— Твоя правда, госпожа. Я спросил, как тебя зовут, а потом осмелился выразить надежду, что ты подаришь мне блаженство. Улыбки будет вполне достаточно.

— Выходит, тебя легко ублажить.

Однако, когда незнакомка наклонилась погладить Ахмера, её вуаль как бы невзначай соскользнула, и сердце Моргана забилось быстрее, потому как дама имела кожу золотистую, как и глаза, и полные, сочные губы, созданные для поцелуев. Она не поправила вуаль, но холодно заметила:

— Возможно, пялиться вот так не считается грубым в твоей стране, но у нас это тяжкое оскорбление.

— Mea culpa, demoiselle. Но я ничего не мог с собой поделать, потому что увидел самую прекрасную из женщин, какую мне доводилось встречать.

— Вот как? — В её голосе читалось сомнение. — Как понимаю, ты один из людей короля Ричарда. В таком случае ты наверняка встречался с его сестрой, королевой.

— Да, я имел такую честь сегодня утром.

— Тогда ты либо слепец, либо лжец, так как леди Джоанна гораздо красивее меня.

Снова прикрыв лицо вуалью, незнакомка повернулась и пошла прочь.

Морган не собирался сдаваться.

— Да! — крикнул он. — Но разве леди Джоанна умеет ругаться по-арабски?

Дама не остановилась и не ответила. Однако Морган смотрел ей в след с улыбкой, потому как был уверен, что лёгкий ветерок донёс до него отголоски тихого смеха.

Джоанне не составило труда примирить воспоминания с реальностью. Девятнадцатилетний парень, провожавший её до Марселя и ждавший приезда сицилийских послов, вполне угадывался в тридцатитрёхлетнем мужчине, вызволившем её из позолоченной темницы. Зато Ричард обнаружил разительные перемены, произошедшие за эти четырнадцать лет с девочкой, к которой он питал такие нежные чувства.

— Неужели ты впрямь моя сестра? — шутливо вопрошал он. — Никогда не встречал такого удивительного перевоплощения. Ну, наверное, с тех пор, как в первый раз увидел проклюнувшуюся из кокона бабочку!

— Хочешь сравнить меня с гусеницей? — Джоанна сделал вид, что оскорблена, и толкнула его локтем под ребро — с такой лёгкостью возвратились они к привычным семейным ролям. — Я была обожаемым ребёнком!

— Напрочь избалованным, ирланда, потому как ты бессовестно пользовалась положением младшей. Ты играла нами с той же лёгкостью, как своими куклами. Ричард помолчал немного, для вящего эффекта. — Хотя, подозреваю, это была хорошая школа для брака.

— Воистину так, — согласилась она, так как искренне придерживалась мнения, что девушка, имеющая братьев, имеет явное преимущество над прочими по части понимания мужского склада ума. — Но не я была младшей в семье, а Джонни.

Ричарду не хотелось говорить про Джона, потому как с него разговор неизменно перейдёт на Хэла, Жоффруа и далее на отца. До поры ему удавалось избегать темы семейного раздора, но он знал, что рано или поздно придётся дать ответ на её вопросы. Но только не сейчас. Правда, заключающаяся в его неприязни к Хэлу и Жоффруа, больно ранит её, поскольку Джоанна всегда питала необъяснимое пристрастие к этой парочке. Ей невдомёк, что Хэл сговаривался с мятежными аквитанскими сеньорами против него, а Жоффруа дважды вторгался в его герцогство: один раз с Хэлом, другой с Джонни. На Джонни Ричард обиды не таил, потому как парню было всего семнадцать. А вот о смерти Хэла и Жоффруа не сожалел. Как и о смерти отца, хотя его угнетало, что конец этот оказался таким печальным. Он не хотел, чтобы всё повернулось так, но не имел выбора. Но поймёт ли это Джоанна? Как жаль, что мать приедет только через несколько месяцев — было бы куда удобнее предоставить объясняться ей.

Предупредив Танкреда, что ты должна быть немедленно отпущена, я также потребовал от него возвращения твоей вдовьей доли, — заявил король, чтобы пресечь дальнейшие разговоры о междоусобной войне. — Более того, посоветовал ему уплатить тебе круглую сумму в возмещение за перенесён вне страдания.

— Правда? Очень хорошо! — По мнению Джоанны. Танкред изрядно задолжал перед ней, и её весьма радовало заполучить такого вселяющего ужас сборщика, как Ричард. — Танкред и тебе задолжал.

— Это ты о чём? — Король сразу встрепенулся.

— Вильгельм умер без завещания. Однако выразил намерение оставить отцу большие средства на освобождение Иерусалима от неверных. И раз папа мёртв, Вильгельм хотел бы, чтобы наследие перешло к тебе, ведь судьба Святого города так много для него значила.

— А тебе известно, что именно собирался он пожертвовать, Джоанна?

— Известно. Двадцатифутовый стол из чистого золота, двадцать четыре золотых кубка и блюда, шёлковый шатёр, способный вместить двести человек, шестьдесят тысяч мер пшеницы, ячменя и вина, а также сто вооружённых галер с запасом провизии для команд на два года.

— Да благослови тебя Господь, девчонка! — Ричард с ликованием заключил сестру в объятия. — Ради священного похода я напрочь обескровил Англию, и даже заложил бы драгоценности короны, если бы матушка не удержала. Это наследство означает для меня больше, чем я способен выразить словами, и вполне может статься, что твой супруг окажется спасителем Утремера.

— Вильгельм был бы счастлив услышать эти слова. — Вскинув голову так, чтобы смотреть прямо в глаза брату, она подарила ему улыбку, в которой отразились одновременно печаль, удовлетворение, озорство и даже намёк на ехидство. — И если Танкред откажется исполнять последнюю волю супруга, я могу припомнить и другие вещи, которые Вильгельм хотел бы оставить тебе. Не забудь напомнить ему про это.

Ричард рассмеялся, открыв в маленькой сестрёнке свойственную их семье родовую черту — мстительность. Но тут их разговор прервал приход одного из подручных короля, принёсшего удивительную весть: засвидетельствовать почтение Джоанне приехал французский король.

Филиппу не слишком хотелось наносить визит Джоанне, потому как его угнетала любая минута, проведённая в обществе Ричарда. Более того, он до мозга костей устал от разглагольствований Ричарда по поводу страданий сестры, потому как подозревал, что, совершая столь благородный поступок и вызволяя её, английский король преследует свои корыстные цели. Не в силах поверить, что Ричард способен питать столь нежные чувства к родственнице, которую не видел четырнадцать лет, Филипп пришёл к выводу, что союзник использует Джоанну как хитрый способ очернить его в глазах людей — подчеркнуть контраст между своей заботой о Джоанне и равнодушием, проявленным Филиппом к младшей сестре Агнессе. Французского монарха это страшно раздражало. А как он должен был поступить — объявить войну Греческой империи? Осадить с войском Константинополь?

Но хотелось ему или нет, он чувствовал себя обязанным поприветствовать сестру Ричарда в Мессине, ибо понимал, что в противном случае будет выглядеть мелочным и невежливым — речь всё-таки идёт о королеве. Выехав в компании своего кузена Гуго Бургундского, Жофре Першского и Матье де Монморанси, к моменту приезда в монастырь король несколько развеселился, поскольку люди на улицах встречали их приветственными криками. Мессинцы выказывали куда больше приязни к французам, чем к их английским союзникам, и Филиппа радовало, что привычные театральные трюки Ричарда на них не подействовали.

Аббатиса лично сопроводила посетителей в гостевой зал. При виде женщины, стоящей рядом с Ричардом, неугомонный Матье замер как вкопанный.

— Боже мой, она прекрасна! — воскликнул он.

Помня, с какой лёгкостью юноша выводит из себя Филиппа, Жофре взял на себя заботу о нём, и теперь с укором посмотрел на протеже, поскольку неумеренные похвалы сестре английского монарха не помогают снискать фавор короля Франции. Но поглядев на Филиппа, Жофре с удивлением заметил, что тот пялится на Джоанну с таким же восхищением, что и Матье. Он изумился ещё сильнее, когда король выступил вперёд и поздоровался безукоризненно вежливо с Ричардом и воодушевлённо с Джоанной.

— Для меня честь познакомиться с тобой, госпожа. Однако я в обиде на твоего брата за то, что он никогда не рассказывал, насколько ты прекрасна.