. Артём вцепился в неё взглядом, как будто мог удержать её хоть на секунду дольше, а то и заставить не уходить вообще.

Но она тоже ушла, не оставив ответа о том, кто она и не может ли быть её мамой. Только и оставалось теперь перебирать то, что запомнил за последние два дня, а потом снова, и снова, и снова смотреть на дом, впитывая его в себя без остатка.

Напоследок Артём решил подойти ещё ближе. Тронуть его холодную серость, убедить себя в том, что делает это в последний раз, и наконец уйти — по-настоящему. Он встал, приложив ладонь к кирпичной стене, запрокинул голову и закрыл глаза, чтобы вдохнуть ослабевший за ночь запах железной дороги, и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и снова их открыл.

В окне первого этажа прямо над ним сидел толстый рыжий кот. Помахивал хвостом и смотрел презрительно, как бы насмехаясь. Можно подумать, знал Артёма и был в курсе, что тот думает о его хозяйке.

Да, это был её кот.

Это его фото она присылала, когда он что-нибудь творил или хотя бы принимал, уснув, забавную позу.

Артём скакнул чуть в сторону, взял торчащую в высокой траве длинную ветку и стал скрести ей по оконному стеклу. Сначала кот смотрел на него, как на глупца, а потом начал стучать лапами по стеклу, играя. Они играли до тех пор, пока не сдвинулась штора и не пришла, хихикая, Мира.

При виде Артёма улыбка сразу сползла с её лица, и оно застыло в глуповатом выражении, которое принимало всякий раз, когда она не знала, что делать дальше. Если Мира смотрела на него так, Артём вспоминал: она тоже в это всё не верит.

Ведь это всё нелепая игра, которая обязательно когда-нибудь закончится.

Поддерживая эту игру, он жестом показал, что приглашает её выйти на улицу, а она мотнула головой, имея в виду, что нужно, наоборот, зайти. И вдобавок показала пальцами тройку — видимо, номер её квартиры.

В подъезде в нос хлестнул запах чего-то жареного. Золотистая тройка висела на старой стёганой двери. Когда он подошёл, дверь тут же отворилась и рыжий наглец в нетерпении чуть не выскочил наружу. Артём же оказался внутри — и везде, во всём была она. Вот в этом тесном, оббитом панелями коридорчике она каждый раз собиралась в универ, в этой выглядывающей через дверной проём кухне она каждое утро пила чай…

Не успев увидеть ничего ещё, Артём почувствовал себя в её объятиях: её разом стало так много, как раньше он себе позволить не мог. И теперь, в отличие от того, что он помнил из того вечера в набитом автобусе, не нашлось больше удобного повода.

Она тоже просто хотела с ним быть.

В тот день Миры было больше, чем Артём вообще мог себе представить. Из-за этого на него легла страшная тревога. Следила за ними со стеллажной полки та самая картина с рыцарем, кот скрёбся в закрытую хлипкую дверь, мялись простыни; минуты, часы летели, сшибая всё и растворяясь в обжигающем тепле, а потом застыли, показав, как лучи света шарят по её бледной, покрытой мурашками коже.