- Нельзя тебе стоять у штурвала!.. Шторм!..- кричит Саша.

- Не командуй! - горячится Равиль.- Ты мне не начальник. Петрович приказал?

- Я и без Петровича знаю! Иди в кубрик, горе-моряк!

- А ты научи меня! - хрипло кричит Равиль.- Не командуй, а научи, чтобы я все понимал…

Старпом уже пробирается к трапу, но ссора внезапно стихает.

- У тебя кто есть из родных? - слышится уже спокойный голос Саши.

- Никого, я из детдома.

- Эх, ты! - говорит Саша с доброй укоризной.- Выходит, теперь тебе лучше?! Л у меня мать… и жена,- добавляет он чуть потише.- И дочка. Маленькая, сам не видал еще… Увидеть бы, на руках поносить,- кажется, и умирать легче было бы.

- Тогда совсем умирать не захочешь…

- Твоя правда,- соглашается после паузы Саша.- Счастливому жить и жить. Так и будет, Роман, вот увидишь…

- А я даже компаса не знаю,- твердит свое Равиль.

- Ты не сердись,- говорит Саша.- Держи руку! Ну, крепче жми… Эх, мало силенок осталось у нас…

- Прежде сжал бы руку - кости затрещали бы.

- У меня есть «Учебник матроса первого и второго класса»,- говорит добрым голосом Саша.- Ты почитай непременно…

- Почитаю,- откликается Равиль.- Ты мне компас расскажи.

Порывы ветра все сильнее сотрясают катер. Волны глухо ударяются в корпус. Ответных слов Саши уже не разобрать в кубрике…

- Слыхали?! - кок пожал узкими плечами.- Жену, дочку придумал. Агитатор! Ведь нет у него жены, а, Витя?

- Мать у него,- сказал Виктор.- Я про мать знаю.

А что, если у Саши и впрямь есть жена и дочка? Куда это годится - ничего не сказать ему, самому близкому другу. Неужто Равиль Саше ближе?

Саша пробыл с Равилем до конца вахты. Петрович вышел на палубу помочь Саше перевести парус. Потом постоял у рубки, вернулся в кубрик с лукавой ухмылкой, растянулся на тюфяке и выдавил из себя только два слова:

- Ликбез! Дела!..

Тепло быстро уходило из кубрика. Сожгли книги, два из трех судовых журнала, машинный и палубный, слежавшиеся под тюфяками газеты. Бумага горела споро, но тепла от нее мало. Больной, в бессилии распростертый на койке механик неустанно изобретал. По его совету пустили в ход белье, выброшенную из сожженных рундуков одежду. Скручивали матерчатые тампоны - «куклы», как называл их кок, стягивали проволокой, вымачивали в соляре и жгли. «Куклы» выгорали, оставляя черные спирали проволоки да жирную, едкую золу. Но и этого топлива хватило ненадолго. Затем сожгли резиновые кранцы - автомобильные шины-амортизаторы.

- Был бы у нас кирпич,- сказал как-то дядя Костя,- мы бы его вымочили в соляре и жгли. Кирпич накаливается и долго держит тепло. Мы так на Каспии делали: пропитывали кирпич нефтью и легли. Знатно горит!..

Но где возьмешь на катере кирпич? Пробовали жечь соляр в эмалированной миске, но это почти не давало тепла.

Старпом вспомнил, что в кормовом трюме должна быть олифа. Большая, двадцатикилограммовая банка олифы. Олифа не тресковый жир, но все же и ее можно есть. От олифы не умирают.

С трудом вытащили из затопленного трюма жестяную банку, но в ней оказались белила, вязкие, загустевшие цинковые белила. Нашлась еще банка, поменьше, но и там была не олифа, а плотная, покрытая потрескавшейся коркой зеленая краска.

Механик предложил топить краской. В машинном отделении лежало несколько полутораметровых кусков шланга диаметром в пять-шесть сантиметров. Разрезали их на короткие трубки, набивали краской и жгли. Эти искусственные «кирпичи» горели долго, затвердевали, обугливались и давали плотную, раскаленную золу.

Шестого февраля Коля Воронков притащил из камбуза последнюю охапку морской капусты. Несмотря на холод, она начала портиться, гнилостный запах не исчезал и после того, как ее отваривали в большой кастрюле. Петрович научил кока пользоваться вместо жира солидолом. Он кипятил его до тех пор, пока и без того густая масса не становилась совсем плотной и словно крупитчатой. Солидолом сдабривали отваренную капусту.

Стоя на трапе, кок сбросил в кубрик охапку капусты и сказал не то с горечью, не то со злорадством:

- Все, ребята. Кончилась, проклятая!.. Больше кормить нечем, теперь на ресторанное довольствие переходите…

Никто не ответил ему. Пока Воронков, кряхтя, сползал по трапу, все с отвращением и страхом смотрели на потемневшие водоросли.

Кок сорвался с последних двух ступенек, неуклюже шлепнулся и обнажил в виноватой улыбке темный, почти беззубый рот.

Вид его был ужасен: глаза тускло светились в глубине двух больших синих впадин, рот провалился, сжался в старческой гримасе. Он попробовал встать, приподнялся и тяжело осел, протянув руки в глубину кубрика с таким испугом, с такой мучительной и простодушной улыбкой, что у Виктора слезы навернулись на глаза. Виктор рванулся к коку, его сильно качнуло, но он удержался на ногах и, сделав два шага, поспел одновременно с Равилем и Сашей.

- Коля! Коля! - теребили они его.

- Откуховарил я, братцы,- сказал Воронков, уставившись в какую-то точку прямо перед собой.-Пена вышла, кончился заряд. А ну, помогите встать!-прикрикнул он вдруг на матросов.

Встать ему не удалось. Он на четвереньках уполз на свой тюфяк, волоча за собой бахромчатые стебли капусты, лег лицом к печке и спокойно сказал:

- Может, отлежусь. Я командовать буду, а ты, Витя, вари напоследок. Видно, капуста-покойница и скрутила меня…

Медленно передвигая опухшие ноги, Виктор стал собирать капусту в кастрюлю.

- Валяй, валяй! - приговаривал кок, кутаясь в одеяло. - И тебе полегче будет, кровь разогнать надо. Спасибо Косте, хоть пресной воды запасли.

Они уже около месяца создавали неприкосновенный запас пресной воды, ежедневно перегоняя две кружки - целый литр!-сверх нормы. Излишек сливали в расходный бачок, на случай если нечем будет опреснять воду или совсем не станет сил.

Саша помог Виктору подобрать капусту.

- Надел бы сапоги,- сказал он Виктору.

- Не налезут,- вздохнул Виктор. - Хорошо, не штормит, а то мне на ногах не устоять бы. Так все кругом и плывет. А в общем - отлежался…

Ночью, в Сашину вахту, порвался штурвальный трос. Саша не сразу сообразил, что случилось. Он почувствовал только, что внезапно штурвал перестал упрямиться, и тогда какая-то сонная одурь овладела Сашей. Он привалился к штурвалу плечом, скользнул в сторону, больно ударился ключицей о штурманский столик, выпрямился оторопело и тут только понял, что приключилась беда.

И в этот раз трос перетерся на угловом ролике. Присев на палубу, Петрович нащупал рваный, с завивающимися жилками конец. Было странно, что трос лопнул при спокойном ветре. Значит, пришла пора!.. Счастье, что не штормит. Команда так ослабела, что и в пяти-балльный шторм не могла бы сменить штуртрос.

- За борт его,- сказал старпом, роняя на палубу конец троса. - Неси, Санек, новый трос, менять будем. Хорошо, что подумали о запасном,- добавил он не без самодовольства.

Пока Саша ходил за инструментом, а старпом освобождал ролики от ржавого троса, ветер посвежел. Стоял предрассветный час, чреватый переменой погоды, ветром и говорливой, в пенных «беляках», волной. «Ж-257» потряхивало на короткой, острореброй волне.

Саша отмерил необходимую длину троса, надел его на малый, внутренний обод штурвала, пропустил конец под правый выходной - из рубки - ролик и повел вдоль борта. Временами приходилось действовать одной рукой, держась другой за фальшборт,- так кренило катер. Потом Саша приспособился - растянулся на палубе и ползком подвигался к корме. Тонкий трос, которым в другое время Саша размахивал бы с такой же легкостью, как пастух бичом, был непомерно тяжел.

Корма сидела низко. Больше часа, выбиваясь из сил, работали старпом и Саша. Волны настигали их, окатывали потоками ледяной воды. Труднее всего оказалось завести концы троса вокруг треугольного сектора руля и прочно закрепить их там. Это требовало силы, упругости мышц, гибкости пальцев,- а откуда было им взяться у двух вконец изможденных людей?