Немного пораскинув мозгами после вчерашней воспитательной беседы с капитаном, Янс решил, что в подобном месте нищий голодранец всё же будет слишком выделяться среди местного сборища, так что он решил подобрать себе такое облачение, которое бы позволило ему куда лучше слиться с безликой толпой торгашей. Однако из-за столь крутой смены подставного амплуа, ему приходилось вести себя куда более сдержанно. Он старался ни с кем не болтать, чтобы случайно не обнаружить своей тотальной неосведомлённости о торговой жизни города, полной всевозможных драм и конфликтов, благо что избегать нежелательного общения в большом скоплении незнакомых людей не составляло особого труда, но вот удержаться от соблазна запустить вороватые и неугомонные ручонки в обременённые тяжёлыми монетами карманы было куда сложнее. Однако единожды, услышав столь милые сердцу звуки родной речи, прикинувшийся недавно прибывшим в город странником убийца разговорился со старым, дожившим до глубоких седин купцом. Их общение вышло очень приятным и душевным, как это обычно бывает между двух встретившихся на далёкой чужбине земляков, однако Янс поспешно откланялся, как только узнал причину, по которой много лет назад старик оказался вынужден бежать из родных краёв, спасая собственную жизнь, и поселившейся в его душе страх до сих отвращал малейшие помыслы о возвращении в отчий дом, вызывая только бо́льшую тоску и горькие терзания.
Бесцельные скитания меж притормозивших повозок и скучковавшихся незнакомцев не позволяли хоть сколько-нибудь скоротать утомительное ожидание, а скорее даже наоборот — замедляли течение песков времени, однако Янс всё же не терял бдительности и постоянно заглядывал под оттянутый ворот рубахи, чтобы проверить вновь повешенный на кожаный шнурок магический кристалл, но тот, словно бы обленившись или обидевшись, стойко хранил гробовое молчание. Когда солнце миновало линию полудня и издалека уже дважды доносился колокольный перезвон башенных часов, послышались топот, гулкое лязганье, и на площадь ступила стройная, вооружённая до зубов колонна солдат, но только это были не стражи, а облачённые в щедро украшенные позолотой и покрытые тонкой, мастерской гравировкой пластинчатые доспехи гвардейцы Сената. Оперев на плечи тёмные древка, они держали в руках длинные алебарды, к чьим сверкающим и, разумеется, тоже от всей широты души позолоченным наконечникам по торжественному случаю были подвязаны широкие лоскуты кроваво-красного атласа на манер боевых штандартов. Впереди колонны, отстукивая латными сапогами громче своих подчинённых маршировал прославленный Вильдио, чью голову венчал парадный шлем с пышным плюмажем из алых перьев более чем в половину его собственного роста и в два раза шире его массивных плеч. Прочие гвардейцы тоже несли на себе украшения из ярко-окрашенных перьев, но куда более скромных размеров, впрочем и этого хватало за глаза, чтобы никто не посмел усомниться в богатстве городской казны и её непосредственных владельцев, благодушно раскошелившихся на столь броское, но бесполезное в настоящем бою рыцарское снаряжение.
Они не стали задерживаться на площади, чтобы разогнать или потрясти собравшейся народ, который сам разбегался перед ними, а пошли прямиком к городским воротам, куда за ними проследовали пёстро разодетые пажи с зажатыми в подмышках медными трубами фанфар и едва поспевавшая за ними пятёрка барабанщиков, тащивших инструменты на скрюченных под тяжестью горбах.
Странное чувство возникло в груди Янса — ноющая и сдавливающая внутренности тревога, говорившая ему позаботиться о своей шкуре и благоразумно удалиться на самый край площади и следить оттуда, готовым в любой момент окончательно дать дёру, но в то же самое время его неудержимо влекло в самую середину площади, он хотел быть как можно ближе к колонне, когда она пойдёт назад, и эта мысль вызывала в нём азартный и фанатичный трепет человека, желавшего прикоснуться к чему-то непостижимому и опасному.
— С фанфарами и глашатаями… — почти неслышно прошептал он издевательски сказанные им вчера слова, и дурная ухмылка исказила тонкие губы.
И вновь наступило ожидание, но ещё более томительное и изнуряющее. Убийца ходил по небольшому кругу, обратившись в слух, и от всего сердца проклиная решивших внезапно проржаться лошадей или забредшего на площадь в поисках зрителей и пропитания нищего музыканта с деревянной свирелью. Однако не прошло и полного душевных мучений часа, как в воздухе раздалась первая звонкая нота, а затем к ней присоединились остальные медные глотки. Их поддержала низкая, тягучая и гипнотическая пульсация больших барабанов. Сама мелодия не отличалась особой сложностью и замысловатостью, её бы смог запросто напеть любой человек, но при том она в пару мгновений внушала чувство чего-то величественного и грандиозного, и исполненная с надлежащим умением возле создавших коридор из двух обращённых друг к другу шеренг гвардейцев создавала поистине помпезный эффект.
Едва музыка стихла, как в воротах показалась колонна лёгких всадников из числа стражей, а за ними выехала дюжина облачённых в полные латные доспехи рыцарей, державших в руках длинные пики, на которых поочерёдно развивались флаги королевства Эрсум и гербовые знамёна герцога-посла. Следом ворота миновала вереница из десяти повозок, среди которых ехала роскошная, обильно украшенная сложной резьбой и запряжённая четвёркой белоснежных породистых коней карета с узорчатыми занавесями из плотного, но мягкого и пушистого бархата на окнах, закрывавших не менее дорогой и удобный салон от любопытных и завистливых взглядов всяческих оборванцев. Её дополнительно охраняли два капитана из числа лордэнских стражей и ещё четвёрка доверенных и проверенных временем рыцарей, ехавших по обе стороны от неё. Замыкали гордое шествие ещё тридцать эрсумских всадников, но уже в более лёгких доспехах и без знамён.
Оставив посла и свиту позади, Лордэнские стражи ворвались в толпу и принялись, не слезая с лошадей, разгонять хлесткими ударами коротких плёток горожан и иноземных гостей, чтобы расширить и без того не узкий проезд через площадь. Один из таких ударов пришёлся прямо по голове Янса, но тот в последний момент всё же увернулся, и кожаная лямка с свистом проделала продолговатую дыру в полях его шляпы. Получивший причитавшуюся порцию господских любезностей убийца, спрятался за спинами иных прохожих, желавших поглазеть вблизи на важных людей и сопутствовавшую им роскошь, и стал, словно хамелеон, смотреть одним глазом на приближающиеся кареты, а вторым заглядывал под чуточку оттопыренный ворот рубахи. Скверное предчувствие его не обмануло, хрусталь уже сиял ярким белым светом, как это он делал прежде вблизи разрубленного тела в Грозном или над самым сердцем Киданса, но на этот раз его яркость только возрастала, и делала это стремительно и неуклонно, как если бы её сила была лишена каких-либо естественных пределов.
Опасаясь, что сияние может просочиться сквозь ткань рубахи, и не желая оказаться разоблачённым, Янс повернулся к процессии спиной, ссутулился и придавил ладонью камень, как если бы тот отчаянно стремился вырваться на свободу. Тогда же опытный и чуткий до неприятностей преступник ощутил, как по толпе гуляет чей-то цепкий и властный взор, готовый немедля прожечь насквозь одной только мощью кипевшей в его сердце злобы всякого, в ком он заподозрит тайного недруга. Янс так и продолжал стоять на месте несмотря на то, что его постоянно толкали в бока и спину, отдавливали ноги, и лишь когда бодрый стук копыт стал удаляться и затихать, он отнял руку от груди и вновь обратил глаза к камню. Между ним и проклятой каретой были уже пара сотен шагов, но кристалл всё продолжал обильно изливать из себя белые лучи, которые хоть и становились слабее, но делали это с явной неохотой, и было в них что-то глумливое и насмешливое, точно через него могучий и абсолютно уверенный в своей непобедимости демон бесстрашно бросал ему вызов на смертный бой перед лицом жадных до зрелищ и безразличных до людских судеб Богов.
— С фанфарами и глашатаями… — вновь пробормотал Янс, смотря на мелко дрожащие и побледневшие пальцы. Они были совершенно холодными. Это был самый настоящий, неподдельный ужас, о существовании которого укрепивший и отточивший свой разум убийца уже давно позабыл, и вот обычно послушное и безропотное, точно созданный из лучшей стали механизм тело в важный момент подвело хозяина.
