Бенедикт поблагодарил Анена за заботу. Жрец положил руку юноше на грудь, над сердцем, а затем прижал ее к своему сердцу. Бенедикт повторил его жест.

— Прощай, Анен, — сказал уже не мальчик, а мужчина, принявший на себя тяжесть долга. — Прощай до новой встречи.

Жрец, назначенный Аненом в провожатые, нетерпеливо взял Бенедикта за руку. Он указал на Тутмоса, готового вывести их из храма, но Бенедикт уперся.

— Подождите! — сказал он, делая отрицательные движения руками. — Я должен кое-что сделать. — Он повернулся и окликнул Анена. — Извините, но я не могу уйти, не скопировав карту моего отца.

Анен недоуменно смотрел на юношу.

— Карта, карта отца. — Бенедикт расстегнул рубашку и начал пальцем рисовать символы на груди, подражая многочисленным татуировкам Артура. Затем он сделал вид, что переносит их на папирус. — Понимаете? Я должен скопировать карту.

Казалось, Анен понял его.

— Тебе нужна кожа, — сказал он, погладив себя по груди.

— Да, да, карта. — Бенедикт был уверен, что его поняли.

— Это потребует некоторого времени… — Анен погладил подбородок и нахмурился. — А тебя надо увести прямо сейчас. Скоро здесь будет слишком жарко. — Он повернулся к жрецу, которому поручил Бенедикта. — Новый приказ — отведи его в схрон у реки. Ступай к Хетапу и скажи ему, чтобы присмотрел за нашим гостем, пока я за ним не пришлю. Получит награду.

Старый жрец поклонился и поманил Бенедикта. Но юноша все еще пребывал в нерешительности.

— Вы сделаете мне копию карты? — спросил он, рисуя у себя на груди воображаемые символы.

Анен улыбнулся, затем сделал движение руками, словно складывает ткань и протягивает Бенедикту.

— Спасибо, Анен, — проговорил Бенедикт. — Я у тебя в долгу.

В дальнем конце храма, в стене была маленькая дверь — там могла пройти коза, собака или человек на четвереньках. Через нее и вывели Бенедикта уже в ночь, на темные улицы Нивет-Амуна. Вдали от храма все было спокойно, люди спали в своих домах, ни о чем не догадываясь. Бенедикт с провожатым миновали район богатой знати, и теперь шли мимо скромных домов, пока вдоль реки не выстроилось скопище глинобитных хижин. Здесь люди не то еще, не то уже работали: мотыжили или поливали сады, пасли кур, сидели за ткацкими станками, чинили инструменты — то есть трудились для себя, прежде чем отправиться служить в дома своих хозяев.

Они остановились у дома с ухоженным садиком. У входной двери сидел тучный старик. Старый жрец поклонился ему, что-то сказал, указывая на Бенедикта. Человек встал, поклонился в ответ и произнес длинную тираду, после чего еще раз поклонился. Жрец знаками дал понять, что Бенедикт должен остаться с этим человеком. Затем он ушел, а старик обратился к своему гостю.

— Хетап, — сказал он, приложив кончики пальцев к пухлой груди.

Бенедикт повторил имя, затем назвал свое, после чего старый храмовый служитель взял его за руку и повел в дом, чтобы познакомить с женой, полной седовласой женщиной с ямочками на щеках. Бенедикту предоставили единственный стул в доме, а на восходе накормили инжиром, кусочками сладкой дыни и лепешками, обжаренными в пальмовом масле с медом. Затем ему показали место, где он мог лечь спать.

Общение шло легко с помощью простого языка жестов и доброй воли. Бенедикт поблагодарил хозяев и выразил надежду, что их старания будут щедро вознаграждены, ведь он был иноземец, даже не знающий языка.

Бенедикт лег, но уснуть не мог. Он постоянно возвращался в мыслях к последним минутам жизни отца. Смириться с тем, что он умер, никак не получалось. Он думал, как сообщит об этом матери. Что она будет делать, когда узнает, что муж, с которым она прожила столько лет, никогда не вернется к ней? Как она это выдержит?

Бенедикт промучился всю ночь, но так и не уснул. Он то и дело вставал, подходил к окну и смотрел, не идет ли посланец Анена с копией карты. Никто не приходил. К концу дня на реке показалась большая лодка с воинами. Наверное, подумал он, властям стало известно о проблемах в храме, и они приняли меры.

День отошел. Бенедикт лег спать в твердой уверенности, что уж завтра-то карту принесут, а значит, он сможет отправиться домой.

Однако прошел и второй день и, хотя Бенедикт не спускал глаз с дороги, из храма никто не пришел. Третий день отличался от первых двух лишь тем, что в городе начались волнения. Жители деревни тоже начали беспокоиться, и многие выглядели напуганными; соседи без конца обсуждали положение дел, и все были насторожены.

Страдая от нетерпения, молодой человек решил, что если никто так и не придет, он сам отправится в храм и своими глазами посмотрит, что там происходит. Ясно же — что-то пошло не так. Ну сколько времени уйдет на то, чтобы скопировать татуировки на груди отца? Бенедикт ругал себя за то, что ушел, не дождавшись копии, и вообще, надо было самому ее сделать. Он провел беспокойную ночь и на следующее утро встал с первыми лучами солнца, чтобы отправиться в путь; Хетап и его жена пытались отговорить его, но он остался непреклонен. Поблагодарил хозяев за заботу и ушел.

Он уже почти прошел через деревню, когда увидел приближающуюся колесницу. Он отошел к обочине и подождал. Колесница приблизилась, и он узнал Тутмоса. Начальник стражи явно побывал в сражении; правая рука и левая нога чуть выше колена были забинтованы, а глаз почернел от сильного удара.

Тутмос остановил лошадей и сошел с колесницы. Извлек из сумки сверток, завернутый в папирус и перевязанный льняной лентой красного цвета. Командир поздоровался с Бенедиктом и решительно протянул ему сверток.

Бенедикт поблагодарил. Плоский сверток, украшенный рядом черных иероглифов вдоль одной стороны, был настолько легким, что почти ничего не весил.

Бенедикт потянул за красную ленту, чтобы развязать сверток, но Тутмос остановил его и показал, чтобы он немедленно поднимался на колесницу. Бенедикт не стал спорить, и лошади с грохотом помчались по деревне, а потом мимо полей, засеянных бобами и ячменем, вверх, через холмы, в сторону пустыни.

Бенедикт с трудом приноровился к незнакомой повозке, и только сообразил, за что и как удобнее держаться, как показалась аллея сфинксов. Минута и они остановились в начале Священного пути, ведущего к храму. Тутмос жестом предложил Бенедикту выйти, развернул колесницу, поднял руку на прощание и умчался, оставив Бенедикта один на один с безмолвными статуями.

Было еще рано. Солнце только показалось над холмами на востоке. Бенедикт вспомнил, возле какого по счету сфинкса надо прыгать — отец хорошо его обучил. Но сначала он хотел посмотреть на карту. Опустившись на колени у начала каменной мостовой, он осторожно развязал красную льняную ленту и развернул папирус.

Увидев содержимое свертка, он в ужасе вскочил на ноги. Изумление и отвращение волнами прокатывались по нему, заставляя задыхаться.

Перед ним лежала не просто копия карты, сделанная храмовыми писцами, а сама карта: кожа его отца, аккуратно снятая и превращенная в пергамент. Его неспособность объяснить, что ему нужно, привела к чудовищному недоразумению. Никто не делал копию. Бальзамировщики сохранили оригинал. От ужаса Бенедикта вырвало в дорожную пыль.

Когда спазмы утихли, он постоял, размышляя, что ему делать с этой ужасной вещью. Взять? Невозможно! Оставить? Тем более невозможно. Полупрозрачный фрагмент кожи, покрытый синими символами, нанесенными при жизни его владельца, взывал к решению. Солнце вставало над холмами. Скоро лей-линия утратит активность и придется ждать еще целые сутки в этом ненавистном месте.

Бенедикт понял, что на самом деле у него есть только один вариант. Он встал на колени, как мог аккуратно сложил пергамент, обернул папирусом и снова обвязал красной лентой. Сунул сверток за пояс и шагнул на Аллею Сфинксов. Подошел к пятому сфинксу с конца, остановился, бросил последний взгляд на пустыню и ровным, размеренным шагом, которому научил его отец, начал путь домой.