— Виноват!

— Степан Помпеевич прискакал с известным о большой победе. Вот и отметил. Немного… — заступился Пушкин.

— Победе? За последний час мне только и докладывают о победах, стоило мне сделать шаг с парохода. Надеюсь, ваш успех не менее грандиозен, чем у нашего доблестного флота? — император огляделся, выбрал стул, легко поднял его устанавливая посреди комнаты.

— Я вас слушаю, — сообщил он усевшись и не предлагая никому сделать то же самое. — Обожаю победы.

— Мне кажется, что ваше… сиятельство раздражены, — постарался собраться Степан, — тогда как ваши войска и вправду добились немалого успеха.

— Понимаю. Вы разгромили противника!

— Именно так, ваше величество. То есть, я хотел сказать, сиятельство.

— Противник был очень силен, не правда ли?

— Пятьдесят тысяч отборного войска! — покраснев от удовольствия сообщил Пушкин. — Разбит вдребезги и обращен в бегство нашими доблестным войсками. Виктория достойная войти в анналы наравне с успехами Румянцева и Суворова.

Николай рассмеялся. Пушкин украдкой бросил на Степана взгляд, спрашивая что могло здесь вызвать веселие уместное, но несколько странное.

— Тебя ведь там не было на поле брани, Александр?

— Не имел удовольствия. — краска бросилась в лицо поэта.

— Значит, лично ты баталии не видел? И лично турок не считал?

— Прошу меня простить, ваше сиятельство, но я не понимаю.

— А ты, хитрец, там был?

— Так точно! — попробовал Степан щёлкнуть пятками, отчего едва не упал.

— И сколько на твой взгляд было турок?

— Великое множество, государь! Ой, простите.

— Шесть лет назад Паскевич взял Эривань. Я восторгался нашими победами, воображал себе неприступные бастионы на которые отважно взбиралась наша пехота. Как падают шеренги солдат. Как устанавливаются флаги над башнями, а гордый полумесяц рушится в грязь. Радость, мною испытанная, казалась полной. И что вы думаете? В прошлом году Эривань посетил человек которому я полностью почти доверяю. И пишет мне, что крепость только что носит название таковой, а на деле есть не более чем глиняный горшок. Каково? Мало — ещё и рисунки прислал собственноручные для наглядности. Ты понимаешь к чему я, Степан?

— Вполне, ваше сиятельство.

— Так столько было турок?

— Огромное количество, ваше сиятельство. Не менее пяти тысяч.

— Как⁈ — непроизвольно вырвалось у Пушкина.

— А войско было регулярно? — продолжил допрос Николай.

— Не совсем, ваше сиятельство. Я лично не видел.

— Ясно. Набранных с бору по сосенке ты видел. Ополченцев из всякого сброда.

— Но конница у них мне показалась и впрямь хороша! — задумался Степан припоминая.

— Да-да. Каковы наши потери?

— Не меньше сотни убитыми и несколько сот раненых, ваше сиятельство.

— Непосредственно в сражении? Или все разом, потери на марше, в бою и в последующем разграблении лагеря?

Степан развёл руками и постарался вложить в улыбку всю глубину восхищения проницательностью императора.

— Ты не подумай дурного, — сжалился Николай над Пушкиным, видя что тот пребывает в состоянии закипевшего самовара. — Я вовсе не отрицаю самого факта успеха. Противник был? Был. Повергнут? Повергнут. Это хорошо. Я лишь уточняю детали. А сам мятежный паша ускользнул? — повернул голову император к Степану.

— Увы, ваше сиятельство. Моя вина.

— Тебя? Статской службы? Хочешь сказать, что военные сами не могли справиться? Если ты хотел оскорбить меня до души, то поздравляю — удалось!

Николай делал вид, что сердит. Степан понял это и как мог подыграл. Царь, в свою очередь, понял, что раскрыт, отчего едва впрямь не осерчал.

Подавив раздражение, император задумался. Общая неустроенность угнетала его. Всё было как-то неладно. Решившись оставить армию на Паскевича и лично посетить Константинополь, Николай рисковал, но и видеть мог много больше излагаемого на бумаге. Крымские склады не привели в восторг. Много, слишком много оказалось «временно отсутствующим». Затем пароход попал в шторм и государь лично то ли читал, то ли пел молитвы, тогда как прочие паниковали, неприятно поразив его неготовностью к встрече с Богом. Явив свой облик флотскому начальству, успевшему вернуться к Царьграду, он застал господ капитанов и адмиралов за очень важным занятием — сочинением докладной на его императорское имя. Согласно этой докладной, была одержала виктория на противником превосходящим русскую эскадру числом вымпелов едва не втрое. К сожалению, за каждым вымпелом стояли классы судов и число орудий, и вот здесь уже неприятель стремительно терял преимущество. Всё бы ничего, ведь в конце концов победа одержана, но одно единственное роковое попадание портило рисуемую картину. «Пантелеймон» взлетел на воздух, рассыпавшись на тысячи обломков и унеся с собой более восьмимот человек экипажа. Не будь такой досады…

— И это на глазах у французов! — хлопнул ладонью по столу император.

Флотоводцы удрученно промолчали. Французы с любопытством наблюдали за сражением, но так и не вмешались. Иллюзий, однако, никто не питал.

Лазарев, на правах старшего, со всей возможной почтительностью намекнул, что было бы неплохо иметь представление об общем раскладе и положении дел. Николай оживился.

— Ситуация чрезвычайно проста, господа, и, одновременно, сложна. Европейские державы, а также Турция, показывают себя совершенно неспособными к мирному развитию без России. Всё время совершаются какие-то действия направленные к нарушению порядка. Приходится отзываться и приходить на помощь. Такова роль назначения нам Провидением.

Флотские согласно закивали головами, что было тем более легко, поскольку никто не понял государевой мысли. Только опытный Лазарев еле слышно шепнул соседу:

— Уж мы то поможем. Кабы опять до Парижа идти не пришлось.

— Наши союзники в Европе затеяли войну и долг наш — пресечь сию гибельную затею, — продолжал император. — С другой стороны, доктора уверяют, что ограниченное кровопускание есть лучшее средство предупреждения многих болезней. Оттого мы решили допустить оную процедуру. Немцы желают биться? Пусть. Но знайте, что я отправил в Пруссию и Австрию депеши, а также довёл до посольств, что Россия не потерпит решительного успеха ни одной из сторон.

Здесь Николай лукавил. Ему, как человеку склонному к построению простых математических моделей ведения дел, складывающаяся ситуация казалась даром небес. Война Австрии и Пруссии, при всей кадущейся катастрофичности для Священного Союза, открывала окно возможностей решения турецкого вопроса. Австрии стало точно не до Балкан. Следовательно — их войско можно не учитывать. Но на всякий случай (быстрого поражения родственной Пруссии) армия во главе с Паскевичем находилась в готовности выступить против Вены в любой момент. Это выходило и её из игры на Балканах. К счастью, думал государь, Россия достаточно велика и может выставить не одну армию. Тем более, что с южного направления особенно сильного противника не наблюдалось. Справиться с Турцией, раздираемой смутой, казалось возможно ограниченным контингентом при поддержке Черноморского флота. На случай появления соперника посерьёзнее — тех же французов и непременных англичан, в свою очередь ищущих место где можно наконец схватиться с русскими, — он думал развернуть корпус в полноценную армию. Главное — коммуникации, войны сухопутной Николай не боялся.

— А потому, вижу наш с вами долг, господа, в оказании наибольшей помощи действующему султану с приведении к покорности тех районов, что возмутились против законного государя.

Лазарев тогда закашлялся.

— Следует ли понимать, что под мятежными районами подразумевается пашалык Мохаммеда Али египетского?

Николай промолчал. Ему самому казалось немного странным, что он, задумавший раздел Османской империи, официально выступает за её сохранение в прежних границах.

Не дождавшись ответа, вице-адмирал понял, что молчание значит «да», отчего впал в глубокую задумчивость. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять последствия.