— Они лгут, — уверенно сказал я, — если бы они хотели отжать бизнес, то не планировали бы моё убийство, а занялись бы открытым запугиванием. Для этого нужно лично явиться ко мне и продиктовать условия, иначе вся затея теряет смысл. А если они вздумают конкурировать со мной, то уже слишком поздно — я захватил рынок, получил доверие крестьян, наладил сбыт и обмен. Пускай крысы попробуют напрячь своё хозяйство и произвести самогон в товарном количестве, в самом начале у них получится мутная невкусная брага, а я добью их затею демпингом. Поэтому крысы это всего лишь потребители и возможные рэкетиры, но никак не конкуренты. И у меня встречный вопрос к людям, которых ты допрашивал: откуда они, рядовые исполнители, пытавшиеся меня убить, знают про такие глобальные планы?

— Они члены банды и в курсе тех идей, что там ходят.

— Идей блин! Может слухов? Босс никогда не выкладывает свои истинные планы пешкам. Если они что-то и знают, то только дезинформацию.

— Думаешь, мы не в курсе того, что ты творишь в своей лаборатории? Это же грех в чистом виде, — Альварес переключился на другую тему.

— А, вы про наркотики? Ну, они как бы не очень зашли, даже бандиты их побаиваются и предпочитают гробить здоровье традиционными консервативными способами вроде виски и водки.

— Такими вещами вообще нельзя заниматься! Para que dios te castigue! Ты вообще думал, что можешь очернить наше движение?

— Спокухи! Я всё беру на себя, я никогда не говорил, что это филиал повстанцев или типа того. Это чисто моя инициатива.

— Это дешёвая отговорка, которая перестанет работать в любой момент!

— Послушайте, господа, я понимаю ваши чувства, но посмотрите на дело с прагматичной стороны. Естественно, вы можете сражаться по старинке, вам привычнее соблюдать воинскую честь и не заниматься грязной «политикой». Однако, задумайтесь, какой ценой вы получите победу? Вспомните хотя бы недавнюю бойню за Гранд-Вилладж. А что если повстанцы по итогу будут обескровлены? Люди, уставшие от войны, захотят передышки, и тогда ваш запал угаснет. И только триумфальная победа станет для нас трамплином для захвата следующих территорий. Только так у нас будут человеческие ресурсы, опытные войны и экономика, позволяющая продолжить войну с Кабалом.

— Это бесчестные методы, и я знаю многих командиров, которые со мной согласны.

— А если твои методы требуют гораздо больше жертв, чем мои, то они, наверное, ещё хуже? Или как их тогда назвать, Мигель?

— Единственно верными и самыми предсказуемыми, Пикман.

— С последней частью я согласен — они действительно легко предсказуемы, даже для наших самых тупых врагов. А теперь, господа, позвольте закончить наш разговор на ноте взаимного уважения. Я принял ваше предложение и намереваюсь его крепко обдумать… — я покашлял в кулак, — кхм, а теперь разрешите пройти, пожалуйста.

— Un leopardo no puede cambiar sus manchas.

Пока мне представилась возможность, я просочился через недовольных командиров и шмыгнул в каменные витиеватые пещеры. Они постепенно поднимались наверх, благодаря чему лишняя влага скатывалась вниз, а туда поступало немного тёплого воздуха. Хотя по моим меркам здесь всё равно было довольно прохладно и сыро, стены были заботливо обработаны едкими химикатами с антибактериальным эффектом. Здесь не могли завестись всякие насекомые, паразиты и ящеры, и даже люди испытывали проблемы с дыханием, когда находились здесь более получаса. И, естественно, в катакомбах были подобия могил с учётом местной специфики. Как вы понимаете, смертность в Тартаре была впечатляющей, в голодные годы люди дохли пачками, а с другой стороны мы жили глубоко под землёй, в изоляции, и страдали от постоянной нехватки удобрений, поэтому обычно крестьяне полностью «утилизировали» покойников. Они буквально растворялись в этом аду. И лишь некоторым удавалось оставить после себя хоть какой-то след. Если вас действительно уважали в этом месте, то кто-нибудь забирал ваши волосы с головы, относил их в пещеры и помещал в специальную нишу, выдолбленную специально для вас.

Я шёл с фонарём и смотрел на эти бесчисленные выемки в стенах, куча имён, дат и коротких фраз, резюмирующих жизнь человека. Высекать камень было не простым делом, поэтому писали только то, что нельзя было забыть: «врач, спасший сотни жизней», «воин, защищавший нас от чудовищ», «инженер, создавший водопровод», «строитель, построивший полдеревни»… Смотря на эти останки, я невольно задавался вопросом — сколько же людей переработал Тартар за долгие годы? К счастью, я уже хорошо обыскал эти коридоры и знал куда нужно идти. Шаг за шагом я приближался к цели, к единственному месту, где мог находиться Лейн.

Он был в самом тупике, масляный фонарь хорошо освещал стену и на ней отчётливо виднелось имя «Хоуп Лейн, настоящий боец». Уильям Лейн не мог меня не услышать, вряд ли кто-либо мог подобраться к нему незамеченным, а потому я сразу начал разговор (да и ему самому нравилось, когда сразу переходили к делу).

— Жена или дочь?

— Жена, — ни капли не смутившись, ответил Лейн, — она была сильной женщиной.

— Даже не сомневаюсь в этом, муж и жена — одна сатана. Она, наверное, тоже была матёрым повстанцем?

— Она была повстанцем ещё до Кабала, когда мы боролись с тиранией корпораций. Такое ощущение, что это было в другом мире, тысячу лет тому назад, но в то же самое время, я всё прекрасно помню, как будто это случилось только вчера. Хоуп была независимым журналистом и вытаскивала на свет Божий тёмные грехи больших шишек. На неё объявили охоту, организовали липовое дело по нарушению государственной тайны и попытались упрятать в тюрьму. Я задействовал свои армейский связи, мы скрылись на время, но это не могло продолжаться вечно. Я предложил пойти на компромисс — дезавуировать часть материалов в обмен на снятие обвинений. Хоуп не хотела.

— Но ты настоял?

— Да. Но после этого я уже больше никогда ни шёл на компромисс. В войне можно только победить или проиграть, всё остальное самообман. Тогда из-за моего неправильного решения всё пошло наперекосяк, в какой-то момент нам ничего не оставалось, как сменить личности и залечь в камеры криосна в центре сохранения Кабала. Её разбудили намного раньше, чем меня. Прошли годы, прежде чем я добрался до этого места и увидел эту надпись.

— Позволь задать глупый вопрос: вдруг это не она?

— В нише был спрятан медальон с предсмертной запиской, так что вопрос отпадает. Когда мне нужно сосредоточится над чем-то важным, я прихожу к ней, в это место, и думаю над тем, как бы она поступила.

— Сочувствую, у меня подобное тоже периодически случалось, хорошие люди просили помощи, а у меня не хватало духу начать сражаться с «Голиафом». А потом приходили муки совести… Предлагаю перейти к делу, ты ведь в курсе моих прошлых достижений?

Лейн наконец повернулся в мою сторону, его лицо и голос как всегда были наполнены сталью.

— Твои деяния всё ещё сомнительны. Как минимум, не все доверяют твоим методам.

— Но есть и понимающее.

— Если перейти к конкретике, то есть три основные группы повстанцев. Самые прозорливые и хитрые одобряют твои действия, это в основном контрразведчики и смышлёные парни вроде Боба. А ещё есть фанатики правого дела, которые готовы на всё ради общего блага, которые считают, что все наши поступки должны максимально эффективно приближать нас к победе. Совершенство — есть служение одной единственной цели.

— Фанатики вроде тебя?

— Именно. Мы увидели, что твои коварные и не совсем очевидные методы могут принести пользу. Этот как новый инструмент в наших руках, который мы должны освоить.

— Сугубо практичный склад ума, но мне нравится. Значит ты не против?

— Новые методы несут новые риски и возможности. Во всяком случае они заслуживают проверку на деле.

— И значит проблема есть только с третьей группой повстанцев?

— Да. Среди нас есть опытные бойцы, прошедшие через огонь, воду и медные трубы, они пользуются большим авторитетом, но иногда их уносит в идеализм. Они считают, что нужно придерживаться каких-то вечных правил, которые делают нас белыми и пушистыми.