Был на площади и псарь, беспокоившийся за жизни испуганных собак, был и юный романтик Гитри на пару со своим сварливым дядюшкой Моргримом, был и незадачливый картёжник Африй, отправленный отрабатывать долги, был и ловкий шулер, ободравший хас’наажку до нитки, была и эта самая хас’наажка, решившая перед долгим возвращением на родину насладиться жестоким представлением, был и старший сынок лавочника вместе с матерью и молчаливым братом Туримием, был и безумный пророк Визригий, самозабвенно выкрикивавший выдумываемое на ходу божественное откровение, в очередной раз сулившее страшную погибель всем не покаявшимся грешникам, была и зеленоглазая Азаласса, желавшая танцевать перед стражами, был и улизнувший из Крепости поварёнок Дилио, уже смирившийся с ожидавшим его по возвращении наказанием, был в одном из домов и благородный Афаэндр с синяком на челюсти, густо замазанным белилами, был и Галоэн, желавший собственными глазами увидеть смерть изуверского убийцы его любимой солистки, был даже Карс, всё же решивший ненадолго оставить драгоценную таверну на попечение сына. Все они, разные по чину и по крови, по богатству и по уму собрались в одном месте, ведомые лишь одним желанием, сплавлявшем их в одну безликую, одержимую жаждой крови толпу, готовую потехи ради растерзать голыми руками даже святейшего из праведников, стоило палачу указать на него пальцем.
Ценой непомерных усилий Хромосу удалось протиснуться сквозь это великое столпотворение, так что между ним и охраняемым подъёмом на эшафот оставалось всего каких-то тридцать шагов. Чем ближе он подходил к цели, тем плотнее стояли люди и тем сильнее они напирали на него со всех сторон, как если бы он погружался в морскую пучину, и, хотя жёсткие доспехи защищали его от давления, но они пропускали тепло окружавших его тел, и промокшему до нитки капитану действительно начало казаться, что он окунулся в горячую воду. Но поддаваться слабостям было некогда. Полдень был уже близко.
Стараясь не привлекать лишнее внимание лязгающими и всё норовившими предательски заблестеть доспехами, капитан оглядывался по сторонам сквозь решётчатое забрало. Прежде он уже не раз принимал участие в казнях, так что ему был прекрасно известен весь распорядок, расположение охраны и путь, по которому будет провезён приговорённый, но этого было мало для успеха задуманного. Ему был необходим конкретный человек в конкретном месте, и пока что он не мог его отыскать. Зато на украшенных гербовыми флагами и заморскими коврами трибунах, где стояли длинные диваны и где юные мальчики виночерпии подавали знатным гостям прохладные вина, пока их сверстники усердно махали страусиными веерами, среди сенаторов и зажиточных купцов рядом с адмиралом Неором он увидел Хейндира. Несмотря на окружавшее его веселие господин Командующий был мрачен, задумчив, и сухо отвечал на изливавшиеся на него поздравления.
Вид наставника и старого друга скрепил волю Хромоса и укрепил его решимость. Пускай с того злосчастного, переданного Глоселю письму он более не пытался связаться с Хейндиром, опасаясь, что и это новое послание будет также перехвачено, отчего его и без того дышавший на ладан план рухнет ещё до своего претворения, но он был полон уверенности, что стоит ему начать, что стоит делам пойти плохо, и северянин непременно придёт к нему на выручку, оставив все расспросы на потом. Оставалось только ждать и готовиться к решающему удару.
И вот над площадью разнеслось гулкое пение басистых труб, проникавших в самое нутро. С замеривавшими сердцами и пламенем в глазах в едином порыве собравшийся люд развернул головы в сторону, откуда доносилась одновременно торжественный и зловещий клич. Промаршировав сквозь тёмные своды триумфальной арки, на площадь ступила вооружённая до зубов колонна, мало чем уступавшая в пышности посольскому каравану. Во главе её шли обычные стражи, на сей раз вооружённым большими щитами и деревянными дубинками, которыми они оттесняли, побивали и отгоняли всех, кто оказывался у них на пути. За ними следовал отряд гвардейцев верхом на белоснежных лошадях с расшитой золотом сбруями и попонами алого атласа. В руках они держали высокие, развивающиеся на ветру штандарты с символами города. Одинокий, закованный по рукам и ногам в кандалы смертник, скрючившись и сжавшись в комок сидел в просторной, рассчитанной на целую дюжину мерзавцев клетке, установленной в кузове широкой телеги. Согласно древним традициям перед самым выездом он был тщательным образом омыт водой с уксусом, болезненно щипавшим едва покрывшиеся корками раны. После омовения его одели в мешковатые льняные штаны и предложили последнюю трапезу из тёмного хлеба и молока, от которых он отказался.
Горячие солнечные лучи, проходя сквозь толстые прутья чугунной решётки, падали на жилистую спину, вычерчивая на ней светлые квадраты и тёмные полосы поверх колдовских татуировок. Янс сидел, обхвативши колени руками, прижавши их к груди и положив на них обожжённую голову. Его полуприкрытые глаза были неотрывно обращены на деревянный пол его узилища, а узкие губы всю дорогу оставались плотно сжатыми вместо того, чтобы наспех зачитывать душеспасительные молитвы.
Долгожданное появление приговорённое взбудоражило жадных до крови горожан. Подняв новую волну гвалта и пихаясь изо всех сил, они хлынули к конвою, с трудом пробивавшему путь сквозь бесноватую толпу. Со всех сторон зазвучали грязнейшие ругательства и страшнейшие проклятия, а на злополучную клетку посыпался дождь из тухлых яиц, прогнивших фруктов, а также плевков и фекалий, не только животных, но и людских. Половина из этих даров пролетала мимо цели и попадала назад в толпу, в лошадей, в гвардейцев и в несчастного возницу, еле успевавшего протирать рукавом лицо, но и оставшейся половины вполне хватило для того, чтобы в считанные мгновения Янс оказался завален смердящим мусором по самые уши. И хотя длина цепей позволяла ему дотянуться до головы, он не стал отряхиваться, ровно как и защищаться. Он не поднял глаз, чтобы хоть раз взглянуть на раскрасневшиеся от полоумного гнева лица людей, которых он прежде намеревался спасти от тайного зла. Он попросту не видел и не слышал их.
Телега остановилась у эшафота. Ехавший впереди Одвин спрыгнул со спины уставшего скакуна и снял с пояса кольцо с большим кольцом, однако, увидев до какой степени оказалась загажена клетка, брезгливо поморщился и передал ключ одному из стражей. Когда тот отворил тяжёлую дверцу, капитан приказал Янсу выбираться из клетки, однако преступник не обратил внимания на его слова, и Одвин вновь отдал поручение стражу. Проклиная офицера-чисторучку, парень залез в клетку и мощным ударом ногой в спину выпихнул убийцу наружу. Безвольный узник словно мертвец повалился на брусчатку, разбив о неё едва зажившие губы.
Внезапный приступ боли Янса в чувства. Немного приподнявшись на искалеченных руках, он обвёл обступивших его стражей по-прежнему бесстрастным взглядом и без приказа, но не без усилия поднялся на босые ноги. Стоило ему это сделать, как Одвин больно ткнул его в бок дубинкой, затем махнул ей в сторону крутой лестницы, а когда осуждённый послушно поплёлся к ней, то подогнал его хлёстким ударом по заднице.
Получив ещё несколько тычков и пинков во время неспешного и трудного подъёма, уставший Янс взошёл на эшафот, и тут же его изнеможденное лицо осенила нежнейшая улыбка.
— «Ну, здравствуйте, мои любимые», — мысленно обратился он к представшим перед ним людским теням. — «Долго же вам пришлось меня ждать, особенно тебе», — Янс посмотрел в сторону петли, и та мановением незримой руки едва заметно качнулась в сторону. — «Не бойся, дорогуша, теперь я весь твой и только твой. Я больше не стану убегать».
Одетый в кожаный фартук мясника, короткую накидку и высоко стоявший чёрный колпак палач привычно грубо схватил впавшего в блаженство смертника и поставил его посреди эшафота лицом к бушевавшей толпе.
— «Куда же без вас всех», — подумал Янс оглядывая собравшуюся на площади орду безмолвных мертвецов, чьи стеклянные глаза сияли тусклым зеленоватым светом, словно россыпь звёзд на ночном небе, и все они были прикованы к одному единственному человеку, по чьей вине их земной путь был оборван раньше отмеренного срока. Морщинистые старцы с залитыми кровью бородами стояли подле молодых, зарезанных и задушенных девушек, державших на руках грудных младенцев, чьи лица были не по возрасту полны великой мудростью и безмерной тоской. — «Подождите ещё немного и сочтёмся за всё».
