Гамма коряво, с остановками добралась доверху и начала спускаться вниз. Медленно, ползком, на ощупь.

Карина невольно оторвалась от окна, в которое глядела, и обернулась: ей показалось, что ученик играет, крепко зажмурившись и не видя клавиатуры. Но нет, глаза мальчика были широко открыты и выражали муку.

Он сидел, резко наклонившись вперед на стуле, крепко прижав локти к бокам, и судорожно колотил пальцами по клавишам.

…Ми, ре, до, си, ля, соль…

— Фа-диез, — привычно подсказала Карина. Мальчишка вздрогнул всем телом и остановился.

— Там фа-диез, Вася, — мягче проговорила Карина и приблизилась к фортепьяно, за которым застыл страдалец. — Ну что ты? Играй дальше. — Она осторожно положила руки ему на плечи. — Расслабься. Вот так, молодец. Локти и сторону, пальцы поднимай, но не слишком.

Вася достучал гамму до конца и вопросительно поглядел на Карину.

— Ничего, — вздохнула та, — неплохо. Давай дневник.

Лицо мальчугана прояснилось. Он мигом вскочил со стула и протянул Карине толстую тетрадь в темной обложке:

— Вот.

— Значит, к следующему уроку разучишь фа-мажор. И принесешь польку. Хорошо?

— Хорошо, — выдохнул Вася, нетерпеливо косясь на дверь.

Карина молча глядела, как он, спеша и сопя, складывает потрепанный нотный сборник в папку, как вприпрыжку бежит к порогу, по обыкновению позабыв сказать «до свиданья».

Ей казалось, будто ее выпотрошили, — так она устала. А ведь Вася лишь третий у нее по расписанию. За ним придут еще семь человек, и где взять на них силы?

В голове мерно отстукивало: «Соль, ля, си, до…»

Карина резко выпрямилась, вернулась к окну, решительным движением распахнула настежь форточку. Повеяло промозглой сыростью.

Господи, ведь уже март, весна. А она и не заметила ее наступления за бесконечной чередой тускло-серых дней, монотонным «раз, и два, и три», упорно пропадающими диезами и бемолями, непослушными детскими пальцами.

Занавеска тихонько раскачивалась от ветра.

Карина в оцепенении разглядывала чахлый цветок герани, стоящий в горшочке на подоконнике.

Позади скрипнула дверь.

— Кариш, ты свободна?

На пороге стояла Зина Бабакина. Глаза ее подозрительно припухли, большие красивые руки нервно комкали носовой платок.

— Заходи, Зиночка. — Карина, обрадованная визитом подруги, не сразу заметила ее необычное состояние.

— Я на минутку. — Зина бочком прошла в класс, уселась на краешек стула возле пианино. — У тебя никого нет?

— Васю пораньше отпустила, — призналась Карина. — Не могу больше.

Зина понимающе кивнула. Карина внимательней вгляделась в ее лицо.

— Ты что? — с тревогой проговорила она, подсаживаясь к Зине поближе. — Что-то случилось?

— Да так, — уклончиво ответила та.

— На тебе лица нет. Может, сердце? Дать таблетку?

— А! — Зина с ожесточением махнула рукой и прижала к глазам платок.

— Ну что ты, Зинуль! Ну брось! — Карина растерянно глядела на рыдающую подругу. Для обычно сдержанной Зины слезы были редкостью.

Устала? Неважно себя чувствует?

— Дерьмо! — шептала Зина, закрывая ладонями лицо. — Все дерьмо! Грязь! Надоело, к чертовой матери такую работу!

У Карины в голове мелькнула мысль, что, вероятно, сегодня неблагоприятная геомагнитная обстановка: не только у нее самой, но и у Зинки крыша поехала, заниматься с учениками невозможно, хочется послать подальше всю их музыкальную школу, да и вообще весь мир.

— Не расстраивайся. Зинуля, — ласково обратилась она к подруге. — Наверное, сегодня магнитная буря. Я тоже словно выжатый лимон.

Зина внезапно опустила платок. Мокрые глаза ее недобро блеснули.

— Буря, говоришь? — Она бросила гневный взгляд на дверь. — Я тебе сейчас расскажу, какая буря. Малютину мою помнишь?

— Это новенькая, что ли, с маникюром?

— Она, — сквозь зубы подтвердила Зина. — Знаешь, я вчера ее выгнала с урока. Насовсем.

— Правильно сделала. — поддержала ее Карина.

Она отчетливо вспомнила новую ученицу, которую месяца три назад всучила Зине администрация. Девица лет четырнадцати с наглым взглядом жирно подведенных глаз и длинными, сиреневыми ногтями. Смотрит свысока, будто не учиться пришла, а с ревизией.

— Наглющая, — подхватывая Каринины мысли, проговорила Зина. — не делает ни черта, я ей слово, она мне в ответ десять. Ну я и сказала: тут, мол, дети музыке учатся. Те, которые, между прочим, талантливые и которые эту музыку любят.

— А она?

— Ушла. А сегодня пришла ее мамаша: шуба норковая в пол, в ушах брюлики.

— К тебе пришла?

— Если бы. Прямиком к директору. — Зина зло сощурилась и замолчала.

— И дальше что? — осторожно спросила Карина, хотя уже знала, что услышит в ответ.

— Как ты думаешь? — с горечью проговорила Зина. — Я должна извиниться перед девчонкой за то, что, видите ли, унизила ее человеческое достоинство, намекнув на отсутствие таланта. А дальше — учить ее как миленькая, безо всяких разговоров. Ее папаша, оказывается, купил для школы комплект стереоаппаратуры и обещал на следующий год ремонт зала за свой счет.

— Да. — пробормотала Карина, опуская голову.

Это было все, что она могла сказать Зине. Обе они прекрасно знают, как бесправны здесь, у себя на работе. Мало того что получают копейки за свой труд, так еще должны безропотно терпеть унижения от таких вот папиных дочек, — иначе разговор с директором будет коротким.

— Я не буду учить эту сучку, — тихо и отчетливо сказала Зина, вставая.

— Разве есть выход? — безнадежно спросила Карина.

— Уйду.

Карина поглядела на подругу и поняла, что та говорит серьезно. Она почувствовала, как болезненно сжалось сердце.

Зина уйдет. Оставит ее здесь одну. Умница Зинка, которая единственная в школе понимает Карину с полуслова. Да что ж за день сегодня такой разнесчастный!

— Зин, а как же ученики? — упавшим голосом спросила она.

— Не трави душу, — Зина страдальчески поморщилась, — обойдутся как-нибудь. А я больше не могу. Пойду в частную школу, там, говорят, меньше трехсот баксов в месяц не платят.

— Там дети без тормозов, — сказала Карина. — Балованные, им все позволено, вот и…

— И здесь все позволено, — перебила Зина. — Так и так продаваться, уж лучше задорого, чем задарма.

— Как знаешь. — Карина пожала плечами.

Конечно, Зине нужно работать в денежном месте. Она одна растит сына, его и одеть надо, и обуть, и накормить, и выучить.

А ей, Карине, деньги без надобности. Дедовская дача в Кратове даст постоянный ежегодный доход в пару тысяч баксов — на одинокую, безбедную жизнь вполне хватает. А лишнего ей не надо.

— Пойду. — Зина вздохнула и направилась к двери, — у меня там Кирюшка с Настей сидят. Свиридова играем в четыре руки. — Она улыбнулась криво и жалко. — Как я их оставлю, ума не приложу!

Она вышла из класса.

Карина прикрыла окно, наполнила под краном пыльный граненый стакан и полила вянущий цветок. Потом уселась возле фортепьяно в ожидании следующей ученицы.

Жалко Зину. Но у той хотя бы есть злость, есть энергия, делающая ее способной на поступки, заставляющая искать лучшей доли.

А у Карины ничего нет. И поэтому она никуда отсюда не уйдет.

Когда Карина закончила работу, уже смеркалось.

Она привычно брела по своему излюбленному маршруту: пешком через скверик, булочная, молочный и, наконец, узкая асфальтированная дорожка, стиснутая с двух сторон длинными многоподъездными домами. Дорожка сворачивала влево и упиралась в грязно-желтую панельную пятиэтажку. Как раз ту, в которой жила Карина.

Лифта в доме не было. На последний этаж приходилось карабкаться пешком.