Они появляются у меня на пороге на следующее утро, вместе мы едем в городской морг. Никогда не представляла себе это место и уж точно никогда не мечтала здесь побывать. Нас встречают и ведут по нескольким коридорам, выстланным кафельной плиткой. Тускло горят лампочки, прохладно и откуда-то пахнет сыростью. Когда перед нами откидывают белую простынь, мать плачет навзрыд и причитает, молит Единого об успокоении души. Да и я пускаю слезу, глядя на многочисленные ссадины и гематомы на сероватой коже супруга. Как бы я к нему не относилась, так умереть не заслуживает никто. И еще мне страшно. Я впервые столкнулась со смертью. В восемнадцать еще не думаешь о том, что любая жизнь, моя, родителей, братьев и сестер, любимого когда-то придет к завершению. Это все кажется далеким и призрачным. Но вот жизнь меня столкнула с реальностью лоб в лоб. А в реальности люди умирают каждый день. Только вот я оказалась не готова. Не готова приезжать в это место, проводить опознание, видеть супруга, с которым я разговаривала еще вчера, безжизненно лежащим на секционном столе… Хочется закрыть голову руками и закричать. Но сейчас на мне лежит ответственность, и я должна до конца отыграть эту роль.

Родители убеждают меня написать отказ от вскрытия, потому что это прогневает Единого, и я уступаю. Нам сообщают, что тело можно будет забрать завтра, его подготовят, а мы сегодня можем заняться всей остальной организацией.

К счастью, бразды правления берут в свои руки мои родители, потому что я ничего не смыслю в организации похорон. И, к тому же, все еще нахожусь в каком-то оглушении, плаваю где-то в глубине своих вязких мыслей, невпопад отвечая на вопросы.

Семена хоронят на нашем местном кладбище недалеко от общины под руководством нашего священника. Я, вся в черном, кидаю первую горсть земли в яму на его гроб. И в этот момент, стоя у его могилы, я роняю вторую и последнюю слезу, потому что мне правда очень его жаль.

Родители предлагают отправиться к ним, но я отказываюсь, проявив несвойственную мне настойчивость, и подъезжаю до города со знакомыми Семена, приехавшими на похороны. Мне просто нужна тишина и немного времени, чтобы разобраться в себе.

Ада

Все еще не совсем до конца понимаю, что же мне дальше делать, но стараюсь получать наслаждение от внезапно свалившейся на меня свободы. По утрам никто не тащит меня в церковь, а я и не еду сама. Не заставляет молиться на коленях по вечерам. Никто меня не будит, я встаю и ложусь во сколько захочу. И здесь нет темной комнаты. Гулять по городу одна я боюсь, все мои прогулки — это походы в магазин в соседнем доме, в библиотеку — в соседнем дворе и на кружок по рукоделию через дорогу. Денег, оставленных Семёном на продукты, и которые я знаю, где лежат, совсем мало, но мне хватает, я привыкла есть понемногу. Что я буду делать, когда они закончатся, я пока не знаю.

Днями я подолгу валяюсь в кровати, запоем читаю книги, мастерю по мелочи, валяюсь в ванне, готовлю себе и наслаждаюсь едой в одиночестве. Родители звонят мне и негодуют, но я отвечаю редко и неохотно. Отец грозится притащить домой за шкирку и вернуть к праведной жизни, но я напоминаю, что у них больше нет рычагов влияния на меня. Как только я узнала про смерть супруга, я взяла свой паспорт и спрятала в своих вещах. Он хоть и хранился в тумбочке у Семёна, тот сразу показал мне, где он лежит, на всякий случай.

Моя интровертная идиллия длится чуть больше месяца, а потом тишину нарушает громкая трель дверного звонка. Я вздрагиваю от неожиданности и подскакиваю на ноги, но дальше не двигаюсь. Сердце колотится где-то в районе горла. Я не собираюсь открывать. Единственные, кто могли ко мне приехать, это родители, и я не рада их видеть. Разворачиваюсь и сбегаю в спальню, где залажу под одеяло с головой. Мне в спину несется еще пару залпов противной мелодии. Не вылезаю, пока звуки не прекращаются, да и потом, приоткрыв себе лишь щелку для дыхания, продолжаю лежать, засыпая. Я не могу позволить им снова завести меня в эту реку, я хочу сама решать, что делать со своей жизнью…

Через день я все же решаю выбраться на улицу, потому что мой холодильник пуст. Весь прошлый день не покидало смутное предчувствие, что мой хрустальный мирок счастья в одиночестве будет разрушен, как только я переступлю порог. Потуже завязываю теплый платок и повыше поднимаю воротник пальто. Делая глубокий вдох, выхожу из квартиры, мышкой выскакиваю из подъезда, быстрым шагом иду до соседнего дома, почти касаясь стены, поскальзываясь на наледи. Видимо, после небольшого потепления ночью снова ударил мороз. Холодком по спине ощущаю чей-то взгляд, но обернуться не смею, списываю это на свою разыгравшуюся паранойю.

В магазине в преддверии Нового года стоит пару искусственных елок, по залу висят гирлянды, на окнах — снежинки. От этой простенькой, но незнакомой мне красоты захватывает дух, и я улыбаюсь, отпустив на время свои страхи. Вход в торговый зал заставлен стендами с новогодними товарами, выставленными поближе, на всеобщее обозрение. Но я прохожу мимо мандаринов, имбирных пряников, лимонада с пузырьками и горошка. В моей корзине только самое необходимое для поддержания жизнеспособности организма. Кассирша в красном колпаке вежлива со мной и желает приятного дня, из магазина я выхожу в приподнятом настроении. С наслаждением вдыхаю морозный воздух и щурюсь от того, как ярко на солнце блестит снег.

Когда я поднимаюсь на свой второй этаж, меня кто-то хватает и оттесняет к стене. Пакет с покупками от неожиданности падает из моих рук на бетонный пол, и я несколько мгновений смотрю под ноги на то, как молоко разливается по ступеням. Когда все же решаюсь поднять глаза, обнаруживаю, что воистину огромный бритоголовый мужчина удерживает меня у стены одной рукой, и этого больше, чем достаточно, учитывая разницу в наших весовых категориях. Клянусь, его рука, хоть и в теплой куртке, как две моих ноги вместе. И второй, чуть поменьше, но все еще очень впечатляющих размеров, стоит немного в стороне.

— Ну, вот мы с вами и встретились, Ада Григорьевна, приятно познакомиться, — говорит тот, что в стороне, хотя они не представлялись, но мое имя знают. — А то мы на днях хотели заглянуть к вам в гости, а вы так невежливо проигнорировали.

Тошнота подкатывает к горлу, когда я представляю меня и этих двоих в замкнутом пространстве квартиры. До последнего надеюсь, что здесь, в подъезде, кто-то может пройти, все же это посреди дня происходит, а не глубокой ночью. Но эти два бугая ведут себя уверенно и ни капли не боятся свидетелей.

— Не вздумайте кричать, дорогуша, — вкрадчиво говорит мне все тот же. — Мы с вами просто побеседуем, как цивилизованные люди.

Я, конечно, выросла в общине, но что-то мне не верится, что для цивилизованных людей норма хватать других в подъезде и прижимать их к стенке. Но все же я молчу, я боюсь, мое бедное сердце от страха упало в пятки и трепыхается где-то там. Мне никак не справиться даже с рукой одного из них, при желании он сломает мне шею и не поморщится, быстрее, чем на мой крик откликнется кто-то из соседей.

— Да что ты с ней церемонишься! — орет тот, что рядом, при этом внушительно тряхнув меня. — Лава вечно ждать не будет!

— Закрой рот! — кидает тот, что подальше, своему напарнику, и снова обращается ко мне: — Твой муж, Семен Баженов, должен нам кучу денег. И теперь его долг перешел на тебя. А мы привыкли получать свое по-хорошему или по-плохому. Так что давай с тобой, дорогуша, по-хорошему. Продаешь тачку Семена для начала, бабки отдаешь нам, срок тебе даю три недели в честь нового года. Больше таких подарков не будет. Ты меня поняла?

С трудом разлепляю губы и хриплю:

— Поняла.

— О, а я уже думал — немая, — гогочет бугай, обращаясь к своему напарнику. Потом озвучивает мне сумму, и меня отпускают. Напоследок бросает: — Расскажешь кому-то — по хорошему не получится.

Я дожидаюсь, пока хлопнет подъездная дверь, с трудом поборов в себе желание тут же съехать на пол по стенке, хватаю пакет, бегом забегаю в квартиру и закрываюсь на все замки. Мне это вряд ли поможет, но я просто не представляю, как еще вернуть себе ощущение безопасности. Чтобы не впасть в ступор, решаю занять руки. Выкидываю в мусор пустую упаковку от молока и яиц, которые тоже не пережили встречу с подъездным полом, отчищаю другие покупки от всей этой жижи. Варю овсяную кашу на воде из купленных хлопьев, потом вяло ковыряю ложкой в тарелке, пытаясь осознать, что со мной произошло. Я впервые в такой ситуации, но, наверно, мне стоит послушаться и попытаться продать машину, отдать этим людям деньги и забыть все это, как страшный сон. Я ведь не могу прятаться в этой квартире вечно. И некому мне помочь решить этот вопрос как-то по-другому. Как же меня угораздило так вляпаться?