С мамой пока выходит не очень, я хорошо к ней отношусь, но уже устал слушать этот бред про то, что я попал под дурное влияние и совершаю действия не по своей воле. Хотя, если разобраться, она всего лишь за меня переживает. Сложно это все… Ерошу короткий ежик свободной рукой. Если высшие силы существуют, то дайте мне терпения, не помешает.

Что же до того, что сказал маме… Сначала язык сам ляпнул, бездумно вырвалось, что люблю Снежинку. Замер на секунду, прислушался. Но мысль эта не вызвала никакого отторжения. Вот так сказал сгоряча, а потом сам понял, что это — правда. За которую мне не стыдно и от которой не страшно. Хорошо так внутри, тепло.

Тушу окурок подошвой и разворачиваюсь обратно к дому. Осталось только понять, как сказать об этом Аде. Да и стоит ли? Я не мастак в словах, мне всегда было проще показать что-то действием, чем трепаться. Вот и пойду показывать свое отношение так, как у меня получается лучше всего.

Ада

Меня укачало, а, может, просто мутило от волнения. Путь до общины казался мне вечностью. Не знаю, зачем, но я то и дело кидала взгляд на часы, как будто знала какое-то конкретное время, после которого ничего изменить уже нельзя. Не знала. Может, уже поздно.

Мы останавливаемся далеко, у главной дороги, и проделываем весь тот путь, что я когда-то, сбегая отсюда. Когда я окидываю взглядом место, где я выросла, мое сердце сжимается. Не от тоски. От боли. Наверно, это можно назвать болью. С горьким привкусом разочарования и поломанного детства. Я чувствую, что я начала жить только сейчас. Теперь я дышу полной грудью. И я хочу забыть, выжечь из памяти все, что было со мной раньше. И у меня получается. Но здесь, когда я снова вижу перед собой все эти улицы, дома, заборы, церковь… меня охватывает отчаяние. Здесь правит безнадёжность.

На секунду прикрываю глаза, мотаю головой, скидывая с себя морок, и продолжаю дальше вести Егора неприметными тропками. Нельзя в это все погружаться, сегодня я здесь по другой причине, и я должна быть сильной, потому что нужна своей сестре.

В какой-то момент оступаюсь, скольжу ногой по сырой от росы траве по небольшому склону, наугад хватая рукой воздух, пытаясь зацепиться за забор. И чувствую крепкую хватку руки Егора на своем предплечье, удерживающую меня от падения. Я не одна. Я больше не одна в этом месте. Выскальзываю своей рукой, пока мои пальцы не оказываются на уровне его кулака. Дальше мы идем, держась за руки.

Перелезаем через забор и оказываемся возле дома моих родителей. Назвать его своим домом у меня не повернется язык. Осмотревшись, я сдавленно всхлипываю, закрыв рот рукой: на месте дерева, по которому я выбиралась из окна нашей с Прасковьей комнаты остался лишь одинокий низкий пенек. Егор следит за направлением моего взгляда, и, кажется, понимает меня без слов. Подхожу ближе и останавливаюсь в нерешительности. Вокруг тишина, нарушаемая лишь пением сверчков, в окнах дома темно.

Егор подбирает с земли мелкий камушек и кидает его в окно нашей комнаты не втором этаже. Стекло жалобно звенит. Я вжимаю голову в плечи. Хоть бы сработало. Сердце колотится навылет, готовое к тому, что в любой момент на шум отреагируют родители.

Некоторое время ничего не происходит, а потом в комнате загорается тусклый свет, и я вижу светловолосую макушку сестры, которая высовывается к нам через приоткрытую раму.

— Ада! — громко шепчет Прасковья, не скрывая радости. — А ты Егор, правильно?

— Познакомимся потом, ладно, принцесса? — посмеивается Егор. — Сейчас ты должна спуститься к нам, чтобы спастись от дракона.

— Как видите, у меня с этим некоторые проблемы, — сестра с грустью смотрит на то, что осталось от дерева.

— Просто прыгай, и я тебя поймаю, — тянет к ней руки Егор.

— Что? Ты с ума сошел!

Я понимаю, что ей страшно, и мне тоже, но другого выхода не вижу, и тоже включаюсь в разговор, пытаясь подбодрить:

— Сестренка, этот парень — сама надежность. Обещаю, он доставит тебя на землю в лучшем виде.

— Ну, я бы не был так уверен…

— Егор! — шикаю я на него.

И в этот момент вижу, как из-за спины у Прасковьи появляется рука, хватает ее поперек тела и оттаскивает от окна.

— Нет! — я еле сдерживаю крик, вглядываясь в полутемный проем.

И вижу лицо нашего брата.

— Петя…, - шепчу я и продолжаю смотреть, хотя мне очень хочется закрыть лицо руками.

Он всегда и во всем слушался и поддерживал родителей. Но к Прасковье, вроде, относился хорошо. Неужели он сейчас намерен ее остановить? Выдать? Что он хочет сделать? Совершенно беспомощная, продолжаю наблюдать, как брат что-то шепчет на ухо Прасковье. Кровь гулко шумит в ушах.

— Брат, позволь ей уйти, — кажется, шепчу я, но Петр меня слышит.

Опускает на мгновение ко мне глаза и говорит:

— Давно не виделись, сестра.

А дальше я вижу, как он убирает руку и выходит из поля моего зрения.

Прасковья, не теряя больше времени, перекидывает ногу через подоконник, упирается руками с зажатой в них папкой и командует Егору:

— Лови!

Кажется, в этот момент я зажмуриваюсь, не в силах сдержать

себя, а когда открываю глаза, Егор уже держит мою сестру на руках, испуганную, но улыбающуюся. В этот момент на одну крошечную секунду во мне поднимает голову ревность. Умом я понимаю, что это совершенно неправильное и абсолютно несправедливое в этой ситуации чувство, но что-то дикое внутри меня вопит "Мой!". Но в одно мгновение Егор с таким незаинтересованным видом ставит мою сестру на землю, что мне хочется дать себе пощечину за такие мысли.

Мы коротко обнимаемся с сестрой и проделываем весь путь обратно, но уже втроем.

Чуть отдышавшись, пока Егор заводит машину, я оборачиваюсь к сестре, расположившейся на заднем сидении, и спрашиваю

— Что тебе говорил Петя?

— Он отдал мне мои документы, — все еще не до конца осознав, удивленно отвечает мне Прасковья.

Мы подъезжаем к большому перекрестку на выезде из города, и Егор, коротко притормозив, обводит нас с сестрой взглядом и неожиданно спрашивает:

— Готовы ехать на море, девочки?

И уверенно поворачивает направо.

Ада

Море показывается часов через четырнадцать дороги. Дороги, порой невероятно шумной. Например, в тот момент, когда мы с сестренкой только услышали о конечном пункте нашего маршрута. Я не знаю, как Егор не оглох от наших криков наперебой. Как минимум, вполне ожидаемо было закопаться головой под сидение, как страус в песок. Но нет, он лишь терпеливо с легкой полуулыбкой ответил на наши вопросы и крутанул ручку на панели, наполняя салон легкой музыкой. Или когда мы с Прасковьей делили купленный в придорожном магазине фисташковый муссовый десерт, оставшийся в количестве одной штуки. А порой, наоборот, дорога была абсолютно тихой. Например, когда Прасковья шептала мне, всунув голову между стеклом и моим подголовником, о том, какой у меня симпатичный парень, и как она мне завидует. А я видела, обернувшись полубоком, что Егор все слышит, и как он ухмыляется. Или когда, откинув сидение, сквозь легкий сон слышала уже их перешептывания между собой, но не улавливала смысл.

А море появляется по левому борту, еще где-то вдалеке, но это еще один пример, когда тишина в салоне взрывается криками. Даже вот так, в виде большой темной полосы по линии горизонта, море завораживает меня, не дает отвести взгляда больше. Приоткрываю окно, мне, возможно, только кажется, но воздух здесь совсем другой. Я уже будто слышу плеск набегающих волн и крики чаек, хотя мы едем по оживленной трассе, и все, что я правда слышу — это ее гул.

Курортный городок оказывается совсем небольшим, но все же для местных жителей здесь есть несколько учебных заведений и своя больница, все это мы проезжаем, пока Егор, петляя, проводит нам небольшую экскурсию.

Дедушка и бабушка Егора нравятся мне с первых минут. Я, кажется, тоже не вызываю у них негативной реакции, а еще больше меня радует то, что им, вроде как, приходится по душе моя сестренка. Я-то переживу любое отношение к себе, но ведь именно ее я вынуждена буду здесь оставить. И я желаю всем сердцем, чтобы здесь ее жизнь сложилась лучше, чем до этого в общине. Небольшой пансионат, которым владеет пожилая пара, забит гостями, и это просто какое-то чудо, что в разгар сезона для нас находят несколько комнат. Раззнакомившись и разместив свои скромные вещи в комнатах мы, конечно же, отправляемся поглазеть на море. Можно было подъехать на машине чуть ближе, но мы решаем отправиться пешком. Дорога занимает около пятнадцати минут. На улице стоит непривычная духота и все еще нещадно светит послеобеденное солнце, что приходится постоянно щуриться. Городские улицы встречают нас множеством летних кофеен с мебелью на улице, палатками с сувенирами и разношерстными туристами в ярких летних одеждах, а то и вовсе в купальных костюмах, снующих туда-обратно по дороге к морю. Видя мои страдания, Егор на ходу покупает мне солнечные очки и смешную панамку. Я не привередничаю, надеваю все и показываю ему язык. Прасковья странно задумчива с того времени, как мы приехали в город, как будто не замечает солнца и от подобных покупок отказывается.