Карина искоса смотрела на него, чувствуя, как ее охватывает тревога и непонятная тоска.

Выглядел он неважно: лицо осунулось, глаза красные, воспаленные, на лбу, над переносицей, залегла тонкая морщинка. Но Карину испугал даже не этот, явно болезненный вид, а нечто другое.

За то время, что она знала Олега, он бывал всяким: надменным и холодным с малознакомыми людьми, неистовым и неутомимым, когда дело касалось работы. Язвительно-насмешливым в споре, нежным и ласковым в те редкие минуты, когда им удавалось уединиться, откровенно грубым и злым, если на него пытались давить или поступали вопреки ею требованиям.

Но никогда прежде Карина не видела его таким потерянным, лишенным своего обычного спокойствия и самоуверенности. Она привыкла всегда и во всем находить в Олеге опору, привыкла к его жесткости и даже категоричности, и сейчас, при взгляде на его утомленное, бескровное лицо со свинцовыми тенями под глазами, ей стало страшно.

— Может, не поедешь? — робко спросила она. — Тебе же плохо. Болит рука?

— Да нет, — рассеянно и все так же глуховато проговорил Олег, — с рукой все в порядке.

— А что тогда?

Он наконец поднял на нее глаза.

— Я вот думаю… Карин, как мы дальше будем? Устал я так… надо Лельке правду сказать. А я… не могу, — Олег сокрушенно покачал головой, — понимаешь, не могу, и все. Она и так последнее время чумовая стала, как посмотрит иной раз — аж дрожь пробирает. — Он мрачно усмехнулся. — Хочешь верь, хочешь не верь, но я от тебя возвращаюсь под утро и всякий раз в глубине души жду — пусть она проснется, пусть все поймет. Ну покричала бы, поплакала, даже по морде мне треснула — все лучше, хоть какая-то определенность. Но она не просыпается! И ничего не видит, ничего! — Олег безнадежно опустил голову.

Карина сидела не шевелясь и почти не дыша. В мозгу словно острой иглой кололо: «Вот оно, пророчество Русудан. Именно так все и начинается. Вот так».

Он молча ждал, что она скажет.

— Может быть, ей известно? — тихо проговорила Карина, вспомнив Вадима и эпизод с забытым фотоальбомом на кровати.

— Нет. — Олег решительно покачал головой. — Нет. Я Лельку знаю, она, как никто другой, способна существовать в своем мирке, ничего не замечая вокруг. — Он вздохнул, здоровой рукой обнял Карину, притянул к себе. — Прости. Не должен был я тебе всего этого говорить. Сам обещал, что будет легко… не вышло.

— Ничего, — прошептала она. — Успокойся. Не думай об этом. Мне ничего от тебя не нужно, только ты сам.

— Я знаю. — Он улыбнулся. Карина видела, как он изо всех сил пытается овладеть собой, стать снова хозяином положения, уверенным, независимым, неуязвимым. В какой-то мере ему это удалось. — Ладно. Приеду, и все решится. Что-нибудь придумаем, безвыходных ситуаций не бывает, правда?

— Правда. — Она щекой прижалась к его щеке. Сейчас, в эти мгновения, она осознавала, что есть на свете близость более глубокая и сильная, чем телесная, когда ничего больше не надо — только сидеть вот так, рядом, без страсти, без желания, безошибочно угадывая друг у друга каждую мысль, каждый вздох.

Ночь ползла и ползла, тихо и мерно тикали часы на стене, остывший чай в чашке покрылся прозрачной пленочкой. Казалось, никогда не кончится вязкая темнота за окном и такая же вязкая тишина в крошечной кухоньке.

А потом неожиданно наступил рассвет, молочно-белый, холодный, неуютный.

— Надо идти, — тихо проговорил Олег.

Осторожно отодвинул Карину и встал.

— Да, иди. — Она рассеянно смотрела, как медленно розовеет белый туман за окном.

Он нагнулся и поцеловал её. Затем быстро прошел по коридору. Хлопнула дверь.

Ей хотелось зареветь, заголосить, как голосят бабы в деревнях, громко, безутешно, на одной непрерывной высокой ноте. Но вместо этого она поднялась из-за стола, вылила в раковину чай, тщательно сполоснула чашку, аккуратно поставила ее на полку в кухонный шкаф. Потом спокойно и не торопясь вернулась в комнату, подняла с полу вязанье, уселась в кресло и принялась сосредоточенно считать петли.

Внутри у нее все точно окаменело, глаза были абсолютно сухими, и только слегка ныл затылок, будто его сдавили обручем.

В восемь утра пришла Леля. Лицо ее было бледным и решительным.

— Я еду в аэропорт, — категорически заявила она.

— Зачем? — устало проговорила Карина.

— Провожать.

— Но ведь он же вернется через неделю. Вы же не на месяц расстаетесь, для чего тебе тащиться в такую даль?

— Я так хочу.

Леля была непоколебима. Отговаривать её не оставалось ни сил, ни времени, и Карина заказала по телефону такси.

В десять они разбудили Олега, успевшего подремать часа три. Сама Карина так и не сомкнула глаз. В одиннадцать пришла машина.

Всю дорогу Карина дергалась и нервничала, опасаясь, что Лелю растрясет и у нее начнутся преждевременные схватки. Однако та полуторачасовую поездку до Шереметьева перенесла на удивление благополучно. Она прижималась к Олегу, по обыкновению что-то жарко шептала ему на ухо. Он рассеянно слушал и кивал. Глаза его после бессонной ночи слипались.

Карине же спать не хотелось нисколько — она была точно натянутая струна и никак не могла расслабиться.

Пожалуй, Леля из всех троих выглядела самой спокойной и бодрой. Однако лишь только они приехали в аэропорт, это спокойствие как ветром сдуло. Глаза ее налились слезами, губы задрожали. Она вцепилась в рукав Олеговой куртки, лепеча что-то неразборчивое и жалобное. В зале уже собрался народ из оркестра и хора, и Карина видела, что Олег мучается, тяготится Ледяными слезами, что ему неловко перед ребятами.

Она принялась утешать Лелю как могла. Вроде бы ей это удалось. Во всяком случае, та перестала плакать, вытерла лицо платком и, изобразив подобие улыбки, приблизилась к шумной и пестрой толпе музыкантов.

— Олежка, ты сдурел? — Любаша, как всегда громогласная, краснощекая, в новом кожаном пальто, делающем её громоздкую фигуру похожей на тумбочку, выразительно скрестила руки на груди. — Чего бабу на сносях в аэропорт припер.

— Она сама, — ответил Олег сквозь зубы и отвернулся от Любаши, давая понять, что разговор окончен.

Но не тут-то было. Хормейстерша, полностью оправдывая данную ей в оркестре кличку, не унималась.

— Что значит — сама? Ты мужик в доме или кто? Девонька дорогая, — обратилась она к Леле, — была б ты моей дочкой или невесткой, я б такого ни в жизнь не допустила. Не берегут они тебя, безобразники!

Леля всхлипнула.

— Любовь Константиновна, все! — сердито и испуганно произнесла Карина. — Проехали.

— «Проехали»! — ворчливо передразнила Любаша, но все же послушалась и отошла в сторону.

Однако было поздно. Леля беспомощно заморгала, из глаз ее снова потекло в три ручья. Она уткнулась мокрой щекой Олегу в плечо и зарыдала в голос.

— Леля, — Олег слегка потряс се, пытаясь оторвать от себя, — Лель, ну перестань. Стыдно же, люди смотрят. Лелька! — Он смягчил тон, заговорил тише, чуть наклонившись к ее лицу: — Чего ты, глупая? Все же нормально, я приеду, отвезу тебя в больницу. Родишь своего мальчика… или девочку… кого ты больше хочешь? А?

— Н-никого… — заикаясь и всхлипывая, проговорила Леля, не отрывая лица от его куртки. — Н-не уезжай…

— Да ты с ума сошла! — Олег рывком снял с плеча сумку, поставил на пол. В глазах у него промелькнул гнев, но тут же угас. Он обнял Лелю, мягко, но настойчиво потянул в сторону: — Пойдем… Поговорим. Пошли.

Они отошли к аптечному киоску.

Карина наблюдала за ними, стоя там, где Олег оставил свою сумку.

Слов их разговора ей слышно не было, она только видела, как Олег пытается что-то втолковать Леле, время от времени подкрепляя сказанное жестами здоровой руки. Выражение лица у него было усталым, но ласковым. Леля слушала, часто и послушно кивая, глядя ему в глаза.

Карина почувствовала, что задыхается. Кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась. Сзади стоял Вадим. Вместо длинного черного пальто на нем была легкая замшевая куртка светло-серого цвета, в руках большая ярко-оранжевая сумка.