Саша, наверное, даже доволен, что так случилось. Все-таки приключение. Саша будет даже гордиться этим, а вот к ним на катер поступил один парень, татарин, ему, я думаю, очень тяжело. Он всего неделю с ними, а когда ехал в «Подгорный» на пароходе, его укачало, он мне сам признался. (Не помню, писала ли я тебе, что меня совсем не укачало, хотя наш пароход попал в тайфун в Японском море?) У этого парня красивое имя - Равиль, он широколицый, как я, только красивый: смуглый, румяный. Я, -когда выписывала ему профбилет, говорила с ним насчет комсомола, но он считает себя старым и думает сразу вступать в партию, когда будет достойным этого. Ему двадцать четыре года. Я тебе пишу о нем потому, что здесь кое-кто считает его ограниченным, а я вижу, что он серьезный и хороший человек, только молчаливый.
Я довольна работой. Мы с радистом Аполлинарием дежурим по очереди, принимаем радиограммы с кораблей и с Большой земли и раньше всех знаем новости. Очень жалко, что ты не со мной, Леночка, тебе бы здесь понравилось, так как ты не боишься трудностей и работы. Подрастет Лиза, ты непременно должна приехать сюда,- Саша все равно будет дальневосточным капитаном. Да, чуть не забыла. Он забегал ко мне первого декабря, показывал карточку Лизочки и сказал, что Рапохина обещал отпустить его на месяц во Владивосток, он хочет поговорить с матерью. Ты везучая, Лен›ка, хоть я тебе не завидую, потому что, наверное, полюбить Сашу я не могла бы, но хотела бы иметь такого брата.
Я еще не решила, останусь ли здесь совсем, но если бы была не одна, осталась бы, даже не раздумывая. Вот и моя тебе исповедь, но я, конечно, останусь одна, потому что все только бегают ко мне советоваться, а я старею и, наверное, становлюсь очень неинтересной…»
Затем часть письма, написанная карандашом:
«Не отослала письмо потому, что хочу сразу обрадовать тебя и послать его вместе с письмом Саши. Уже прошло много времени, и их должны найти со дня на день. Вообще я еще не встречала ни одного человека («здешнего!»- приписала Катя над строкой), который сомневался бы в том, что их спасут!
Я за эти недели лучше узнала Рапохина (наш директор) и считаю, что у него заслуженный авторитет. Помнишь у нас в главке инженера Якименко с пороховыми пятнами на лбу и на щеке? У Рапохина все лицо такое, и вдобавок он еще худой, резкий, сначала даже робеешь немного. Он делает все для спасения катера, даже сам ходил на траулере в океан.
У него год назад погибла на острове семья, поэтому он грустный, наверное, все время думает о них. На девушек не смотрит, хотя умный и понимает нас. Он как-то сказал: «Эх, девахи, девахи, носит вас по свету!», а я ответила, что нам нельзя иначе, что это закон жизни. В общем, ответила вполне научно-.. Это по моей специальности.
На днях он заболел и я ухаживала за ним: печку топила, подмела в квартире. И разговор у нас -был большой. Рапохин сказал, что как только найдут катер, он попросит в главке сократить для Саши плавценз, чтобы Саша сразу мог поступить на учебно-курсовой комбинат во Владивостоке с сохранением зарплаты.
Теперь хоть и зима, но штормы бывают не так часто, как в прошлые годы. Радист Аполлинарий знает это точно, он алеут и всю жизнь прожил на Тихом океане. Так что мы не теряем надежды. И ты не теряй.
Новый год будем встречать вместе с командой катера. Верю в это!»
Затем кривые строчки на листке из блокнота:
«Бедная моя Леночка! Что я тебе могу написать хорошего? Много у меня слов к тебе, а радости они не принесут. Но ты должна взять себя в руки, у тебя есть Лизочка. Хотела поздравить тебя с Новым годом, но вчера нас жизнь так поздравила, что я тебе не могу написать ничего хорошего. Сообщили нам решение комиссии по поискам катера - поиски прекратить, катер считать не погибшим, а пропавшим без вести.
Ой, Ленка, верила я до сих пор в то, что они живы, а теперь и сама не верю. Ведь их уже нет целый месяц. Продуктов у них мало, горючего тоже, а рация вот стоит передо мной разобранная. Ее сняли с катера на зимний ремонт. Смотрю на нее и плачу. Если бы ты слыхала, как хорошо говорят о Саше, как хвалят его люди! Даже если ты его потеряла, важно знать, что тебя любил такой чистый и достойный человек.
Бедные мы, бедные, Леночка! Вот и я -полюбила человека, уже твердо знаю, что полюбила, и он живет рядом и не видит моей любви, а я никогда не скажу ему о ней. Умру, а не скажу, хоть его и считают некрасивым и он старше меня.
Я еще подожду, Леночка, соберусь с мыслями и напишу тебе, а шока посылаю немного денег и почтовый адрес Саши, вернее его матери,- может быть, ты теперь захочешь написать ей. За деньги не сердись, если хочешь, считай, что я одолжила их тебе, но только не упрекай и не благодари меня, я этого не заслужила.
Крепко обнимаю тебя, Ленок, соберись с силами и переживи это. Надо пережить.
Твоя Катя.
2 января 1954 года»
18
Уже никто не мог взбежать по шести ступенькам трапа. Если бы два месяца назад кто-нибудь сказал Виктору, что он будет с таким трудом передвигать ноги, чтобы выбраться на палубу, я бы рассмеялся в ответ.
Раньше катер был для молодого матроса тесным маленьким мир-ком: раскинь руки - обнимешь. Рывок - и ты пробкой вылетаешь из кубрика на палубу. Р-раз! - и съезжаешь на руках обратно. Таким же манером можно попасть в машинное отделение к дяде Косте. Пятнадцать шагов, отделяющих корму от брашпиля, можно пройти с закрытыми глазами.
Теперь не то. Кому придет в .голову за здорово живешь проделать утомительный путь от кормы к носу? Машинный отсек - холодный, мертвый мир, его люк накрепко прихлопнут до отказа завинчены ржавеющие барашки люка. Кажется, что даже кубрик и рубка чертовски далеки друг от друга. Между ними - шесть ступенек, шесть крутых ступенек трапа. Почти отвесный подъем, отнимающий остаток сил. Нет, без особой нужды не полезешь наверх.
Час назад Виктор принял ночную вахту. Они уже пятьдесят дней в океане, но пока ему назначают двухчасовые вахты и только в тихую погоду. Иногда он стоит один, а иной раз - в паре с Равилем. Неторопливо перекладывая штурвал, Виктор думает о том, что, будь у него побольше сил, он бы теперь и в шторм справился с катером. Конечно, ему далеко до старпома, да и Саша опытнее его. Но в будущую навигацию ему определенно дадут самостоятельно вести катер в любую погоду. Он слыхал, как Петрович сказал Саше: «Витя становится дельным матросом!..»
Внешне Виктор изменился меньше других. Худобу скрывает ватник, стеганые брюки, сапоги, а лицо как было светлым, открытым, так и осталось - ни бороды, ни усов на нем не прибавилось. Только волосы отросли, ложатся на уши, топорщатся на затылке.
Со вчерашнего вечера они снова попали в теплынь. Покосившись на Петровича, Саша сказал, что это одно из разветвлений теплого течения Куро-Сио, а Виктор с горькой улыбкой пообещал выкупаться - будь что будет…
Ночь ясная, звездная, тихая. Черно-зеленый океан разделен, как пробором, лунной дорожкой. У катера появилась редкая за последние недели спутница - тень.
Через три дня-двадцать четвертого января - Виктору исполнится девятнадцать. В жарко натопленных комнатах родительского дома будет весело - ведь это и день рождения сестры Аллы: они близнецы. Соберется много парней и девчат. Виктору тоже поставят рюмку, нальют ее доверху домашней сливянкой и будут дружно ругать его, что не пишет. Он мысленно окидывает взглядом праздничный стол, и сильная резь пронзает отощавший желудок. Виктор оплевывает через зубы.
Взгляд Виктора убегает далеко по тусклому чекану лунной дорожки и натыкается на что-то темное, с голубовато-белой полосой вверху.
Неужели земля?!
Он гонит от себя эту мысль. Скорее всего - мираж, обман зрения. Такое уже случалось и с ним и с другими членами команды. Вот уже четыре дня, как во рту у них не было ничего, кроме кружки кипятка. Прополощут внутренности - и только. Виктор попробовал есть фальшфейер. Показалось сладко - ведь там селитра. Но сразу стошнило. Вчера старпом колдовал над солидолом, долго кипятил его в кружке, выпаривая, потом бросил все и ушел на вахту. Наверное, и солидол не годится.