— Пелагея, переведи! — велела ей Юлиана.

— Перевести песню? Ну и нелепица, — рассмеялся кто-то из судейского состава.

— А ты уверена, что это необходимо? — растерянно спросила Пелагея.

— Топай на сцену и спой то же самое на нимерийском языке, — упорствовала Юлиана. — В любом искусстве важен смысл, а эти необразованные олухи не знают нашего языка. Я хочу быть уверенной, что до них дойдёт посыл.

Пелагея, уже будучи на сцене, недоуменно пожала плечами, одним взглядом извиняясь перед судьями за прихоть подруги. Но делать нечего, заиграл «минус» всё той же песни «Во поле берёза», и Пелагее пришлось петь.

Не успела она закончить с первым куплетом, а лица у судей уже стали одухотворёнными.

Она расправилась со вторым — и все, кто в этот момент находился в зале, невольно пустили слезу.

Она добросовестно спела третий — и сердце самого привередливого человека в целой Нимерии, директора Хаджимана, оттаяло до такой степени, что он вскочил со своего места и зааплодировал, как ненормальный.

— Браво! Просто браво! Где ж вы раньше были?

— В зале сейчас будто увлажнитель воздуха включили, — взял слово второй по значимости судья. — Вот такой у вас голос. Кажется, его можно слушать бесконечно.

— Берём? — оживился директор.

И жюри сплочённо кивнуло: ещё как берём.

— Вы прошли отбор, поздравляю, — сказал Хаджиман.

— Подождите, — смешалась Пелагея. — А как же Юлиана? Это ведь её песня.

— У неё, бесспорно, есть талант, но его недостаточно, чтобы пройти на следующий этап.

— Ничего не знаю, — заартачилась Пелагея и с вызовом переплела руки на груди. — Если вы не примете Юлиану, я буду вынуждена уйти.

— А мне нравится ваш напор, — рассмеялся директор. — Ладно уж, что скажете, господа присяжные? Дадим шанс им обеим?

— Раз госпожа Пелагея настаивает, — по-доброму улыбнулся второй по значимости член жюри, — то почему бы нет.

Юлиана была, мягко говоря, в шоке. А если начистоту, то ей хотелось Пелагею придушить. Она понятия не имела, что у подруги такой вокал. У кого она брала уроки? Где практиковалась? Юлиана сгорала от любопытства и уже готовилась пристать к ней с расспросами, но Пелагея вдруг вздумала пойти на попятный.

Несмотря на столь неслыханную щедрость судейства, она решила поторговаться.

— Может, вы возьмёте только Юлиану, а я пойду?

— Что за ребячество! — воскликнул директор Хаджиман. — Вы красивы, самобытны, аутентичны. В вас виден огромный потенциал. Упустить такую возможность и не стать нашей трейни… Я не знаю, кем надо быть, чтобы совершить подобную глупость.

Но Пелагея продолжала мягко отпираться, чем ещё больше приводила комиссию в умиление, а Юлиану — в бешенство.

— У меня дома кот не кормлен. Занавески не постираны. Генеральная уборка на носу, к весенним праздникам готовиться надо. Я не осилю.

«Не осилю» стало последним аргументом.

Конечно, можно было бы прикрыться мужем, мол, муж запрещает и все дела. Но кто он такой, этот муж, чтобы что-то там запрещать? Да и нехорошо на покладистого эльфа бочки катить. Узнает — обидится.

Организаторы обступили Пелагею с почтением, словно она уже состоявшаяся знаменитость, и продолжали её уговаривать. В итоге она согласилась, но согласие далось ей нелегко.

Ладно, подумала, брошу вызов самой себе. Надо же попытаться, раз выпал такой шанс.

— Руку даю на отсечение: вы станете популярны, — заявил напоследок директор Хаджиман. — У меня безошибочное чутьё на такие вещи. Популярность, конечно, накладывает на человека отпечаток, но, думаю, не в вашем случае.

— Какой такой отпечаток? — встряла Юлиана.

— Ну-у, — протянул директор, — человек может стать чересчур заносчивым, спесивым. Зазнается, короче говоря, и станет смотреть на других сверху вниз. Это не идёт на пользу репутации. У нас любят скромных артистов, благодарных публике за то, что та их ценит. Вот, почему лично я вас бы не выбрал, — сказал он Юлиане. — Насколько показывает мой опыт в психологии, типажи вроде вашего быстро становятся высокомерными. Иными словами, не выдерживают груза славы.

Вспыхнув, как маков цвет, она стушевалась. Стало быть, её тут все считают склонной к тщеславию. До чего же неприятно слышать о себе правду, особенно от посторонних и непредвзятых, которые вдобавок подкованы в гуманитарных дисциплинах.

Распрощавшись и назначив дату первого занятия, директор и прочая комиссия вновь уселись за судейский стол, чтобы проэкзаменовать оставшихся конкурсантов. Юлиана и Пелагея вышли из кабинета; что одна, что другая — страшно подавленные.

— Провалились? — на нимерийском спросил кто-то из очереди.

— Да что там! Прошли, причём обе, — вздохнула Пелагея. — Только вот надо оно мне?

— А мне, — ввернула Юлиана, — очень надо. Но гадостей наговорили, заразы…

Пелагея не стала переводить её прочувствованную речь, посчитав это лишним. Она даже про Кю не вспомнила, который стоял неподалёку и всё слышал. Её единственным желанием было выбраться поскорей на свежий воздух и погладить Кекса с Пирогом — это нехитрое мероприятие, говорят, снимает стресс.

Однако на улице ни возле револьверной двери, ни в зелёном садике, разбитом у здания, псов не обнаружилось.

— Вот заразы! — в сердцах повторила Юлиана теперь уже в адрес своих питомцев. — Я ведь велела им ждать. Куда они запропастились?

Худшее, что только может быть, так это отправиться после экстремального прослушивания не в ресторан, как все белые люди, — заедать триумф блюдами заморскими, а на поиски двух маленьких негодяев, которые возомнили, что им всё дозволено, и потерялись в большом городе в час-пик.

— Аутентичная ты наша и самобытная, — с горечью обратилась Юлиана к Пелагее, даже не думая скрывать зависть, — как полагаешь, в каком направлении ушли мои вредители?

— Полагаю, они ушли к лодке, — выдала Пелагея, не помедлив в раздумьях даже секунды.

— Пф-ф-ф! — сказала Юлиана. — К лодке. Да как бы ни так!

Она вознамерилась двинуться в самую гущу безудержной столичной жизни, потому что там располагался ресторан, где она так или иначе собиралась если не поесть, то хотя бы напиться в честь своей неполноценности. Но Пелагея была непреклонна. Она отлично запомнила маршрут от лодки до агентства и теперь одна, в своём чудном платье с рюшами и цветочным узором, как белая ворона, топала по пешеходной зебре на зелёный сигнал светофора.

Благо, хоть не на красный, подумала Юлиана и, ругнувшись сквозь зубы, рванула к подруге. Лодка, так лодка. Может, хоть у Джеммы, осьминожьей души, какие-нибудь новости есть.

Лодки, катера и яхты мирно покачивались на волнах Глубокого моря. Волны вползали на берег и, слизывая янтарный песок, с таинственным шёпотом удалялись восвояси. Псы и правда обнаружились у причала. Они лениво возлежали перед входом в плавучую пристань (выдохлись, наверное, пока нелегально по городу шастали), и лишь при виде грозной хозяйки, которая приближалась к ним в сумерках, виновато завиляли хвостами.

— Ну паразиты! — крикнула Юлиана. — Я ведь сказала у входа ждать.

Белый мохнатый Кекс тявкнул что-то в своё оправдание, но, встретив её гневный взгляд, незамедлительно уткнулся мордочкой в песок.

— Так, а лодка наша где? — заозиралась Пелагея.

— Лодка ваша вот, — подала голос Джемма, подгоняя судёнышко к берегу. — Вас не взяли? Уже отчаливаете?

— А вот нетушки, — с лёгкой гордостью сказала Юлиана. — Нас взяли, так что мы никуда не отчалим в… э-э-э… ближайший месяц. Да, Пелагея?

— Где-то так, — подтвердила та.

— В таком случае… — Тут Джемма опять выпустила на волю свою острозубую улыбочку. — Не разрешите ли вы мне присматривать за лодкой в течение этого месяца?

— Да какие проблемы, — без задней мысли махнула рукой Юлиана. — Ты показала себя с лучшей стороны. Как-нибудь в знак благодарности мы принесём тебе гостинец.

Сумерки сгустились, и ночь завладела Нимерией под лирический фортепианный блюз, который теперь доносился чуть ли не из каждого ресторанчика.