— Но кого поразить? — не мог взять в толк Бутенёв.

— Как, разве я не сказал? Будут не только европейцы, будут турки, Повелитель Вселенной одобрил. Главное — будет он сам.

Отторопевший Бутенёв так и застыл столбом. Уверившись, что Рибопьер не шутит, весь следующий день он истратил на обход посольств и представительств.

— Посол России просит вас посетить его со своей нацией. — говорил Апполинарий Петрович, как было принято.

Пришло, вместе с турками, четыре сотни гостей.

Ужин был сервирован по наивысшему разряду. Представленные кушанья — великолепны. Обстановка — сказочная.

Рибопьер не жалел ничего. Огромная терасса и сад были не только разнообразно украшены, но и освещены. Илюминация превращала вечер в день. Горели шифры императора и султана, а когда Рибопьер поднимал главный тост, то взмыли вверх сотни ракет, поскольку что за русский праздник без фейерверка?

— Не знаю как турки, — шепнул Бутенёв, — но наши европейцы уже потрясены, это точно. Семнадцать тысяч на салют, Александр Иванович!

— Воспринимайте это как дело не только культурное, но и политическое, — толковал ворчуну Рибопьер, — цель не в том, чтобы подданные султана пришли посмотреть как развлекаются неверные. Нужно, чтобы они ушли с чувством, что видели как живут люди. — выделил он последнее слово.

Меню включало восемь супов, сорок закусок, восемь мясных блюд, восемь рыбных, шестнадцать видов гарнира к ним, восемь видов дичи и тридцать два десерта.

Пили за всех государей, чьи представители находились в саду русского посольства. Турки не отставали (далеко не все они были мусульманами), и праздник удался на славу.

— Ваш повар превосходен! — хотел сделать приятное хозяину французский посол.

— Неудивительно, — ответствовал невозмутимо Рибопьер, — ведь это повар самого Талейрана.

Султан присутствовал, но инкогнито. Он поднялся в сад и наблюдал, скрытый листвой от чужих глаз.

Месяц спустя, когда разговоры о безумных русских немного утихли, посольство посетил сам сераскир султана, Хозрев-паша. Глава всех войск империи впервые за много лет чувствовал себя смущённо.

Оказалось, что его величество падишах, да живёт он вечно, никак не может выбросить из головы тот праздник и желает сделать такой же, но у себя.

— Вы понимаете, Рибопьер-паша, всё дело в вашей серебряной посуде. Падишах созвал всех ювелиров, они уверяют, что не могут сделать столько посуды за две недели ни за какие деньги, даже когда им пообещали отрубить головы.

Рибопьер ликовал и обещал оказать посильную помощь. Она выразилась в отправке всего: посуды из серебра, хрусталя и фарфора; слуг, от дворецкого и невозмутимого повара, до официантов и дюжин лакеев в полной ливрее; мебели, ради которой разворошили всё посольство.

Не найдя у себя подходящего помещения, или, вернее, не решаясь гневить чрезмерно сторонников старых обычаев, султан дал праздник на берегу, с азиатской стороны, где прямо среди деревьев выложили паркет.

Всё прошло замечательно, гости были восхищены подобным нововведением со стороны турка, а Рибопьер восхищён самим турком, чья особа заявилась одетая в русский казачий кафтан, с феской на голове из которой торчало обязательное бриллиантовое перо.

Султан был словно гость на собственном празднике, спрашивал назначение тех или иных предметов, неловко общался с чужими женщинами, всех благодарил и вскоре уехал.

На следующий день в посольство были возвращены все позаимствованные предметы, до последней мелочи.

— Поразительно, ничего не сломано и не утеряно, — заметил Бутенёв, лично проведя ревизию, — и славно. Значит, обошлось без жертв.

— Султан отличный малый, — ответил Рибопьер, — из которого лепят образ тирана. Но он желает добра, только не знает с чего начать. Наш христианский долг — помочь ближнему.

Выяснилось вскоре, что европейский образ жизни воспринят султаном серьёзно, с целью практического применения. Посланник по-секрету, то есть на ухо, рассказал Рибопьер-паше, что падишах любит кататься на Принцевы острова, с целью общения с женщинами ещё не принявшими ислам. Он просит несколько блюд европейской кухни, чтобы завтракать с ними как принято в Европе, и сколько-нибудь бутылок хорошего вина, до которого эти дамы весьма охочи. Александр Иванович немедленно исполнил просьбу, чем вызвал полное удовольствие у Владыки Востока. Просьбы приняли вид почти ежедневной ренты, отчего Рибопьер вскоре обнаружил, что запас его вин практически иссяк.

— Однако! — заметил посол императора. — Вряд ли кто ещё в мире мог бы похвастаться тем, что оттоманский падишах опустошил его погреб!

— А мы почему тогда дурака валяем? — прервал Степан рассказ Апполинария Петровича. — Надо было привезти двадцать бочек вина и сто ящиков бутылок вместо всех этих побрякушек. Падишах пришёл бы в восторг и…

— И нас утопили бы в этих бочках, а какое назначение придумали бы для бутылок даже думать не желаю. — ответил Пушкин. — Ты в своём уме, ваше сиятельство? Посла вашего убили, уважаемый султан, вот вам двадцать бочек для утешения, выпейте — полегчает. Так?

— Да, простите, — смутился Степан, — не подумал.

— Интересно другое, — заметил Безобразов, — никак не пойму, Апполинарий Петрович, как вам удалось разместить здесь четыреста человек?

— Да, правда. Я тоже о том подумал.

Посол тяжко вздохнул. Делать было нечего, пришлось рассказывать дальше, но эта часть повествования нравилась ему меньше и давалась труднее. По окончании, Бутенёв виновато развёл руки и замолчал, как ожидая решения.

Пушкин покраснел. Степан и Безобразов переглядывались, первый удерживая смех, второй невозмутимо. Некоторое время молчали.

Оказалось, что дом в котором их разместили и который был принят за посольство, не посольство вовсе. То есть посольство, конечно, но временное. А настоящее здание несколько поодаль отсюда. И не здание, а прямо дворец, купленный послом Булгаковым ещё при Екатерине Великой у венецианского посла. Островная Республика каталась к финалу и её владение здесь выкупили русские, опередив и французов и англичан.

После отбытия Рибопьера на другие страницы своей удивительной жизни, послом назначен был Апполинарий Петрович, как самый опытный и сведующий в вопросе дипломат. Одна беда — поддерживать уровень расходов Александра Ивановича, считаемый тем мелочью, господин Бутенёв не имел никакой возможности.

Он не мог швырять десятки тысяч на праздник. Не мог поддерживать жизнь посольства на том же уровне. Константинополь — город дорогой для представительских расходов, но Рибопьер жил практически как сам падишах, и турки ожидали продолжения банкета. Что было делать, Бутенёв не знал. Написать министру, а то и самому государю, чтобы подняли содержание в пять раз, со ста тысяч до полумиллиона? Так ведь и сто тысяч казались огромной суммой. В положение бы вошли, безусловно, но Апполинарий Петрович знал как всё будет. Сперва, после долгой переписки и унизительных уточнений, запросов по адресу самого Рибопьера, будет выделена дополнительная сумма. Большая. Тысяч пятьдесят. Ещё двадцать или тридцать тысяч добавит император из своих личных средств. Заодно появится ревизор, следящий за расходом, который не обнаружит статью «на расшвыривание денег во имя империи».

Долго думал Бутенёв, долго, и кое-что придумал. Он решил идти от противного. Как отреагирует начальство на просьбу увеличить расходы? Плохо отреагирует. А как отреагирует начальство на предложение расходы сократить? Строго положительно. Так он и поступил.

В Санкт-Петербург отправилась бумага, в которой Апполинарий описывал в какую дряхлость пришёл дворец, как протекают крыши и месяц заглядывает сквозь трещины стен. Требовался срочный ремонт. Но, успокаивал он начальство, стоить это не будет казне ровно ничего, напротив — выгода очевидна. Бутенев предлагал временно, на три года, перенести посольство в здание более обыкновенное. Штат — сократить, расходы снизить вдвое. И то верно, ни у кого в посольстве нет восьмидесяти человек, никто не устраивает приёмы так часто! Выходит пятьдесят тысяч экономии, а на ремонт требуется всего только тридцать. Казна экономит двадцать тысяч рублей в год! Ну а спустя три года можно поражать гостей новым отремонтированным дворцом.