После лагеря меня отправили на службу в отряд былых разведчиков, звавших себя «Старые Зайцы». Первопричину этого дурацкого названия не помнил уже никто, потому как все свидетели его появления были уже давно мертвы, но, тем не менее, оно всем нравилось, и в знак уважения к храбрым предшественникам, каждый из нас должен был носить на себе хотя бы клочок заячьей шубки, ну или высушенную лапку. Такая вот небольшая и славная традиция. Называть тебе имена всех моих новых соратников я не стану, для моей истории они не имеют особого значения, и ради них не стоит напрягать память; скажу тебе только, что мужики они были по-своему хорошие и между собой весьма дружные, так что и нельзя было сразу сказать, сколь негодную, полную бесчестия и кровопролития жизнь они вели до бегства в разведчики. Мы старались не обсуждать прошлого, собственно, не для того мы раз и навсегда рвали с прошлой жизнью и добровольно шли на столь опасную службу, но иногда с уст таки срывались неосторожные и опрометчивые фразы да характерные, понятные только для своих словечки, которые проливали немного света на запрятанные под ковёр тайны.
Во время приветственной пьянки мне в торжественной обстановке, насколько её можно было сделать таковой в унылом и скромном помещении казармы, вручили новенькую кирасу из варёной кожи с заклёпками, лук и крупный нож, заменившие привычные мне арбалет со стилетом. У меня была целая неделя тихой военной жизни, чтобы мало-мальски со всеми познакомиться, узнать распорядки и прочухать у кого с кем какие были тёрки, куда же без них, а затем нас отправили в мой первый поход.
Тогда же я впервые побывал в городе высших эльфов, смог посмотреть на них вблизи. Мда уж, чистокровные эльфийки в своей красоте, грации и изяществе превосходят любую человеческую красавицу, которую бы трубадуры воспевали сквозь века и славили как богиню любви, но у этих длинноухих див красота холодная, я бы даже сказал, мёртвая, к которой страшно прикоснуться. Но это так, к слову. Я прежде слышал разные мнения насчёт пространственной магии. Кого-то она веселила, иных от неё воротило, я же, пройдя сквозь врата, не ощутил вообще ничего, что меня в немалой степени разочаровало.
Спустя два таких скачка мы очутились в одном из тех миров, где мы, то бишь люди, только начинаем рубить леса, вгрызаться в камень и возводить из добытого свои домишки. Близ одного городка стали исчезать жители, то дровосеки, то охотники, то случайные путники, не успевшие засветло добраться до городских стен, а затем кто-нибудь натыкался на пропитавшуюся кровью землю или побагровевшую траву. Местные решили, что это был непременно демон, и бургомистр послал запрос в орден, отплававший в ответ отряд рыцарей вместе с нами. Здесь я тоже не стану вдаваться в подробности, хотя рассказать есть о чём, но если вкратце, то вместо демона за жителями деревни охотилось чудище, чем-то походившее на лысого волка с длинным хвостом ящерицы. Тем не менее договор есть договор, мы загнали его в западню, где наши рыцари без особых проблем нашинковали его на отбивные. Подобные ошибки — не редкость, особенно в тех случаях, когда переселенцы ещё не успели познакомиться с голодной живностью, обитающей в их новых владениях.
За последующие годы мы ещё не раз выслеживали всяческих опасных, доселе невиданных и неизвестных злобных тварей, временно подменяя охотников на чудовищ. Иногда вместо них нам всё же встречались настоящие демоны, но, как правило, то были отбившиеся от своих стай одиночки, ну а чаще всего мы помогали решить «орочью проблему» там, где у свежепостроенных гарнизонов не хватало для этого своих собственных сил. Не знаю, по какой именно причине благородные гроссмейстеры «Лучезарных» неизменно соглашались на подобную работёнку, но орков они истребляли умело, можно даже сказать, что с неподдельным задором. Мы, разведчики, в этом личного участия никогда не принимали, не наше то было дело. Прогулялся тихонько по лесу, наставил на карту крестиков да чёрточек и пошёл на обед с чувством выполненного долга.
Как-то вот так, вечными походами в диких землях, я и жил, лишь изредка вспоминая свою былую городскую жизнь. В общем и целом, нам везло, и мы очень редко попадали в настоящие, безвыходные передряги, но, тем не менее, без потерь не обходилось и в обычные дни. Кто-то умирал в пасти изголодавшегося хищника или попадал в умело спрятанную под ковром опавшей листвы орочью ловушку из острых, измазанных дерьмом кольев, кто-то после этого выживал, но становился бесполезным калекой, а кто-то просто состаривался и сам уходил на покой. Таким вот нехитрым образом в нашем взводе с завидным постоянством появлялись свободные места, которые быстро занимали зелёные новобранцы, одним из которых стал смуглый, худощавый парень с жиденькой чёрной бородкой по имени Су́х’халам. Он был человек на редкость приятной натуры: улыбчивый, бойкий, озорной, весьма смышленый и, в отличие от большинства разведчиков, крайне болтливый, что стало ясно только тогда, когда он в достаточной степени выучил эльфийский язык. Ещё в нём довольно необычно было то, что из нас всех только у него не было шкафа с хотя бы одним завалящим скелетиком. Собственно по этой причине он единственный из нас не боялся рассказывать всем и каждому о своей прошлой жизни.
Родом он был отсюда, из Форонтиса, из какой-то сухой и жаркой, занесённой жёлтыми песками страны на восточном берегу Тихого моря. Как-как? Игхраш? Да, вроде бы звучит похоже. Он иногда балакал на своём хрипящем языке, чем знатно всех веселил, и на привалах, бывало, пел песни о любви, красиво так, тоскливо и душевно, что порой даже нет-нет, а на слезу пробивало, пускай мы не понимали ни единого слова. Так вот, родился он в самой обычной рыбацкой деревушке, а как подрос, то ушёл по наставлению отца в большой город искать лучшей жизни и стал прислугой во дворце игрхрашского короля, кажется, он называл его султаном. Сух’халам был от природы любопытен, а потому вечно совал свой нос куда не следует. То и дело его застукивали в дворцовой библиотеке за чтением мудрых книг вместо скучной уборки, частенько ловили с набитым ртом рядом с корзинами, в которых хранились заморские сладости для султанского стола, и нередко замечали мечтательно околачивающимся возле окон колоссального и великолепного дворца-гарема. Он называл его садом тысячи благоуханных роз, домом грёз и сказок, ларцом драгоценных жемчужин и, по всей видимости, ему всё же удалось скоротать там пару полных радости и блаженства часов. И всё же, несмотря на все свои многочисленные провинности, за которые можно было поплатиться рукой или головой, на протяжении нескольких лет ему каждый раз удавалось улизнуть с места преступления незамеченным или же придумать такое ловкое и хитрое оправдание, что его отпускали как невиновного. Однако если бы всю оставшуюся жизнь ему бы и дальше так везло, то и всей этой истории бы не случилось.
Конец его придворной жизни наступил в тот день, когда он ненароком подглядел, как его господин вопреки божьему закону делит ложе с парой нежных, юных мальчиков. Сух’халам не был дураком, а потому поклялся самому себе держать язык за зубами и сохранить открывшуюся ему тайну, чтобы не навлечь на себя страшной беды, но, увы, близ спальни султана он встретился с его визирем, который мигом догадался обо всём по стыдливому и ошарашенному взгляду слуги. Без лишних расспросов и суда его схватили, унесли в самое глубокое подземелье султанского дворца и посадили в темницу за шестеро замков, но при том не оставив стражи у дверей его тесной камеры, дабы он не смог сквозь щели разболтать тюремщикам о содомских пристрастиях их многоуважаемого, великомудрого и непогрешимого правителя.
Сам понимаешь, его ждала верная смерть. Может быть милостивая и быстрая от удара меча, а может медленная и мучительная от голода и жажды в затхлой, тёмной конуре, но Боги всё же решили послать ему спасение, и в одну из ночей к нему на выручку пришла султанская наложница, черноокая красавица с толстыми косами, гибким станом, пышными бёдрами и лёгкой, пританцовывающей походкой. То ли девка была в него по уши влюблена, о чём Сух’халам нам учтиво не рассказывал, но на что он всем своим видом как бы намекал, то ли она попросту хотела от женской обиды насолить своему господину-мужеложцу, а потому она открыла дверь его темницы украденными ключами и переоделась в его одежду, а он нацепил на себя её платье и скрыл свою харю за узорчатым платком. В таком вот нелепом виде, неумело виляя по-женски задом, он под покровом ночи миновал стражу, сбежал из дворца, купил на подаренные девушкой деньги горбатого коня и, без оглядки помчал его в сторону моря. Там, опасаясь преследования, Сух’халам вскочил на корабль, уже отдавший швартовы и готовившийся раскрыть белоснежные крылья парусов, и с помощью десятка серебряников уговорил возмущённого его нахальством капитана не выкидывать горемычного беглеца за борт к акулам.
