— Всего одного, — ответил ему надсмотрщик, плюхнувшись на своё место, затем взял из тарелки давно остывшую, обкусанную с одой стороны до бледной кости куриную ножку, чью загорелую и закоптившуюся шкуру покрывал слой липкого жира, и жадно впился в неё зубами.

— Сильно?

— Да… — ответил Галват после длительной паузы и снова принялся за еду.

— Он сдох?

— Вроде как, но если нет, то скоро он вдоволь нахлебается солёной воды.

— И кто сегодня отправился кормить рыб?

— Ну… — буркнул Галват и продолжил жевать, — какой-то тощий идиот с длинными волосами и тупорылой лыбой… Кажется, у него на щеке было родимое пятно.

— Это старый Шу из дальней одиночки, — с очевидным недовольством и примесью тревоги довершил его слова прежде помалкивавший смотритель, нервно ковыряя стол остриём изогнутого, походившего на большой, сверкающий волчий клык кинжала. Во всех отношениях он был длинным и тонким, так что в нём было сложно заподозрить большую силу, но холодный и пристальный взгляд его больших, словно у хищной птицы, но глубоко посаженных и окружённых тёмными кругами светло-голубых, почти бесцветных и лишённых блеска жизни глаз внушал куда большее чувство опасности, нежели вздутая груда мышц. Среди заключённых он был известен под именем Бритва, и ему, в отличие от Галвата, полученное прозвище было очень даже по душе, и каждый раз, когда кто-то обращался к нему подобным образом, он едва заметно улыбался самым краешком рта, что, правда, более походило на нервную судорогу, которой он тоже страдал.

— Вот почему из всей сотни орущих ублюдков ты выбрал именно его, а? Баран ты эдакий. Ведь ты нарочно это сделал, да? — сказал главный надзиратель не столько со злобой, сколько со страданием в голосе, как если бы он уже успел примириться с потерей и даже простить твердолобого подчинённого.

— Он сам мне на то повод дал. Вон — все портки мне изгадил, мерзавец! За то я его и пришиб всем в пример. А что в этом такого?

— А то, что он должен был сидеть до тех пор, покуда сам не сдохнет от старости и не днём прежде. На то было… особое распоряжение, — сказал Граф, многозначно переглянувшись с Бритвой, который отвечал за содержание осуждённых преступников и злостных нарушителей тюремного режима в тесных и сырых коморках глубокого подземелья. Заключённые одарили тюремного начальника столь громкой и пафосной кликухой за то, что, попав в стены удалённого и мрачного замка, они оказывались под его полной, абсолютной и ничем не ограниченной властью, как если бы весь прочий город с его законами и устоями, как и весь остальной мир людей и даже Богов переставали для них существовать. Граф был подлинным монархом маленькой, тюремной вотчины, где он по своему усмотрению мог и судить, и карать, и миловать сосланных к нему людей за совершённые ими грехи и за просто так. Впрочем, в отличие от большинства его грубых и бесхитростных подчинённых он не измывался над узниками ради забавы или ради того, чтобы ощутить всю полноту своей власти. Напротив, он был спокоен, сообразителен и изворотлив, имел весьма недурную, пускай что и вовсе не красивую внешность и умел в кратчайшие сроки расположить к себе зелёных новичков, чтобы вызнать у них все самые сокровенные тайны, обещая им лёгкую жизнь в заключении и обнадёживая скорым освобождением, а после неизменно предавал попавшихся на крючок простачков и начинал высасывать из них все соки, превращая их в камерных стукачей или же вынуждая запуганных родственников или бывших подельников платить регулярную дань, не чураясь при этом самых низких, подлых и грязных методов давления. Единственным его истинным пороком была необузданная и ненасытная жадность, и именно она подчиняла и развращала всё его остальное существо. К слову, почти всякий обитатель тюрьмы, будь то сиделец или втянутый в его тёмные игрища охранник, верил в то, что у Графа не было ни души, ни сердца.

— Да откуда ж я мог знать, раз он не мой?!

— Хах… верно… не мог. Чёрт бы побрал этих проклятых стражей, — бессильно выдохнул Граф и сделал пару обжигающих глотков из кружки. С внезапной смертью истощённого безумца его месячный доход убыл на одну золотую крону, а Бритва потерял самую любимую игрушку, которую он усердно и методично обрабатывал последние четыре года, стерев в порошок и смешав с подножной грязью некогда сильного духом и телом человека. То, в чём все окружающие увидели безумную выходку полоумного дурака, на самом же деле являлось последнем осознанным деянием разрушенной личности, утратившей всякую надежду на прижизненное избавление, но не желавшей более ни на мгновение продлевать столь бессмысленное, полное нескончаемой боли и непрекращающихся унижений существование, но не имевшей сил к тому, чтобы самостоятельно оборвать свою проклятую жизнь.

— Ну что? Продолжим игру? — сказал Хряк, когда на обглоданной куриной кости не осталось ни мяса, ни хрящей.

— Давай, только руки сперва вытри, а то ты мне уже карты до того промаслил, что их теперь держать невозможно — так и норовят выскользнуть из пальцев.

— Ладно… ладно, — лениво согласился Галват и вытер сальные руки о обмоченные штаны, не желая тратить время на поиски тряпки. — Играем на интерес?

— О, ещё бы! Ты мне сейчас вернёшь всё, что отнял по своему скудоумию, — Граф злорадно улыбнулся и, быстро перетасовав старую колоду, принялся раздавать карты на трёх игроков по шесть в одни руки. — И так, у кого младший маг?

— У меня есть трое, — отозвался Хряк.

— А у меня их два, — перебил Граф и тут же выложил на стол карту с тремя нарисованными лучниками в стальных шлемах, — так что держи трёшку.

— Ага, разбежался, — ответил Хряк и с довольной ухмылкой измазанных в жире губ побил лучников пятью всадниками. — Бито.

Он уже хотел отправить павших бойцов сброс, но всё ещё пребывавший в некотором беспокойстве Бритва молча подкинул ему тройку копейщиков с порванным и растрепавшимся уголком.

— Да чтоб тебя. Вот! И ты получи в рыло, — вслед за этими словами на поле брани легли те самые ранее вскрытые три мага, по воле не слишком умелого художника пытавшиеся совместно наколдовать нечто вроде жёлтого пламени или светового шара, а может что и вызвать какого опасного духа. — Теперь всё?.. Всё? Ну, тогда идём дальше.

Разыгранные карты отправились на край стола в сброс, все добрали руки до шести, и Хряк начал новый раунд с четвёрки злых копейщиков. После нескольких розыгрышей, во время которых Бритва, не желая в начале игры тратить выпавшую ему «Башню Юга» и придержать её до финальных стычек, согласился взять шесть лишних карт, но затем бо́льшую часть из них он ловко отправил в сброс, а оставшиеся передал Графу, пожертвовав для этого принцессой всадников. Этот тактический ход оказался в полной мере оправданным, и спустя ещё пять битв, тощий тюремщик разыграл спасительную башню, отразив мощную и коварную атаку Хряка «Драконом Земли». К тому моменту стопка добора в конец иссякла, и оставшийся с пустыми руками Бритва был признан победителем. В отличие от Графа и Хряка он, не желая лишний раз тревожить чувствительные и шаткие нервы бестолковыми авантюрами, никогда не играл на деньги, хоть и не упускал возможности присоединиться к общей забаве. Обычные в таких делах уговоры и подначивания не оказывали на него никакого влияния, так что по общему соглашению его победа считалась за ничью и каждый оставался при своих ставках, чем иногда пользовались не слишком удачливые игроки, чуявшие своё близкое поражение и не желавшие сохранить заветные монеты при себе, и они намеренно давали ему победить, выставляя против него самые слабые карты.

— Видимо, что сегодня не мой день, — подытожил партию Граф, немного откинувшись назад и поднося кружку к губам. Смазав ржавые шестерни гнилого нутра сивушными маслами, надсмотрщик прислушался к далёким крикам и недовольно поморщился. — И как этот паршивец до сих пор может так орать? Уже ведь давно должен был охрипнуть.

— Да, знатно дерёт глотку, — ответил Хряк, внимательно рассматривая голую кость, надеясь, что он пропустил пару мясных волокон. — Как думаешь, что они такое с ним вытворяют?