— Кто письмо про меня прислал?

А он мне:

— Не знаю. Понятия не имею, кто этот гад. Знал бы, убил на месте.

— Себя убей, — говорю. — Ведь это ты.

Он от меня как от чумы назад шарахнулся. Хотел было что-то сказать, потом рукой махнул и… заплакал.

Страшно, когда перед тобой стоит здоровый мужик, вот с такими ручищами, сильный, молодой, и давится слезами.

— Саша, — говорит, — разве я мог подумать? Да, был грех, написал про тебя Виталику, думал разлучить вас, не мог без тебя. А он…

— Убийца, — говорю ему. — Человек тебе верил больше чем себе, а ты его предал.

Хотела ударить его, но так мне худо стало — не ударила, повернулась и ушла.

До выпускных дожила словно во сне. Понимала, что ни в чем не виновата, оклеветал меня Макс, а все равно чувствовала себя последней… — Саша, не договорив, махнула рукой. — Мать Виталика на его похоронах так мне и сказала: «Ты, зараза, сына моего погубила».

— Почему же ты ей не объяснила, в чем дело? — не выдержав, поинтересовалась Карина.

— Не до того мне тогда было. — Саша грустно улыбнулась. — Да она бы и не поверила, скажи я ей про Макса. Она ведь так и продолжала считать его лучшим Виталькиным другом.

Карина кивнула понимающе.

— И ты тогда…

— Да, я сдала школьные экзамены и уехала в Москву. Поступила в Гнесинку на хоровое дирижирование, благо с детства голос хороший имела. И ни разу с тех пор в Суздаль не возвращалась, мама только приезжала ко мне — сначала в общагу, затем в комнату съемную.

Думала, забуду все со временем — нет, не забыла. Не хотела ехать, Любаша уговорила, она после болезни за голос опасается. — Саша вздохнула и глянула на Карину с благодарностью. — Вот, высказалась, и легче стало. Ты уж прости, заморочила тебе голову.

— Ничего. Не говори глупостей, — сказала Карина.

Дверь дирижерского купе плавно отъехала сторону, и в коридор вышла Любаша. Лицо ее пылаю, глаза блестели. Весь вид хормейстерши выражал благодушие и умиротворенность. Увидев Карину и Сашу, Бульдозер нисколько не смутилась:

— Девочки, привет. Что тут делаете?

— Сергею Михайловичу ноты передать хотим, — Саша помахала папкой.

— Сергей Михайлович спит. Это чьи ноты?

— Вадима Сотова. Он заболел. Грипп. Сестра приезжала, привезла его партии.

— Олегу передайте, — посоветовала Любаша. — Он в третьем купе.

Она протиснула свое разгоряченное, пышное тело мимо девушек и скрылась за одной из дверей.

Саша протянула папку Карине:

— Передашь? Я пойду лягу, а то голова разболелась.

— Передам.

Она ушла. Карина постучала в третье купе. Щелкнула задвижка. На пороге возник Олег. При виде Карины лицо его осветилось радостью.

— Ты? Заходи.

— Я на минутку, — она едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею, — вот ноты принесла.

— А. Вадика? — Олег кивнул и взял папку у Карины из рук. — Вот придурок, нашел когда заболеть. Давай входи, нечего торчать посреди вагона.

Карина заглянула в купе: там сидело трос — два скрипача и молодой альтист. Илюша Беленький, вчерашний выпускник консерватории. «А, была не была’* — решила она и зашла внутрь.

— Двигайтесь, мужики. — Олег быстро и ловко расчистил место на столе, заваленном колбасной шкуркой и яичной скорлупой. — Чаю хочешь? — обратился он к Карине.

— Хочу. — Она улыбнулась ему и села к окну.

— Значит, получишь. Илюха, не сочти за труд, сгоняй за кипятком.

Покладистый Илья подхватил стакан и вышел.

— Как вы там устроились? — поинтересовался Олег, усаживаясь рядом с Кариной. — Тепло у вас в вагоне?

— Даже слишком. Душно.

— А у нас все в норме, — вступил в разговор один из скрипачей, долговязый парень в очках с толстыми стеклами на горбатом носу. — Слышь, Олег, помнишь, как мы из Сочи ехали, двое суток без кондиционера? Вот это класс был, хуже, чем в газовой камере.

— Да, было дело, — подтвердил Олег, незаметно подвигаясь к Карине совсем близко, почти вплотную. Тела их соприкоснулись. Он нашел по столом Каринину руку и сжал в своей, горячей и сильной.

Вернулся Илья, неся стакан кипятка. Олег достал из коробочки пакет с заваркой.

— Пей, — он пододвинул стакан к Карине, — печенье бери.

Эта несвойственная ему заботливость, желание поухаживать тронули Карину до глубины души. Дома, в Москве, все было иначе: приходя домой. Олег и пальцем не шевелил. Леля ставила ему под нос тарелки с едой, стирала и гладила всю его одежду, приводила в порядок ноты. Он принимал это как должное с поистине королевским величием. И вдруг это деловитое заваривание чая, гостеприимно предложенное печенье.

Ей стало одновременно и радостно и смешно, а главное — непреодолимо захотелось сообщить Олегу, что в номере она. скорее всего, будет жить одна и они смогут видеться каждую ночь, сколько захотят.

— Саша Заславская, оказывается, родом из Суздаля, — проговорила Карина как бы невзначай.

— Саша? — Олег пожал плечами. — Не знал.

— Мы решили, что поселимся вместе. Хотя, вообще-то говоря, ей и номер-то не нужен — у нее в городе семья: мать, братишка.

По тому, как дрогнули кончики Олеговых губ. весело сощурились его глаза, ей стало ясно, что он понял.

— Я ложусь, — объявил Беленький и полез на верхнюю полку. Долговязый скрипач выразительно зевнул.

— Пойду, — Карина поспешно встала. — поздно уже. Спасибо за чай.

— Не за что. — Олег поднялся, выпуская ее из-за стола.

— Спокойной ночи, — пожелал долговязый и принялся стягивать через голову свитер.

Олег вышел за Кариной в коридор, плотно прикрыв дверь купе. Быстро огляделся и крепко обнял ее.

— Ты что? — испуганно проговорила она, пытаясь освободиться. — Увидят.

— Плевать. Надоело прятаться, точно школьникам. В конце концов, все равно…

Не плевать! — Карина ладонью закрыла его губы. — Замолчи, пожалуйста, я прошу тебя. Подождем чуть-чуть, всего сутки. Завтра ночью мы будем вместе. — Она на секунду прижалась к Олегу всем телом, затем быстро отстранилась.

— Кстати, — он уже овладел собой и теперь смотрел на нее с обычной своей усмешкой, — я в номере тоже один, раз Вадик не поехал, — мы с ним всегда вместе живем. Так что сможем выбирать.

Суздаль оказался сказкой. Заснеженные улочки, позолоченные купола церквей, неспешная, немосковская речь прохожих, красно-сиреневое зарево на небе по вечерам.

Карине не хотелось верить, что все это чудо кончится через неделю с небольшим. Здесь, вдалеке от Лели и от бдительных, пронизывающих глаз Вадима, она наконец почувствовала себя полностью свободной, перестала контролировать каждый свой взгляд и жест, окунулась в страсть с головой, безоглядно.

Они с Сашей действительно взяли номер на двоих, и в первый же день та сдержала слово и ушла к матери.

Карина осталась одна. Днем была репетиция, вечером — первый концерт. Принимали капеллу тепло, зал был набит битком, публика теснилась даже в проходах.

А потом они с Олегом вышли на улицу. Морозило, под ногами хрустко поскрипывал свежевыпавший. чистенький снежок. Прямо над головой в темном небе висел золотистый месяц.

Щеки у Карины горели, дышалось легко, хотелось крикнуть что-нибудь невероятно глупое в полный голос.

— Эй, — Олег легонько потянул ее за воротник дубленки, — у тебя нос красный. Как у снеговика.

— Ах так! — Она нагнулась, зачерпнула пригоршню снега, кинула ему в лицо.

— Ну держись. — Он обхватил Карину за плечи и с размаху усадил в глубокий сугроб. Прямо в нее один за другим посыпались меткие снежки.

— Сдаюсь, сдаюсь. — Она смеялась, мотала головой, пытаясь стряхнуть снег с шапочки и волос, распушенных по плечам.

Он протянул руку, рывком вытащил Карину из сугроба. Они стояли друг против друга, и два облачка пара, вылетавшие из их губ, смешивались.

Оба чувствовали себя точно подростки, тайком сбежавшие в кино с уроков, будто на двоих им было не шестьдесят лет, а всего тридцать или того меньше. Глаза Олега весело блестели, от его всегдашней угрюмости и холодности не осталось и следа.