— Как фамилия? — вдруг сказал кто-то рядом сухим голосом.

Мира ёрзнула на стуле и продолжила смотреть в окно.

— Фамилия как? — Голос звучал уже громче и требовательнее на фоне завязавшегося шушукания.

— Осокина, — подсказал кто-то сбоку.

— Осокина! Мира. Мира!

Мира пришла в себя и схватилась за ручку и тетрадь: по лицу, отдавая в шею и грудь, расползалось жжение. Преподавательница смотрела прямо на неё и молчала.

— Это все заметили, — шепнула потом Юлька: — Ты сама не своя сегодня.

А чья же она была тогда? Вот чья?

Она была его. Она должна была принадлежать ему.

Так думал Артём, идя с остановки розовым сентябрьским утром после того, как проводил Миру и посадил её на автобус до универа. Ночёвки на Дальней продолжались и мало-помалу становились всё чаще. Начинала уже косо смотреть на него бабушка, и этот вопрос следовало решить. Вопросов от матери Миры не поступало — скорее всего, просто потому, что её матери было на неё всё равно.

«Мне же нужно видеть, с кем общается моя дочь», — Артём мысленно передразнил Елену Александровну и пнул засохший ком грязи на дороге. Увидела один разок, а потом отдала ему все бразды правления и вообще интересоваться перестала. Хотя… что ж, тем и лучше — минус одна проблема.

И всё же не так он себе представлял хорошую семью. Такую, какую ему в будущем хотелось бы иметь. Уж он-то искоренял в себе всё, что могло достаться ему от отца, всеми силами стремился избежать его модели, а тут… и с другой стороны такой багаж сгрузили. Оставалось только следить за тем, чтобы Мира у своей матери привычки не позаимствовала. А ещё надеяться на себя — и на то, что, если вдруг это и случится, он сможет помочь ей всё исправить.

— Здорово, — выдернул его из размышлений Кузьмин, сидящий у себя на крыльце с сигаретой.

Артём кивнул в ответ и продолжил свой путь.

— Ты, поди, так и женишься скоро. А казалось, вчера ещё вот таким вот, — сосед показал рукой, каким именно, — тут ошивался.

— Да ладно тебе, старый.

— Я ж говорил… — Кузьмин стряхнул пепел с сигареты. — Твоя девчонка-то.

Артём снова кивнул и скрылся за дверью.

Может, когда-нибудь и произойдёт так, как он говорит. В конце концов, пока никаких весомых препятствий, кроме её порой дурного поведения, не наблюдалось. В душе она была совсем ещё ребёнком. Вот окончат они универ — тогда можно будет подумать о чём-то серьёзном. Поработают пару лет, в конце концов… если она, конечно, сможет найти себе работу не в музее.

А пока, несмотря на все недостатки, она просто была его и должна была принадлежать ему. Без всяких штампов и громких обязательств. Он понял это в тот вечер, когда она шагнула навстречу ему, насквозь промокшему от дождя. Он убедился в этом, когда она открыла ему дверь тем бессонным, рваным утром, которое притянуло его в Сориново. Он начал говорить ей об этом с тех пор, как она тем же днём заполнила собой всю его жизнь, — и до сих пор говорил. Неважно, какими словами и в каких именно моментах, — она должна была это понимать.

Тогда как раз был один из тех дней, когда это казалось особенно нужным, — потому он и промелькнул быстро. Солнце подарило свои лучи и вскоре ушло, оставив городу похожий на утро того же дня розовый вечер. Даже выхлопные газы и автомобильные гудки, наводнившие центр, ничего особенно не портили. Артём стоял в сквере у фонтана и пытался взглядом выцепить из толпы ту, кто теперь составляла его жизнь.

Неподалёку раздался давно уже знакомый смех Белкиной, а потом вдруг стала заметна и её белобрысая голова — и рядом с ней, конечно, виднелось по контрасту и что-то тёмное.

Это была Мира.

Они шли к фонтану — сначала по другой стороне улицы, потом через переход — и вот уже почти дошли.

Мира явно была довольна чем-то и держала в руке картонный стаканчик из кофейни, где их курс вечно заседал между парами и после них. Она обняла Белкину на прощанье и потёрлась щекой о её щеку так быстро, что Артём не успел сделать ни шага и ни звука. Следом Белкина упорхнула, и Мира осталась одна.

— Не понял, — полувопросительно сказал Артём вместо приветствия, подходя ближе, и положил руку ей на плечо.

— Нас тут отпустили пораньше, и вот… Чай малиновый взяли, — ответила она с улыбкой.

— Не понял, — повторил он, снимая лямку рюкзака с её трясущегося плеча. — И вообще, говорю я тебе, не наваливай столько на спину.

— Мне учиться надо.

Мира помолчала и продолжила:

— А что ты хотел понять?

Артём взял из её рук стаканчик и прихлебнул немного.

— Фу, кислятина… Бери обратно. Я не понял, чего это ты опять с Белкиной. Вы ж разошлись?

— Да не расходились мы. Мы и в Страхове вместе жили.

— А весной, тут же, что было? — задал Артём риторический вопрос и посмотрел на Миру в упор.

— Недопонимание было. Но теперь мы всё выяснили.

— Главное, чтобы оно того стоило. Только мне не говори потом: «Тёма, она у меня за спиной шушукается». Хотя я — я всегда буду думать о тебе…

— Куда ж ты денешься, — усмехнулась Мира, допивая чай.

— …и всегда буду за тебя.

Они встали со скамейки, взялись за руку и пошли главной городской улицей по направлению к Соринову, чтобы ехать Мире было меньше. Город всё стыл и стыл после недолгого, но солнечного дня, всё сильнее задувал ветер, всё меньше оставалось на тротуарах людей.

Мира устало молчала, а Артём говорил ей что-то, что важно было для него и потому было важно ей, пока не рассказал обо всём, о чём мог в тот день. Когда это случилось, он сглотнул и проговорил уже тише:

— Я так не хочу, чтобы ты ехала сейчас в свою бетонную дыру.

Мира остановилась и посмотрела ему в глаза.

— И завтра, — продолжил он. — И послезавтра. И всю следующую неделю.

Он хотел сказать больше, но почему-то не смог, и разговор развалился. Скоро они всё-таки пошли на остановку, куда приходили автобусы по направлению в Сориново, постояли, уже привычно обнимаясь на прощанье, и Артём отпустил её. Пока не уехал автобус, он смотрел, как она машет в окно рукой. Сам побрёл в совсем другую сторону, поглядывая на телефон и ожидая от неё сообщения, а через час не выдержал и позвонил.

Её голос звучал в трубке стеснённо, так, будто ей приходилось терпеть неудобство, и это его раздражало. Можно подумать, она сама автобус ведёт, — да и видел он, что там были свободные места, куда она наверняка и села.

— Ты говорить со мной хочешь или нет сегодня? — спросил он после пары повисших в воздухе и ничего не давших реплик.

Эти его слова тоже повисли в воздухе, что точно означало «нет».

Повисло бы такое молчание в трубке, если бы она хотела сказать однозначное «да»?

Нет, не повисло бы.

В первый ли раз с ним такое случалось?

Нет, не в первый.

Артём думал, что она станет для него особенной, но она так быстро и даже здесь оказалась лишь одной из многих.

— Я доеду, и мы поговорим с тобой спокойно, а пока мне неудобно, — залепетала она в трубку.

А его разрывало прямо сейчас — потом, может, оказалось бы уже и не нужно. Хотелось сказать, что…

Да что там, уже и вправду не нужно. Это было уже совсем, совсем бесполезно.

В горле засел ком обиды. Артём уходил всё дальше и дальше от центра, который ассоциировался у него теперь не с универом, а с ней, и становилось легче. Наверное, не стоило теперь пятнать и Дальнюю — иначе как потом жить, если его места навсегда станут их?

Нужно было вести себя осторожнее, проверять тех, кто даёт надежды, и на все сто верить только себе.

А со своей дурью пусть сама разберётся.

Приехав домой, она написала, как он её и просил, но это было и вправду совсем уже бесполезно. До следующего полудня Артём не говорил с ней, делая вид, что её не существует, — сама приползёт. Погрузился в учёбу, думал о том, каким может быть его будущее без Миры, и видел его наполненным работой и саморазвитием. Он был уверен, что стоит на одном из кратчайших путей к успеху — хорошее образование должно было многое решить. Помочь заложить базу для семьи, а потом тогда уж и думать об этой семье. Не лететь вперёд паровоза и не портить самому себе жизнь поспешными решениями, основанными на гормональных всплесках.