— Она на повторе, — сказала она, выдохнув.

Кэт шагнула вперед, прежде чем медленно вытащить что-то из-под радиоприемника. Еще одна часть истории «Дэнни Боя», хотя они только что прочли предыдущую.

Сиенна уставилась на разложившийся труп, наклонив голову.

— Кэт, посмотри, — сказала она, указав на сгнившую ткань, свисающую с руки. Было трудно сказать, какого цвета материал когда-то был, но одно было ясно: на локте имелась круглая кожаная нашивка.

Кэт наклонилась, посмотрев туда, куда указывала Сиенна.

— Мистер Патч?

— Возможно, — пробормотала Сиенна, выпрямляясь.

— Давай выбираться отсюда и звонить коронеру, — сказала Кэт.

Сиенна кивнула и взяла последнюю записку Дэнни Боя. Ее мышцы болели и были напряжены, но она не торопилась, пока они шли через дом обратно к машине. Мужчина внутри никуда не собирался уходить.

К счастью, закончилась еще одна глава моей жизни. Мистер Патч пропал без вести. Никто не знал, куда он делся, когда ушел из школы в тот холодный зимний день. Мама загнала его машину в наш отдельно стоящий гараж и накрыла ее брезентом, отряхивая руки и напевая, когда мы уходили. Мелодия была знакомой и навязчивой.

Ду-да! Ду-да! О! Вот так денек!

Несмотря на нежный, мелодичный голос мамы, я вздрогнул.

— Как насчет мороженого на ужин сегодня вечером, Дэнни Бой? — спросила она. — Я бы сказала, что мы это заслужили, не так ли? Мятное?

Миссис Патч появилась в новостях, ее глаза покраснели, голос дрожал, когда она говорила в микрофон о том, каким добрым и нежным человеком был ее муж, как любил учить, что общество им гордилось, а также обо всем том, что люди иногда говорили, прежде чем узнавали, что делал их любимый человек на самом деле. В душе Патч — настоящий демон. На возвышении рядом со своей матерью стояла маленькая девочка с серьезными глазами, и я задался вопросом, насиловал ли он и ее тоже, или предпочитал мальчиков и испытывал особую привязанность к таким сиротам, как я, у которых не было защиты. Но когда полиция наткнулась на большой запас детской порнографии на его домашнем компьютере, расследование застопорилось. Было ли это из-за отсутствия зацепок, или потому, что полиция тихо решила, что миру будет лучше, если он останется пропавшим без вести, я не знал. Меня заботило лишь то, что мои «репетиторские» занятия закончились. Кстати, меня до сих пор подташнивало, когда я слышал упоминание о периодической таблице элементов, поскольку именно на этой странице была открыта научная книга, которую мистер Патч принес мне домой, когда впервые изнасиловал меня. К счастью, разговоры, которые могли напомнить о тех занятиях, возникали не так часто, и, возможно, вы были бы удивлены, если бы они вообще возникали. Но это происходило. О, да. Они возникали.

«О, посмотри на этот закат. Это чистое золото.»

«Шпинат так полезен для здоровья! В нем много кальция.»

Вы поняли суть.

В любом случае, двигаемся дальше. До мистера Патча я не выносил, когда ко мне прикасались, но теперь, хотя прошло уже пару лет, я все еще отшатывался от человеческого контакта. Проблема была в том, что мне хотелось, чтобы это нравилось. Я начал обращать внимание на девочек в моей школе. У меня пересыхало во рту при виде голых ног и обтягивающих блузок. Мне нравилось, когда они проходили мимо меня достаточно близко, чтобы я мог почувствовать запах их волос, но не настолько близко, чтобы они касались меня. Поэтому, когда девочка на уроке английского, которая сидела рядом со мной, та, кого я впервые начал называть Улыбашкой не только потому, что она часто это делала, но и потому, что она обращала их в мою сторону, начала болтать со мной до и после урока, я был счастлив и преисполнен надежды, что, возможно, смогу быть нормальным, по крайней мере, в каком-то смысле.

Может быть, мой отец не уничтожил меня окончательно. Может быть, мистеру Патчу тоже этого не удалось.

Никто не должен был знать, что происходило в моем прошлом. Я бы скрыл это. У матери не было бы причин причинять боль или убивать кого-либо из-за меня. То, что она сделала, могло остаться тайной, только между ней и мной. Я безоговорочно доверял матери. К тому же, теперь я был больше и сильнее — никто не собирался снова преследовать меня. Никто не собирался угрожать мне или унижать.

Улыбашка спросила, не хотел ли я пойти посмотреть фильм, экранизация по книге, которую мы читали на уроке английского. Я не знал, приглашала ли она меня на свидание или просто хотела пойти как друзья. И я не был уверен, на что надеялся. Нет, это ложь, а я изо всех сил стараюсь не лгать. Всегда ли мы осознавали свою ложь? Я удивлен. Разве не все мы постоянно лжем, сознательно или нет? Признаем мы это или нет? Я видел себя в определенном свете, и поэтому даже здесь и сейчас я представлял себя вам таким, каким сам себя воспринимал. Но, возможно, это восприятие неточно. Возможно, ваше восприятие меня было бы иным? Ложное восприятие — это то же самое, что ложь? Я думал, что нет. Что, если вы крепко придерживались этого ложного восприятия, потому что правда была бы невыносимой? Эти вопросы я бы хотел обсудить с кем-нибудь. Возможно, это имело бы значение. Возможно, это изменило бы ситуацию.

Но я отвлекся.

Я надеялся, что нравился Улыбашке больше, чем как друг. Поэтому сильно нервничал. Откуда мне было знать, что делать? Откуда мне было знать, что сказать? В моей жизни никогда не было мужчины, который научил бы меня вещам, которые мне нужно знать. И я не мог спросить маму. Мальчики не спрашивали своих матерей о таких вещах.

За год до этого я устроился на работу в местный продуктовый магазин, чтобы расставлять товары, так что у меня были собственные деньги, которые я мог потратить. Когда настал день нашего свидания в кино, я встретил Улыбашку возле кинотеатра, придя в новых джинсах и тщательно выглаженной рубашке. Девчонка сказала мне, что я хорошо выглядел, и согласилась, когда я предложил попкорн и напиток. Она непринужденно болтала, и мне показалось, что я кивал во всех нужных местах. Когда мы заняли свои места в затемненном зале, я почувствовал себя более расслабленным. Обнадеживающе. Когда начался фильм, Улыбашка придвинулась ко мне ближе, так близко, что наши плечи соприкоснулись, а затем и колени. Мое дыхание участилось, я занервничал, но по-другому, испытав удовольствие и боль одновременно. Она потянулась и взяла меня за руку, прохладное прикосновение ее пальцев напугало меня так, что я чуть не вскочил с кресла, и она тихо хихикнула, сжав мою руку в своей. Мы сидели так много долгих минут, которые показались мне вечностью. Вечность.

Я остро осознавал каждый вдох, каждое движение, каждое тихое урчание в животе. Я мог поклясться, что чувствовал, как молекулы моего тела перестраивались, создав нового человека, которым я мог бы стать, зная, что такая девушка, как эта, хотела взять меня за руку и положить свою сладко пахнущую головку мне на плечо. Я почувствовал, что стал твердым, молния моих новых джинсов болезненно вдавливалась в мой набухший пенис. Это напомнило мне об ужасной боли и непонятном удовольствии, которые я испытывал в этой области раньше. Нет, нет, нет, нет. Я отчаянно пытался развеять свои мысли, но безуспешно. Это напомнило мне о мистере Патче, и я начал потеть, в моей голове появился жужжащий звук. Я не хотел думать о мистере Патче. О, Боже. Я больше никогда не хотел думать о нем, но особенно не здесь, когда локоны девушки щекотали мою щеку, а ее гладкие пальцы переплетались с моими.

Я не хотел чувствовать себя грязным. Не хотел отстраняться. Но мое тело было горячим и твердым, и я чувствовал, как мои руки становились липкими, а эрекция набухла в штанах, несмотря на то, что я изо всех сил старался подавить ее. Чем больше я расстраивался, чем больше возмущался от своей реакции, тем больше заводилось мое тело. Это было страдание. Мое сердце колотилось в груди, яйца ныли от желания облегчить боль, а образы в моей голове продолжали мелькать, быстро и яростно. Тошнотворно. Деревянная поверхность стола прямо под моим лицом. Цветные квадраты периодической таблицы Менделеева. Никель. Кобальт. Магний. Попкорн перекатился у меня в животе. И поэтому, когда Улыбашка повернула голову, прижалась своим мягким, горячим ртом к моей шее и поцеловала меня там, а ее рука скользнула к моей выпуклой промежности, я эякулировал в буквальном смысле слова от удовольствия и стыда, крик замешательства и отвращения нарушил относительную тишину кинотеатра.