«ГДЕ ТЫ?»

Когда мы были на той парковке, я ползла, пока мои колени не начали кровоточить, и все казалось идеальным. Как будто мы могли бы покорить весь мир, и никто нас не остановит. Но сейчас мои колени заживают, а струпья⁴ красные и розовые, по краям синяки. Шрамы, которые они оставят, будут глубокими и темными, и они останутся со мной надолго.

Мы никогда не сможем ничего из этого вернуть.

Кэш

«ГДЕ ТЫ?»

Я отправляю сообщение и кладу телефон в карман. Схватившись за острие ножа, я прорезал ямку на верхней части руки, как будто пытаясь вытащить занозу.

Кровь льется бурлящим фонтаном, но меня это не успокаивает. Я провел часы в ожидании, и я все еще здесь.

Что более жалко?

Мужчина, который постоянно звонит, пока, наконец, не понимает, что она не собирается отвечать, или глупый сукин сын, который думает, что их отношения вообще имеют какую-то ценность?

Каждый момент, относящийся к этой пустой парковке, проносится передо моими глазами. Следить за ней сквозь полость стены, чтобы увидеть ее обнаженную руку.

Убить ее нового босса, потому что, черт возьми, почему бы и нет?

Шантажировать ее.

Идти на дурацкое, двойное свидание в компании ее мамы.

Похитить ее отчима и дать ей свободу.

Мне следовало убить ее лучшую подругу, поскольку она тоже представляет угрозу, но я ее пощадил.

И теперь я щажу Ремеди.

Я не убил ее. Я выпустил ее из клетки. Я даже позволил ей хранить эти компрометирующие фотографии в своем телефоне. Я хочу дать ей шанс доказать, что я могу ей доверять, как она постоянно говорит. Но она меня подводит.

Фары освещают парковку, и в фокусе оказывается ее матово-красная машина. Как глазурь на моем торте.

Как ее губы на нашем двойном свидании.

В ту же ночь я привел ее сюда, чтобы трахнуть с петлей на шее. Я вижу ее силуэт в окне машины и сжимаю кулаки. Миллион мыслей проносится в моей голове.

«Где ты, черт возьми, была?»

«Если ты позволишь другому мужчине прикоснуться к тебе, я отрежу ему член и задушу тебя им.»

«Что заставило тебя наконец появиться?»

«Неужели ты не понимаешь, что я все сделал для тебя?»

Дверь машины открывается, и она как будто издевается надо мной. Она в том же платье, что и в последний раз, когда мы были здесь, словно хочет воссоздать наши воспоминания. Когда я был просто ее долбанным боссом-шантажистом, а она была просто моей личной помощницей и музой.

«Времена тогда были простые, не так ли, маленькое лекарство?»

Движения ее шаткие и нерешительные; она боится того, что будет дальше. И я рад. Она должна бояться меня.

Но мне тоже пора бежать. Вместо этого я рою себе могилу.

— Что мы делаем здесь? — ​​спрашивает она.

Мы. Только мы вдвоём. Долбаный союз.

Я должен рассказать ей, как выбраться из этой путаницы. Чтобы она смогла по-настоящему обрести свободу.

Практическое пошаговое руководство о том, как избежать копов. Я даже подумывал сказать ей, что встречусь с ней снова, когда ситуация наконец устаканится. Но, учитывая пропущенные звонки и отказы в моей голове, я всё больше хочу разрушить её.

Этот союз. Эти отношения. Нас.

Я заставляю себя улыбнуться и вести себя так, будто в этом нет ничего необычного. Я держу нож в одной руке, точильный камень в другой, затем провожу металлом взад и вперед по камню, леденящий скрежет рассекает скучные океанские волны.

Она смотрит на мои мозолистые руки. Ветер доносит мускусный запах ее тела, а кожу покалывает мурашки. Воздух прохладный, но именно от ножа эти бугорки поднимаются, словно маленькие пальчики, стремящиеся выползти из-под её кожи.

— Ты помнишь, что мы здесь делали? — спрашиваю я.

Ее глаза метнулись к моим, но язык она держит за зубами. Той ночью она стояла на четвереньках, как животное. Тогда у меня был нож. Я мог бы выпотрошить ее, как свинью.

— Я мог убить тебя той ночью. — говорю я.

Она обхватывает себя руками, но поднимает подбородок, как будто знает, что это игра разума. Я сжимаю челюсти.

— Почему ты этого не сделал? — спрашивает она.

Она знает причину так же хорошо, как и я, и это убивает меня больше всего. Она знает, какую власть имеет надо мной. Я не собираюсь признавать, что мои слабости принадлежат ей.

Вместо этого я рассказываю ей о своем прошлом.

— Когда мне было двенадцать, мой приемный отец не мог стерпеть, что я не говорю «пожалуйста». — я сдвигаю нож вправо. — «Спасибо».

Нож скользит обратно влево.

— Пожалуйста. — я останавливаю лезвие и смотрю на нее. — За что мне быть благодарным? За то, что тебя всё время кормят лишь наполовину? Или за то, что поместят в другой дом, где из меня тоже выбьют дерьмо?

Океанские волны бьются, как маятник, а вдалеке над морем нависает черная туча, грозящая штормом. Скоро будет так легко плавать. Чтобы пойти так далеко, как я могу. Ко дну. Взяв с собой Ремеди.

— Все, что мне нужно было сделать, это сказать слово. Но я отказался. — продолжаю я. — И он избил меня, пообещав, что убьет меня, если я ничего не скажу. Что угодно.

Глубокий смешок вырывается из моей груди, когда я позволяю этому воспоминанию нахлынуть на меня. К тому времени я настолько привык к боли, что ничего не почувствовал, когда он меня бил. Ни одно из его слов не имело никакого веса. Меня не волновала смерть, но я хотел посмотреть, насколько далеко я смогу его подтолкнуть, даже если это означало бы поговорить хоть раз.

— Знаешь, что я ему наконец сказал?

Она моргает, прижимая руки к животу.

— Я назвал его трусом.

Она втягивает воздух. Я убираю точильный камень, но лезвие держу в руке. Когда я делаю шаг вперед, она отступает ближе к своей машине, пытаясь дать нам больше дистанции. Я шиплю сквозь зубы, давая ей понять, что могу прочитать каждое микродвижение.

— В конце концов он остановился. Но я не мог ходить в школу неделями, потому что тогда они бы узнали. Знаешь, что я сделал вместо этого?

Мои пальцы касаются пистолета, металл гладкий, как кожа Ремеди. Мне хочется раздавить ее голыми руками, но я продолжаю поглаживать пистолет и поправлять хватку ножа.

— Я украл его пистолет. А десять лет спустя я застрелил его из него.

Я убираю нож, опираясь ладонями по обе стороны от нее, прижимая ее к машине. Лунный свет отражается на ее сияющей коже, придавая ей темно-золотой оттенок, и это напоминает мне древние камни, как будто она хоронит меня заживо.

— Он был не единственный. — говорю я, — Но ты это знаешь.

Она закусывает губу, затем прижимает ладони к бедрам, пытаясь найти в себе силы посмотреть мне в глаза. Я хочу вырвать ее из защитной оболочки, чтобы она увидела, что именно она со мной сделала.

Я могу убить ее, и тогда она больше не будет иметь надо мной власти. Она станет еще одной жертвой. И я пойду дальше. Как я всегда делаю.

Но я, блять, не могу с ней так поступить.

— Как насчет твоих родителей? — она шепчет. — Биологические. Уинстон твой отец?

Я так смеюсь, так что у меня болит грудь.

— Ты думаешь, мы как-то связаны? — спрашиваю я.

— Вот почему ты убил его, не так ли? — она заикается. — Потому что в детстве он оставил тебя в приемной семье.

Она вкладывает смысл туда, где его нет. Я стискиваю зубы.

— Я убил Уинстона не потому, что мне нужно было осуществить семейную фантазию о мести. Я убил его не потому, что мстил за твою лучшую подругу. Я убил Уинстона, потому что хотел тебя, Ремеди.

С ее губ срывается легкий вздох. Она вздрагивает, пытаясь уйти, но я загнал ее в угол; выхода нет. Даже если она вырвется из моих рук, нас окружают деревья, кусты и океан. Она сможет убегать лишь до тех пор, пока я не найду ее.

Физически я с ней на этой пустой стоянке, но мысленно я снова в тех разрушенных домах, где меня оставили в мусорном баке. Обошел каждый дом, где у меня ничего не было. Раньше жизнь была простой. Я знал, чего ожидать. Это всегда был я.