Но теперь есть Ремеди. Она украла у меня эту жизнь.

— Эти гребаные ублюдки, те, у которых я на самом деле был? — я усмехаюсь, затем киваю голову в сторону. — Они оставили меня умирать. Поэтому я убил и их тоже.

Я положил руку ей на горло.

— Мне плевать на всех. Даже на тебя.

Ее охватывает страх. Она знает, что настал тот момент, когда я наконец убью ее. Но затем ее губы растянулись в улыбке, и она смеется. Она хихикает, как гиена. Звук эхом разносится по парку, смешиваясь с волнами.

Это ее нервы, а не настоящее развлечение, но меня это беспокоит. Мои внутренности скручиваются, и я сжимаю ее горло, перерывая ей дыхательные пути.

— Что, блять, смешного? — спрашиваю.

Ее рот шевелится, улыбка все еще на месте, хотя лицо краснеет. Я отпускаю ее, и она держится за грудь и снова смеется.

— Ты трус, Кэш. — говорит она, ухмыляясь. — Ты боишься меня, потому что знаешь, что между нами что-то есть. Потому что я что-то значу для тебя. И тебя это пугает.

Она расправляет плечи, вставая на ноги.

— Если ты собираешься меня убить, то перестань быть трусом и просто, черт возьми, сделай это.

В глазах у меня краснеет, когда я сжимаю нож, целясь ей в лицо, но в последнюю секунду я отмахиваюсь и вместо этого врезаюсь в ее машину. Лезвие прорезает металл.

Оставив его застрявшим в двери, я хватаю ее лицо обеими руками, впиваюсь ногтями в ее кожу, и, черт возьми, мне хочется ее поцеловать. Я хочу вырвать ей язык и показать, что она мне нужна, и я ненавижу это, но не могу.

Я заставляю ее встать на колени, затем выхватываю свой член и засовываю его ей в рот, пока она не давится, и слезы наворачиваются у нее на глазах.

Я толкаю себя вперед, вперед, вперед, пока ее горло не обхватывает меня, как вторая кожа, и она не может дышать. Она пытается вздохнуть, отталкивая меня, но я удерживаю ее, пока не чувствую, как ее нос прижимается к моему животу.

Я могу убить ее вот так. Задушить своим членом, пока засовываю два пальца в ее тугую маленькую киску, пока она не сжимается вокруг меня, приближаясь к своей сладкой, незначительной смерти.

Но я вытаскиваю. Она кашляет от неожиданного воздуха. Я выдергиваю нож из машины, адреналин бьет через меня, дыхание в груди расширяется, как будто я гребаный бог.

Я непобедим, и даже Ремеди не сможет меня остановить. Я приставляю нож к ее горлу, удерживая ее неподвижно, чтобы показать ей, что я все контролирую.

Но Ремеди не боится. Даже пытаясь восстановить дыхание, она облизывает нож вверх и вниз, как будто дразнит мужской член.

Мой член дергается, и ярость улетучивается. Она такая горячая, что я забываю как дышать. Ее язык щекочет кончик ножа, капля крови капает на влажную мышцу, и я не могу себе представить, чтобы другой человек в этом мире понимал меня так.

Я понятия не имею, делает ли она это, чтобы насолить мне, или она такая же испорченная, как и я. Но я беру ее волосы в пригоршню и возвращаю ее к своему члену. Я прижимаю лезвие к ее шее, и она стонет.

— Мы похожи, Ремеди. — говорю я.

Ее язык скользит вокруг меня, и мой член пульсирует, набухая. Черт возьми, мне хочется задушить ее своим обхватом, но я хочу дать ей это понять, чтобы она никогда этого не забывала.

— Мы похожи в том, что никогда не отпустим нас. Мы видим мир таким, какой он есть. Мы знаем, кто мы. Единственный человек, который примет каждую испорченную часть тебя, это Я. Потому что я понимаю тебя, Ремеди. И я позабочусь о том, чтобы ты всегда делала именно то, что хочешь.

Я провожу ножом по ее щеке, позволяя поверхностному порезу повредить ее кожу, кровь каплями стекает по красному шву. Надеюсь, останется шрам, такой же, как она оставила на моей спине. Я хочу, чтобы она видела этот шрам в зеркале каждый день до конца своей жизни и знала, что я здесь, высечен на ее коже. Я никогда не отпущу ее. Даже если я умру, я всегда буду рядом.

Она с усилием надавливает на губы, ее язык скользит по чувствительной коже головки моего члена. Ее глаза смотрят вверх, удерживая меня. И в этот момент я понимаю, что никогда не убью ее. Я хочу оставить ее в живых.

К черту все — я хочу посмотреть, насколько она хорошо стреляет из пистолета в свои восемьдесят. Я хочу увидеть, как ее кожа обвиснет от этих кружевных татуировок. Я хочу убить какую-нибудь энергичную двадцатилетнюю девушку и трахнуться с ней через её труп, как мы сделали с ее отчимом, даже если нам будет слишком тяжело трахаться, как животным. И я сделаю все, чтобы она дожила до этого возраста, даже если это убьет меня.

Я толкаю ее за плечи, отодвигая ее от моего члена, и она откидывается на ладони. От кружевных татуировок вперемешку с волосами на ее киске, у меня текут слюни. Черт возьми, на ней нет трусиков, а её киска уже капает на тротуар. И это меня бесит еще больше. Она знает, что делает со мной, и каждый чертов день использует эту силу против меня.

И, как мужчина на поводке, я падаю на колени и ползу к ней. Я чертов раб своей королевы.

— Раздвинь ноги. — приказываю я.

Она раздвигает бедра шире, и я тянусь рукой между ее ног. Ее возбуждение растекается под ней, как ненасытная шлюха, серебристо-голубая жидкость в лунном свете.

Капля крови стекает по ее щеке, затем по шее, я вытираю ее пальцем и слизываю. Вкус металлический и соленый, ее пот и кровь.

Я использую ее возбуждение, чтобы смазать рукоятку ножа, затем тычу ее в киску, не заботясь о том, больно ей или чувствует она себя хорошо, но она извивает бедра, как будто у нее течка, настолько втягиваясь в это, что ее хватка за киску берет верх, делая трудным контроль лезвия.

Я поправляю руку, чтобы лучше держать нож, но лезвие врезается в мою ладонь. Это я трахаю ее ножом, и каким-то образом именно мне больно. Она тянет меня за собой.

— Ты любишь меня, Кэш. — выдыхает она каждое слово. — Ты любишь меня так сильно, что это тебя пугает.

Моя кожа пронзается иглами, но я продолжаю трахать ее лезвием, все глубже и глубже, пока не задеваю ее шейку матки, и лезвие не ранит мою ладонь. Но я не останавливаюсь.

— Если это любовь. — рычу я. — То она убьет нас.

И я больше не могу этого терпеть.

Я вытаскивает ручку ножа из ее киски и отбрасываю ее в сторону, притягивая ее к себе на колени и сжимая ее так, как будто она больше никогда не будет моей.

Асфальт смазан нашей спермой, и кровь омывает нас обоих, и мои руки скользят по ее телу, зная, что это оно. Для нас никогда не наступит другое время. Если это любовь, то это конец, потому что никто из нас не переживет эту ночь.

Так что я больше не хочу сдерживаться. Я держу ее тело, обхватив ее руками и ногами, и прижимаюсь своим ртом к ее губам, мой язык так глубоко в ее рту, что она сдается, отдавая мне все. Позволяя делать мне всё, что я захочу. И это чертовски хорошо. Ее рот на моем. Ее зубы, ее бархатный язык. Я хочу запомнить это.

Во рту у нее сладкий вкус, как у медового вина, которое она выпила за ужином, и мягкая слюна смывает его. Ее ноздри щекочут мою кожу. Ее сердце стучит в такт с моим.

У меня перехватывает дыхание от этого поцелуя, и я держу ее, желая причинить ей боль, трахнуть ее и полюбить ее, сделать все, что в моих силах, чтобы показать ей, что она права. Я не знаю, как и где я ошибся, но она моя, и я ее.

Потом она замирает. Ее язык спокойно скользит у меня во рту, как мертвая рыба, плавающая в воде. Энергия кипит в моих венах.

Она сейчас закрывается?

Я прерываю поцелуй, затем рассматриваю ее. Ее лицо пустое. Пустое. Как будто ее здесь больше нет. И я знаю, что это такое: отчим, должно быть, поцеловал ее вот так. И это делает ее оболочкой.

Я никогда не контролировал ситуацию с Ремеди.

Я сталкиваю ее с колен и встаю. Я вытираю рот тыльной стороной ладони, кровь с ладони размазывается о кожу. Она сидит там, ее глаза пусты.

— Вставай. — требую я.

Ее веки опущены, но она не двигается. Что она делает?

— Перестань валять дурака. Вставай.