— Неужели он не взял ничего с собой? — с робкой надеждой спросил Фринн. — Это помогло доказать ему свою правоту.

— По-моему, нет. Не припоминаю ничего такого.

— Невероятно! — воскликнул Фринн. — Благодаря этой книге я и выбрал путь искателя. Она перевернула моë представление о мире! Настолько близки оказались загадки нашего происхождения, что я больше не мог сидеть, сложа руки. Отец мне прочил карьеру в магическом соборе. Он сам был колдуном первой степени и мечтал, что я так же буду плести чары, ворожбу наводить и прочей дребеденью заниматься.

— Но ведь это большие деньги. Люди хорошо платят, если нужно срочно подправить здоровье или найти пропавший кулон любимой бабушки, — размышляла Мила.

Фринн выругался в бороду и остановился. Они уже дошли до края пирса, и дальше разливалось бескрайнее море. Не было видно горизонта, лишь усыпанное звëздами небо отражалось на подвижной глади. И Кара, что жëлтым большим диском зависла над головами.

Фринн взмахнул рукой. Мерцающая дымка окутала еë в один миг и начала струйками сплетаться в чайную розу. Фринн провëл рукой вдоль стебля, завершая формирование цветка, подхватил его. А потом преподнëс Миле со словами:

— Единственное, в чëм вижу смысл магии я, это возможность подчеркнуть волшебство твоей красоты этой розой.

Мила не знала, что сказать. Она приняла цветок и увидела, что тот идеален. Каждый лепесток насытился нежным жëлтым цветом, на крепком стебле ни одной колючки. Мила расплылась в улыбке, а Фринн продолжал:

— Я не встречал ещё таких девушек, как ты, Мила. Но боюсь, что моя работа заставляет тебя держаться на расстоянии.

Мила потупила взгляд, не решаясь признаться, что это правда. Ей стоило невероятных усилий не давать волю чувствам. Пускаться в их омут с головой было не правильно. Даже запретно. И вот она стояла, едва не падая в обморок, рассматривала розу. Воздуха не хватало, хоть Мила и пыталась это скрыть.

— Позволь мне тебя поцеловать? — спросил Фринн.

Сердце Милы забилось ещё чаще. Она подняла голову. Фринн шагнул ближе. Приблизился к еë губам и осторожно коснулся их своими. И тут мир померк. Голос города отдалился, затих. Всплеск воды.

Мила как будто парила. Удушье стягивало грудь, но это уже не волновало. В висках нарастала тупая боль, но и это было чем-то таким, с чем бороться бесполезно.

Внезапно тяжесть в груди пропала. Глубокий вдох. Мила пришла в себя на песке. Боль в висках резко усилилась и охватила всю голову.

— О, Дэв! Ты жива! — с облегчением обрадовался Фринн.

Он нависал над ней и с ужасом рассматривал еë лицо. С его волос капала вода, а лицо даже в темноте казалось бледнее мела.

— Что случилось? — слабым голосом спросила Мила.

— Ты упала в воду. Не помнишь?

— Наверное, я потеряла сознание.

Она подняла руку, чтобы потереть лоб, но заметила, что рукав болтается слишком свободно. Тут же ощупал грудь — платье и корсет были разорваны. Тело прикрывало лишь исподнее, но и его Фринн надорвал так, что теперь левая грудь была оголена.

— У меня не было другого выхода, — произнëс Фринн в своë оправдание, когда понял ход мыслей Милы. — Ты уже не дышала. Я боялся, что ты умрëшь у меня на руках.

Возмущению Милы не было предела. Какая наглость: оставить несчастную в нижнем белье и говорить при этом, что по-другому никак.

Мила собрала обрывки платья, пытаясь прикрыться, и поднялась:

— Спасибо, профессор Фринн, за вечер, но мне надо домой. Вызовите такси, если у вас есть такая возможность.

— Как скажешь.

Фринн достал эфирон — личный кристалл Тарнавы, размером с ладонь. Крайне дорогая вещица, позволяющая всегда иметь доступ в эфир. А уж огранëнные и украшенные эфироны вовсе были редкостью. Кристаллы поддавались обработке только искуснейшим мастерам, а на один экземпляр уходило до года работы. Эфирон Фринна имел прямоугольную форму, был тонок, а по краю его тянулась золотая кайма.

Мила едва не ахнула от восхищения, но вовремя опомнилась. Только что Фринн облапал еë, пользуясь минутной слабостью. После такого даже намëка на снисхождение быть не должно.

А Фринн, ничего не заметив, провëл рукой над кристаллом. Всплыло эфирное облако, где в упорядоченном хаосе блуждали окошки с фильмами и играми, с новостями, беседами, магазинами. Ноосфера эфира была необъятна, и хранила если не всю информацию, созданную людьми, то большую еë часть.

Фринн вызвал такси и вновь обратился к Миле:

— Мне жаль, что ты неправильно всë поняла. Я хотел помочь, только и всего.

Но Мила с гордым видом хранила молчание.

— Ладно, дело твоë. Наверное, у тебя сейчас голова раскалывается, а тут ещё я со своими объяснениями.

Не сказала она ни слова и когда подъехал самоезд. Села в мокром платье, от чего извозчик уже готов был разродиться матерным несогласием. Тут Фринн протянул ему три купюры и примирительно сказал:

— У девушки выдался неудачный вечер. Вы уж извините, если можете.

— Без проблем, — резко подобрел тот.

Фринн повернулся к Миле:

— До встречи. Надеюсь, твоя ночь пройдëт тихо и спокойно.

И закрыл дверь.

Всю дорогу домой Мила заклинала всевышние силы, чтобы не встретиться с мамой в таком виде. Разодранная одежда, смазанный макияж, причëска, от которой не осталось и следа. Даже извозчик иной раз с любопытством поглядывал на Милу в зеркало заднего вида, что уж говорить про маму. Если она увидит всë это, скандал не избежать.

Наконец самоезд остановился перед воротами, увитыми плющом. Мила вылезла, извинившись напоследок за намоченное сидение.

В доме ещё горели два окна. В гостиной на втором этаже наверняка Макс опять зачитался допоздна, а в столовой на первом, вероятно, мама пила чай с ромашкой перед сном и смотрела очередную серию любимого сериала. Если действовать тихо, то есть надежда остаться незамеченной.

Мила сняла туфли и на цыпочках пересекла освещëнный сад. Затаив дыхание отворила входную дверь и скользнула внутрь. Темнота, хоть глаз выколи. В прихожей не было ни одного окна, а свет из столовой, преодолев гостиную, задевал лишь крохотный треугольник прямо перед лестницей.

Нащупав столик с вазой, что стоял возле двери, Мила отправилась в сложный путь. Двигалась по стеночке, медленно. До лестницы было ууже совсем немного, когда ногой Мила наткнулась на корзинку для тростей и зонтов и с грохотом опрокинула её. Дробь увесистых рукоятей немедленно огласил дом.

Мила сжалась. Теперь еë раскроют. Бежать поздно, да и скорее ноги переломаешь. А мама — это Мила расслышала отчëтливо — отодвинула стул и встала.

— Мила, ты вернулась? — спросила она уже из соседней комнаты. — Почему ты не сказала, куда идëшь? Что за поведение такое безответственное? Я обо всëм узнаю от Нюры. Как это так?

— Прости, мам. Я очень устала. Давай завтра об этом поговорим? — сделала попытку еë остановить Мила.

Но уже было поздно. Наина Вячеславовна вошла в прихожую и щëлкнула выключателем. Секунду смотрела на дочь, пока кровь наливала еë лицо пунцовым гневом.

Высокая, укутанная в тонкий платок поверх домашнего голубого платья, она сложила руки на груди. Узкое светлое лицо, словно написанное острым карандашом. А тëмно-русые волосы собраны в пучок на затылке, из которого торчали две чëрные шпильки.

— Что у тебя за вид, Мила? — прошипела она сдавленно. — Ты где была? Тебя ограбили? Или ещё что-то похуже? Почему же ты молчишь?

— Мам, я устала, — Мила старалась не смотреть на неë. — Всë нормально, правда. Я завтра тебе всë расскажу, а сейчас у меня голова пополам разламывается. Хочу помыться и лечь спать.

— Мила, говори прямо: тебя изнасиловали?

— Ну какие глупости! Пусть только попробовали бы, я бы им показала.

— Что ты им показала бы? И так уже всë напоказ. Платье… Ты голышом бы не так вызывающе выглядела! Я надеюсь, на приëм ты явилась в нормальном виде? Дэв, какой позор! Что теперь о нас в высоком свете будут думать?